Алим Кешоков - Вершины не спят (Книга 2) Страница 2

На дворе аулсовета, как всегда, было людно. Люди собирались здесь не только затем, чтобы повидать Нахо, пока тот не сел в седло, но просто из потребности поболтать, поспорить, о чем-то спросить, что-то доказать. Разговоры на все голоса, а из открытого окна доносится голос Чачи. Как хотите, сон продолжался! Хорошо еще, что Люне соблазнился завтраком и поспешил сюда. Он оправил на себе гимнастерку, огляделся и, прежде чем войти к Нахо, присел на старый жернов, вросший в землю у порога.

Среди ожидающих были и проныра Давлет, и хитрый Муса с неизменным своим спутником, мясником Масхудом. Масхуд считался вторым после Давлета спорщиком. И все эти известные в ауле люди были учениками Лю, все сдавали экзамен, а теперь пришли послушать, как сдает экзамен Чача. Все они приветствовали своего учителя Лю. Правда, Давлет научился писать имя по-русски еще в тюрьме, где он вместе с Мусой и Масхудом сидел за проделки с земельными участками в первые годы распределения земли в трудовое пользование. Но теперь Лю обучил его буквам нового кабардинского алфавита. Ничего не скажешь, Давлет учился с усердием, он лишний раз хотел показать свое согласие с Советской властью. Дескать, смотрите, я сознательный, я не прогоняю от себя культармейцев, как это делают другие. При случае расскажите об этом Иналу, пусть знает, какие есть у него верные люди.

Преисполненный сознания своего превосходства, он снисходительно поглядывал по сторонам.

Масхуд, как всегда, спорил с Мусой. Они сидели рядом. Наконечником палки Муса вычерчивал на земле буквы и предлагал Масхуду отгадывать их. Эта игра удавалась плохо — то ли потому, что Масхуд плохо знал буквы, то ли потому, что Муса неумело их рисовал. Масхуд сердился и шумел.

—  Ты думаешь, моя голова пустая сапетка, — кричал он и, выхватив палку из рук Мусы, тыкал палкой в букву: — Слышал ли ты, как сказал Исхак: «Буква «А» — крыша». А ты что нарисовал? Бублик. Бублик это не буква, а цифра, бублик значит ничего нет, ноль. Ничего нет, как в твоей голове.

Муса не так твердо знал буквы, чтобы решительно постоять за себя, но признать правоту Масхуда было бы позором, и он возражал:

—  У самого у тебя ничего нет в голове. Не голова, а пустая корзина. — И он сердито вырывал свою палку из рук Масхуда и обращался к соседу слева, старику Исхаку, прославившемуся не только своею просвещенностью, но и даром поэта: — Исхак, ты человек справедливый и хорошо постиг грамоту, скажи, это буква или цифра?

 Сельский почтальон Исхак — тихий человек, долго ничем не примечательный, на старости лет проявил неожиданные таланты. Повторяем, он не только постиг грамоту, но, к всеобщему удивлению, прославился на недавнем Иналом затеянном слете стариков песнопевцев и теперь исполнял в ауле не только службу почтальона. Он никогда не расставался с самодельным музыкальным инструментом, выточенным из ствола старого ружья, это было нечто вроде бжами, кабардинской флейты.

Вот и сейчас любимый инструмент лежал у его ног, а сам музыкант трудился, склонившись над ученической тетрадью. Он поминутно слюнявил карандаш и вписывал в тетрадь букву за буквой, не замечая того, что его усы и борода давно окрасились в фиолетовый цвет.

— Эй, сладкоуст! — закричал мельник Адам. — Посмотри, какими красивыми стали твои усы, они стали красивее, чем на твоем портрете в газете.

Сладкоуст! Дело в том, что председатель Нахо вместо умершего деда Еруля назначил Исхака глашатаем, считая, что сам аллах послал вдруг Исхаку дар песнопения. «Добрые вести, — говорил Нахо, — надо сообщать языком, с которого каплет мед, а не яд. С этим, — утверждал Нахо, — согласится даже аллах».

Что же касается заботы мельника о сохранности исхаковских усов, то тут объяснение состояло в том, что портрет песнотворца — победителя соревнований был помещен в газете: дескать, в ауле Шхальмивоко есть не только старики хищники, вроде местного мельника, который продолжает эксплуатировать односельчан, не выполняет постановление исполкома о преобразовании мукомольного дела, но есть и талантливые старики песнотворцы. Вот какая тут была подноготная! Давно известно, что все в мире имеет свои явные и тайные причины.

Исхак же вырезал из газеты свой портрет, завернул в платок и носил вырезку за пазухой, охотно показывая ее всем желающим: вот, дескать, знайте, каков есть Исхак, какие у него усы, какая папаха! Люди смотрели на газетный портрет Исхака, а тот, кто был грамотным, заодно читал разоблачительную заметку о мельнике Адаме, который к этому времени восстановил свою мельницу.

Мельник бросил свое хлесткое замечание, не переставая упражняться в писании букв древесным углем на старом жернове. Он хотел достичь в этом деле такого совершенства, чтобы согласно последним постановлениям исполкома ставить на мешках с зерном не метки, как велось со времен царского правителя Кабарды полковника Клишбиева, а настоящие буквы. Дабы никто не мог превзойти его в этом искусстве и заменить в мельничном деле. С тех пор как Инал распорядился не молоть на семью больше восьми пудов в месяц, поди разбери, кому уже мололи, кому еще не мололи, если не знаешь грамоты. Теперь, считал Адам, без знания цифр и букв не извлечешь никакой выгоды ни в каком деле.

Так каждый из вчерашних учеников Лю по-своему пожинал сладкие плоды учения во дворе аулсовета, когда Лю прибежал за справкой о том, что все его ученики счастливо выдержали экзамен у Нахо. И не было бы никакой задержки, если бы за дверью не продолжался небывалый поединок председателя Нахо с неукротимой знахаркой Чачей.

Нахо Воронов был еще молодым человеком. Сухопарый, быстрый, он всюду успевал, и не удивительно, что за свою неутомимость получил кличку «Председатель в седле». И этого не знающего ни сна, ни покоя деятельного человека, настойчивого и упрямого, невозможно было переупрямить никому и ни в чем. Если кто-нибудь не поддавался его внушениям, Нахо был способен сидеть с этим человеком не только часами — сутками и повторять все одно и то же, покуда не сокрушит несговорчивого, казалось бы, твердокаменного человека. И вот на этот раз коса нашла на камень, это действительно!

Вчера вечером Нахо пригласил к себе Чачу проверить ее успехи в ликбезе, а заодно получить наконец со знахарки рубль за самогоноварение и рубль по самообложению. Выполнялось решение схода собрать деньги на постройку мостика через реку — дело не меньшей важности, чем справка для Лю.

Сложив морщинистые почерневшие руки на худые старушечьи колени, Чача просидела перед Нахо всю ночь. В этой позе застал ее Лю, решившись наконец войти в комнату аулсовета.

Против Чачи за столом сидел сам председатель. Перед ним лежал лист бумаги. Деревянная кобура маузера была перетянута с бедра на колени. Это всегда свидетельствовало о серьезных намерениях председателя. Лю знал, что на рукоятке револьвера на серебряной планке красуются слова: «Воронову Нахо за геройство, проявленное в боях с бандитизмом». Имя Нахо было высечено также на срезе дула, и на особо важных документах Нахо вместо печати аулсовета ставил отпечаток своего имени с именного оружия.

Удовольствие получить справку с такою печатью — вот что главным образом прельщало Лю во всем этом деле с бумагой государственной важности, и эта бумага была бы уже у него в кармане, если бы не проклятая Чача.

И вот сидят они друг против друга — Нахо и Чача, сидят и молчат. Кто кого возьмет измором? До сих пор Лю видел, что так молчат люди, играя в шахматы. Но ведь то шахматисты, а это Чача, она в шахматы не играет, она играет Нахо Вороновым, человеком, о котором говорят: «Нахо питается не чуреками, а горячим углем. Разговаривать с Нахо — все равно что искры глотать». А тут гляди, и сам молчит, и его маузер не производит на Чачу никакого впечатления.

Пристроившись на скамеечке у двери, Лю уже начинал терять терпение. И вот наконец Нахо переложил кобуру с одного колена на другое и спросил:

—     Ну поняла ли ты, зачем мы вызвали тебя?

—     И я поняла, и аллах понял. — Если поняла, давай рубли.

—     На моем дереве не растут вместо листьев рубли, хотя на дворе уже весна. А ты знаешь, как весной бывает трудно. За зиму продуло всю лачугу, надо чинить. «Если хата за зиму стала дырявой, замажь дыры мамалыгой». А у меня в стенах дыр больше, чем на моем платье, а мамалыги нет. Говорят, в агрогороде всем будет мамалыга, а мне где достать мамалыгу? Где достать латки на платье?

—     Ишь разговорилась! И агрогород приплела! Ты мне скажи вот что: ты согласна с тем, что порешил сход? Согласна с приговором?

—     И я согласна, и аллах согласен. Только зачем мне этот приговор? Слава аллаху, живу я девятый десяток и всегда жила без приговоров. Зачем мне приговор теперь? Мой покойный муж...

—     Вот Лю, — сказал Нахо, — сын учителя Астемира, твой учитель. Не только он, даже его отец уже не знал твоего покойного мужа. Зачем его вспоминать? Плохо, что ты забываешь свои долги. Приговор тебе ясен? Ясно тебе, за что с тебя берут штраф, зачем с тебя берут самообложение?