Алексей Кожевников - Микитка шалавый Страница 2

— Эй, Микит. Микитка! — крикнул Васька Трубка и махнул рукой, — айда. Ты не подпасок?

— Нет, Андрюшу подпаском сделали.

— Пойдем на Каменку раков ловить, поджаришь и есть можно. Хорошо.

— Ладно, — согласился Микитка.

— Махалку брось, пастухом, ведь, не быть уж!

— А если буду? К тебе в амбар положим.

И друзья до поры до времени положили махалку в амбар к Ваське Трубке.

IV

Микитка — Неподпасок (установилась за ним эта кличка) кормился по домам. Но кормили его неохотно и частенько говорили:

— Сами голодаем, а тебя кормить приходится. Да ешь, ешь, ты ведь не виноват. От голоду, от горя говорим, молчать знамо лучше!..

— Микитка, рано пришел, побегай, погодя зайди.

Микитка приходил погодя, а ему говорили:

— Поздно, ждали, ждали — не дождались, съели все, думали — забыл или накормился где, ничего не оставили.

Уходил Микитка голодный и ждал ужина. Не каждый день приходилось ему и ужинать.

— Мы не ужинаем, раз в день едим! — И Непод–наска выпроваживали на улицу.

Он голодал и худел. Работы не было, даже взрослые руки стали лишними. Всего и дела — солому с крыши содрать и уцелевшую скотину накормить соломенной сечкой. Ни косить, ни жать, ни сеять не надо. Пришло избавление от трудов. Радуйтесь!

В починке Кугунур были скормлены все крыши сараев. Стояли сараи с оголенными жердями и переводами, как скелеты дохлых лошадей.

Начали чаще отказывать Микитке в хлебе, и пошел он тянуть руку ко всем окнам — где дадут.

Но давали неохотно. Случалось, обойдет Микитка весь починок и ничего не получит кроме обид;

— Постыдись, ты всех объедаешь, очередь забросил. По два раза за день к окну подходишь.

Выходило, что всех объедал Неподпасок, а на деле он голодал больше всех. Ослабел парень и перестал ходить на Каменку за раками.

Видел преседатель, что чахнет Микитка, ходит с голодными глазами, и собрал починки на сход.

— Стыдно будет, если сирота Неподпасок с голоду умрет, — сказал он. — Кормить надо. Как было постановлено кормить миром, так и надо.

Починки накинулись на председателя:

— А что не везешь в город? Обещался, теперь на попятный. Корми сам, не наш он, мы не родили!

— Совесть надо иметь. Не ваш? Два лета скотину пас.

— Пять овечек потерял, хорошо пас!

Не поладил председатель с голодным и злым народом, взял Микитку и увез в город.

В комиссии помгола было много ребят. Пришли оставленные родителями, матери–вдовы привели своих, а Микитку вот председатель привез, общество послало. Микитка и председатель в очереди дождались приема.

— Общество отказывается кормить, ничей он, никто из починских не родил, прислали в революцию, заводской. Был хлеб, молчали, теперь отказываются: голод, стихийное!.. — говорил председатель.

— Совет пусть организует помощь, один ведь. Обяжет пусть, — ответили ему.

— Голодные, совет для них — плевать, сожрут еще мальчонку.

— Ну что ты? — удивился инспектор из помгола.

— Правду говорю, пробовал я, на меня и свалили. Говорят: «Корми сам, твой он, мы не родили. Прислали — пусть берут».

— Подожди, сговорюсь там, справку возьмем о степени голода в починке Кугунур, — инспектор ушел в другую комнату.

А председатель посадил Микитку к стенке, сам же ушел на улицу взглянуть и проведать свою лошадь.

Ушел председатель и не вернулся.

«Одного–то лучше примут, а то еще взвалят на общество, на совет, куда с ним? Уморят в починках, чужой, расположенья нет, всяк кусок для себя пасет!» — решил он.

Посидел Микитка и пошел искать председателя. Город против починка был такой громадный, запутанный, что с трудом нашел Микитка постоялый двор.

— Тебя, мальчик, отпустили проститься, а он уехал, — встретила Неподпаска хозяйка двора.

— Дядя Миша уехал? — хрипло переспросил парень и задрожал, — домой уехал?

— Давно, с час… Хорошо там? — выспрашивала хозяйка.

Заплакал Микитка.

— Что ты? Жалко, тоскливо? Привыкнешь, будет хорошо, — утешала женщина.

— Он меня оставил, бросил, там не кормят, чужие! — выкрикивал Микитка.

— Привыкнешь и кормить будут. Где ты был?

— В белом доме, ребят голодающих ведут туда.

— Там и принимают. Ты беги скорей, не то закроют, запоздаешь. — выпроводила хозяйка Микитку, чтобы у нее на руках не остался он.

Задыхался, бежал Микитка в помгол, а когда прибежал, в помголе никого уж не было, одна служанка выметала вороха бумаг и пыли.

— Кого тебе? Нету приема, ушли все, — сказала она.

— Не кормят здесь? — спросил Микитка.

— Не кормят, прием здесь. Завтра приходи. Постоял Микитка перед плакатом на двери, где: мальчик пузатый, барабан–брюхо, а ноги и руки — палочки, и шея — палочка, голова, точно горшок, надетый на кол.

Микитка был неграмотный, а догадался о чем написано:

«Помогите, накормите!» — беспременно это.

Тихонько вышел он на площадь. Там собака грызла кость. Она заворчала на Мпкитку, когда он проходил мимо. Горячей улицей городка шел Микитка и к прохожим тянул руку, как в починках. Не давали, проходили мимо. Но здесь ничего не говорили и было легче, может и тяжелей было.

«Не обижают, словом не колют, молчат! Нечего сказать… чужой я. Чужой!» — думал Микитка и тянул руку в окна нижних этажей.

— Корочку, кусочек, — шептали сухие полумертвые губы.

В одном доме захлопнулось окно, и задернулась занавеска, в другом окне дали очищенную от мяса кость. Грыз ее Неподпасок и повернулся лицом к забору, чтобы не заметили и не отняли голодные, как и он, дети.

Привлекли Микитку паровозные выкрики. Слыхал он про машину от дедушки Андрюгаи, который с турками воевал и на машине ездил. Вышел Микитка на станцию, там было много попрошаек. Дети, как на том плакате, с большими головами, просили у вагонов и на пристанционном базаре. Другие пением зарабатывали хлеб.

Микитка не умел петь.

«Рожок бы мне, сыграл бы уж я на нем, потешил!» Подумал он, но рожка не было, и он начал просить. А когда базар разошелся, подбирал с земли вместе с другими детьми брошенные гнилые помидоры, потерянные картофелины и раздавленные огурцы, очищал с них пыль, сор и ел. Ночь проспал Микитка на площади за кучей сухого навоза. Много раз за ночь отбивали часы, и колокол, казалось Микитке, кричал в жаркую ночь спаленным полям;

— Идем!.. Идем! Идем…

И Микитка пошел за колоколом. Идет он дорогой меж хлебов. По деревням крыши заново покрыты. Приходит в починки, дает ему дедушка Андрюша медный рожок и говорит:

— Ты подпасок, а я пастух, вырастешь, надел земли дадут, своя полоса тебе колосом поклонится, и своя избушка улыбнется. Белобревенная закрасуется она на солнце, как суслон свежих аржаных снопов, как Белянка председателева круторогая с веселыми глазами.

Солнце нового дня накалило Микиткину голову, и он проснулся.

«Пойду в починки, рожок попрошу, не дам падчаринцам ни одной овечки. Надел дадут, и будет свой хлеб! — решил он.

По каменным, горячим, не остывшим за весну и лето, улицам торопился Микитка.

— В починок, дяденька, где дорога? В починок Кугунур? — спросил он у прохожего.

— Кугунур, Кугунур? Не знаю, — ответил прохожий.

Не знал никто дорогу в Кугунур; знали, как пройти в село Куршаково, там и Кугунур в 10 верстах, да никто, и сам Микитка, не знал про это соседство. Не узнал он дорогу, не ушел в Кугунур — Большое поле.

Чаще проходили мимо протянутой Микиткиной руки, чаще и злее закрывали окна перед ней.

На базаре у станции однажды взял Микитка кусочек хлеба у торговки и тихонько пошел, он не мог бежать. Догнала торговка, а Микитка присел у ее ног и ел, давился, но ел.

— Воришка, волчонок, съел уж?! — крикнула торговка.

Он поспешил забить кусок без остатка в рот.

— Вот тебе, получай! Миллион стоит, — кулаком стукнула торговка Микитку по голове.

— Щенок бездомный, расплодили вас, а хлеба не приготовили, грабить пустили, чирей бы им на живот, чтобы не родили!..

Не понял Микитка обиду в словах, только больно было, как, в спину коленкой сунула торговка и сапогом двинула в ноги. Застучали Микиткины костоватые коленки.

«Съел хлеб… побили, чужой, нельзя!» — соображал парень, и черным камнем, булыжником, который приготовили бросить в тебя, представился ему чужой хлеб.

Отлежался Микитка. встал и пошел собирать гнилые помидоры, сердечки съеденных яблок, выглоданные арбузные корки. Жевал он слабым обессилевшим ртом, улыбался и тихонько говорил:

— Ничьи, ничьи…

V

Спать Микитка пришел туда же на площадь за кучу сухого навоза, но место было занято. Постоял Микитка над спящим человеком. Темная куча, не отличишь от навозу, только две голых пятки блестели парой медных пятаков; месяц на них остановился.