Борис Лапин - Избраное Страница 20

 — Аратоки, Военной академии стажер… Да… А когда?.. Да… Извините… Как молния… Я уже там… Да.

Спустя минуту Аратоки вприпрыжку бежал по улице. Трудно поверить, но этот человек, портреты и биографии которого через две недели наводнили все японские, а потом и иностранные газеты, страшно боялся остаться неизвестным командующему воздушных сил. «Через четверть часа командующий уезжает», — сказал телефонный голос. Если сейчас запоздать, то придется ждать его возвращения восемь суток или явиться к начальнику штаба. Начальник штаба совсем не то! Аратоки заботился о будущем своем положении в гарнизоне. Всякое дело надо начинать с головы. Хорошо в разговоре вставить: «Мне командующий, барон Накаяма, говорил…»

И Аратоки подбежал к дому Управления, весь потный от усилия спешить и старания бежать так, чтобы со стороны не было заметно, что он бежит. Он слегка подсвистывал шагам:

«О, пение сквозь дождь, пение сквозь плеск… видел пляску струй… Неужели опоздал?.. Пение сквозь дождь…»

Перед залом пропусков Аратоки на мгновение остановился, выпрямился, сдержал сердцебиение. Снял фуражку по военному уставу.

 — К командующему воздушных сил, барону Накаяма. Был вызван.

 — Прямо. Направо. Налево. Кабинет номер восемь. Ожидайте дежурного адъютанта. Будете приняты через десять минут.

Десять минут оказалась в приемной генерала двумя часами ожидания.

Приемная господина генерала! Вся Япония отражена в ее стенах. Вытянутая, строгая, сверкающая чистотой. Часовые у входа. Проглотившие бамбук посетители. Ожидание. Все лучшие люди сидят на стуле, глядя на дверь начальства, готовые исполнить приказ…

Так это выглядело.

Томительно и нетерпеливо Аратоки глядел по сторонам. Зал выкрашен масляной краской. На стенах висели картины Цусимского боя и Мукдена. У входа в кабинет командующего неподвижно стоял солдат, преданно глядя в противоположную стену. Сквозь щель неплотно закрытой двери виден был кабинет. Отсвечивающие голубые портреты императора. Седобородый Мутсухито — великий Мейдзи. Затем нынешний император «Наш обожаемый»… «Мудрость века».

Аратоки вздохнул и вытащил из кармана последний номер обозрения. Какие же новости у нас на родине? И какие новости в этом почтенном мире?

…Пикантный спор… Кинозвезда и восемь футболистов…

…Новые бар-румы…

…В парламенте… Историческая пощечина депутата С. Ямагучи…

…За границей. Китайцы растерзали японскую женщину и двух маленьких детей.

…Телеграмма «Симбун-Ренго». Сторожа павильона с черепахами в парижском зоологическом саду обратили внимание, что черепахи стали проявлять необыкновенную резвость.

Оказалось, что некий Амброзетти изобрел сыворотку, которая может придать черепахам скорость бега зайца.

…Беседа с генералом Накаяма…

(Фуражка в руках. Весь мир видит его на фотографиях, — Аратоки увидит его сегодня в жизни. Это доступно не всякому младшему офицеру. Но школа в Токио, при Академии, направляет своих воспитанников прямо в распоряжение командующего.)

Вот что здесь сказано: «Барон Накаяма — знаменитый герой взятия Цин-Дао, снизивший свой истребитель в неприятельской крепости и вернувшийся снова в расположение наших войск, ныне командующий воздушных сил на материке, поделился с нашим корреспондентом взглядом на текущую политику…»

Что же он сказал?

«Поведением дворов и склонностью государей к экономическим наукам, — заявил генерал между прочим, — совершается мировая история. Характер современных японцев обязан отличительными своими свойствами рыцарству императора Мейдзи, твердости, аккуратности и благородной гордости ныне царствующего Тэнн-о…»

Легкий угар полз от жаровен, расставленных в коридорах штаба. Какой-то солдат прошел по залу, открывая окна.

С улицы влетел автомобильный гудок, еще гудок, неровное хоровое пение — детские голоса: фузанские школьники учили гимн:

Жизнь императораСто двенадцать тысяч летПусть продолжается!Память наша не умрет —Не развеется гора.

Дверь кабинета раздвинулась. Из двери, скользя, как дух, вылетел адъютант и, мгновенно став сановным, кивнул молодому офицеру:

 — Войдите!

За письменным столом, громадным, как поле, выставив вперед гладкий череп, сидел великий герой Цин-Дао. Они встретились глазами. Аратоки прямо, но почтительно глядел ему навстречу. Пройдя еще шаг, он несколько раз быстро и глубоко поклонился — фуражка в руке, выпячивая зад и не спуская глаз с командующего. Великий герой Цин-Дао сказал холодным хрипловатым голосом:

 — Прекрасно, господин академист, с приездом.

Он знал, что лицо его и голос приводят в дрожь молодых офицеров. Для разговора с ними он выработал совершенно особую манеру. В ней должна была соединяться военная наполеоновская краткость со старой японской манерой отеческих напутствий молодым самураям. Эта манера тысячу раз описана репортерами.

 — Вы Аратоки, наблюдатель-летчик из Токио?

 — Так точно, генерал-сударь.

Аратоки волновался, но в лице у него было обычное внимание, вежливая спрятанная улыбка, напряженная готовность.

 — Вы знаете, в чем ваша обязанность? Начальник военных авиасил адмирал Сатоми приказал направить к нам молодых стажеров из авиашкол и молодых офицеров. Понятно? Здесь предстоят некоторые действия. Вы увидите маленькую учебную войну. Это будет вам полезным опытом после школы. Надеюсь, выйдете из него достойным. Понятно?

 — Совершенно так, генерал-сударь.

 — Вечером вы направитесь в часть. Сегодня можете погулять в Фузане.

 — Точно так, генерал-сударь.

 — Вы посмотрите корейских женщин. Посетили ли вы здешний музей?

 — Никак нет, генерал-сударь.

 — Музей хороший. Женщины некрасивы.

 — Я так слыхал, генерал-сударь.

 — Итак, вам не нужно повторять, что будущие действия, по крайней мере на год, — тайна. Даже в военной среде. Даже если вы разговариваете с сотрудником штаба. Правило Наполеона такое: «Поступок совершить, язык отрубить». Желаю успеха. Вечером направитесь в Кион-Сан. Война — школа солдата.

С кем война? Где? Какая война? — вот о чем не осмелился спросить Аратоки.

Да это его и не занимало.

Солдат! Учись свой труп носить,Учись дышать в петле,Учись свой кофе кипятитьНа узком фитиле,Учись не помнить черных глаз,Учись не ждать небес,  —Тогда ты встретишь смертный час.Как свой Бирнамский лес.Взгляни! На пастбище войныПолзут стада коров,Телеги жирные полныРаздетых мертвецов.В воде лежит разбухший труп,И тень ползет с лицаПод солнце тяжкое, как крупГнедого жеребца.

Глава пятая

ВАГОН

Синий почтовый поезд останавливался на станциях, где продавцы наперебой предлагали проезжим коробочки с соей и горячим рисом. Железнодорожные порядки здесь отличались от японских. Перед отходом поезда давались три звонка. Засвистев и загудев, поезд медленно отходил от станции.

В вагоне второго разряда, где ехал Аратоки, прибавилось мало новых пассажиров. Вагон был наполовину пуст. Ехали почти все до Сеула — коммивояжеры японских фирм, почтовые чиновники и небогатые торговцы.

У окна сидел ветхий старик с узкой и длинной бородой.

Справа от Аратоки сидел пассажир, одетый в европейский костюм с шелковыми отворотами, в клетчатые штаны, — франт из породы, которую японцы называют «хай-кара» («хай-колар» — по-английски «высокие воротнички»). У ног франта лежала добротная плетеная корзинка, которую он вежливо задвинул под лавку, чтобы не заставить капитана споткнуться.

На противоположном диване сидели корейские женщины — миловидные, в смешных коротких блузках, оставлявших открытой полоску голого тела между краем юбки и блузкой. Они везли с собой громоздкий семейный комод. Пришел кондуктор, потребовал особый билет на комод. Женщины плакали. Сошлись на четверти билета. Комод везли на новое место, куда вытребовал их хозяин семьи. Пузатые бока комода отливали красным лаком. Над крышкой два добродушных дракона сплели широкие лебединые крылья. Он состоял из бесчисленных ящичков, обитых медными бляхами.

«Если бы я не ехал по проездному свидетельству, — хмуро думал Аратоки, глядя на этих соседей, — если бы я взял за свой счет карту в вагон первого разряда из Фузана в Кион-Сан, сделал бы полезные знакомства. А теперь я еду со шкафом…»

Близко за окном неслись назад травы, кусты, камни — так видел Аратоки. Дальше — бурая полоса медленно отходящих назад полей, ровный, движущийся вместе с поездом горизонт, бедные деревни, приближение которых можно было узнать по движению пыльных смерчей, носившихся над ними, и по изменившемуся цвету древесной листвы, которая была здесь тусклее и унылее.