Юрий Колесников - Тьма сгущается перед рассветом Страница 21

Нацисты не унимались. Всюду шныряли фашистские агенты: они шпионили, убивали, распускали слухи о мощи вермахта, о необходимости бороться с большевизмом. В Германии строили стратегические дороги, призывали новые контингенты резервистов, вербовали предателей. Заводы Круппа, Мессершмидта, Юнкерса, Хейнкеля работали на английском, бельгийском сырье. Монополисты Америки финансировали, подстрекали… Это было концом подготовки к тому началу, о котором глава национал-социалистов черным по белому писал в «Майн Кампф»:

«Мы начинаем с того, на чем остановились шесть веков тому назад. Мы приостанавливаем вечное стремление германцев на юг и запад Европы и обращаем свой взор на земли на востоке… Но когда мы сейчас в Европе говорим о новых землях, то мы можем, в первую очередь, думать только о России и подвластных ей пограничных государствах. Кажется, что сама судьба указывает нам путь».

Как после дождя в лесу пробиваются из земли грибы-поганки, так после каждого выступления Гитлера в Румынии рождались новые железногвардейские организации.

«Все что угодно, если это будет за счет большевистской России!» — под этим лозунгом объединялись монополисты и помещики, предающие свои страны, мошенники, мелкие и крупные жулики — все, мечтавшие о власти, о наживе. Еще недавно Адольф Гитлер, размахивая костлявыми руками, угрожал австрийскому канцлеру Шушнигу: «Вы что, не верите мне?! Я вас раздавлю!.. Я величайший вождь, которого когда-либо имели немцы, и на мою долю выпало основать Великую Германскую империю с населением в 80 миллионов! Я преодолел уже самые невероятные трудности, а вы думаете остановить меня! Моя армия, мои самолеты, мои танки ждут лишь приказа». У опешившего австрийского канцлера отнялся язык. Он не мог опомниться и собраться с мыслями: «Если бы знать, что нас поддержат Англия, Франция, — раздумывал он, — тогда можно было бы еще сопротивляться… Но там…» — Да что «там!». Когда «там» все уже было решено…

11 марта 1938 года Гитлер подписал «совершенно секретно» директиву вооруженным силам рейха:

«Поведение войск должно быть таковым, чтобы создать впечатление, что мы не намереваемся вести войну против наших австрийских братьев… Если, однако, будет оказано сопротивление, то оно должно быть сломлено безжалостно силой оружия».

Спустя несколько дней план «Отто», разработанный штабом вермахта, был осуществлен, и правительство, возглавляемое новым канцлером Австрии, гитлеровским агентом Зейсс-Инквартом, официально объявило, что Австрия стала частью «Германского государства».

Между тем, немало людей продолжали повторять: «Англия и Франция этого не допустят!»

В Румынии стало известно, что премьер-министр Англии, той страны, на заступничество которой возлагались большие надежды, «крайне возмутился»… Это было весьма похвально, но… не прошло и месяца, как Великобритания формально признала свершившийся акт насильственного захвата Австрии нацистами.

Кое-кто из наивных людей верил, что Гитлер, захватив Австрию, утихнет. В Бухаресте один из «видных» деятелей открыто высказал предположение, что теперь, вероятно, в Европе наступит затишье — Гитлер успокоится… Об этом узнали железногвардейцы. Они готовы были избить, растерзать, может быть, уничтожить этого «предсказателя»..

А фюрер уже претендовал на Судетскую область Чехословакии.

Лето 1938 года не переставало быть тревожным.

— О-о! Это Адольфу не Австрия… Чехи — народ гордый и словаки тоже… — сказал ня Георгицэ, выключая приемник.

Илья слушал молча. Женя только разводил руками:

— Кто их знает… Жизнь сложная штука… Поживем — увидим.

Ня Георгицэ возмутился:

— А тут нечего «видеть»! Дело простое — чехи будут сражаться и все!.. У них Бенеш! Это вам, господа, не Шушниг, что наделал в штаны…

Войнягу стряхнул пепел с сигареты и задумчиво проговорил:

— Да, тут дело совсем другое. Советы могут заступиться. Они Бенешу уже не раз предлагали. Но он что-то крутит…

Ня Георгицэ хотел ответить, но за дверью раздался стук, послышался голос:

— Почта!

Женя вышел взять письмо, но почтальон сказал:

— Господину Томову заказное!..

Пока Илья расписывался, Женя успел взглянуть на обратный адрес.

— Из Болграда… От Изабеллы! — радостно шепнул он Томову.

Илья вышел в соседнюю комнату и быстро распечатал конверт на голубой муаровой подкладке.

Изабелла писала, что Илья напрасно на нее обижается, она ни при чем. Во всем виновны старики. Однако, если бы Илья был на их месте, он поступил бы так же.

«Не осуждай их, — писала Изабелла, — они по-своему правы. Подумай! Пойми!»

Нет, он не понимал. Чего-то она не договаривает. Он перевернул листок.

Женя заглянул в комнату и, увидев, что Илья еще читает, тихо прикрыл дверь.

На другой стороне листка оказалось главное: Изабелла признавалась, как ей стало больно, когда она узнала, что Илья нанялся на работу к Гаснеру.

«Я вначале не поверила, когда мне сказали, что ты ходишь за толстухой Гаснер на рынок с корзинами. У меня в это время был урок музыки. Я бросила все и побежала к базару… Ты помнишь, мы с тобой разговаривали, а та толстая кукушка накричала на тебя. В тот день я плакала. Мне было жаль тебя… Может быть, и себя… Казалось, больше мы не увидимся. Хотела даже сделать что-нибудь с собой. Но теперь я счастлива. Дедуля тоже узнал (не знаю откуда), что тебя приняли в офицерскую школу. Он даже сказал, что ты ему начинаешь нравиться, говорит, — ты упорный! Четыре года учебы — не так уж много. Зато ты будешь офицером, тем более летчиком, а это значит, что мне разрешат… Поверь, когда я слышу звук аэроплана, мне кажется, что это ты летишь, и я бросаюсь к окну. Девчонки (Муся Шапиро, Катюша Михайлова) называют меня сумасшедшей, смеются. А я рада. Напиши, «сердюля»! Только пока еще на свой адрес, — я договорилась с твоей мамой. Пришли свое фото. Хочу посмотреть, как тебе идет форма. Не сердись, напиши. Только тогда отвечу. А теперь руки назад и только тихонечко… Помнишь?.. Пиши…

Илья задумался. Письмо будто бы искреннее, но в то же время холодное. Он снова перечитал. Странное чувство не покидало Илью. «А про Попа — она ни звука…» — подумал он. Стало неприятно. Изабелла показалась чужой, далекой.

Когда вошел Женя, Илья сказал:

— Интересно! Откуда-то уже всему Болграду стало известно, что меня в авиацию приняли.

Женя засмеялся:

— Теперь, Илюха, без лётной формы тебе нельзя туда появляться. Это уж как пить дать! А если в форме приедешь, наверняка скажут — министром стал! Ну и паршивый же наш городишко! Оттого я и не любил его, будь он неладен. А Изабелла что пишет?

Илья, усмехнулся:

— Пишет… если стану летчиком, офицером, тогда все в порядке…

— А если нет, тогда что?

Томов пожал плечами.

— Читай!

— Можно?

Илья усмехнулся. Женя, быстро пробежав глазами письмо, сказал:

— Знаешь, Илья, такова жизнь… И ничего не поделаешь… Так уж заведено, спокон веков! А любовь эта — ну ее к дьяволу — ничего не дает, кроме терзаний.

Томов молчал. Женя подошел к нему, положил руку на плечо и неуверенно сказал:

— Но ты ей все же напишешь?

Илья посмотрел на друга и со злостью ответил:

— О, да, как же! Она ведь просит, чтобы фото прислал в лётной форме. Хочет, наверное, убедиться, в самом ли деле я принят в авиационную школу!..

— Знаешь, напрасно ты ехидничаешь. Дело, конечно, твое, но будь я на твоем месте, написал бы. Иногда бывает, что друг друга не понимают, хотя оба любят…

Томов перебил:

— Да, Женя! Забыл тебе сказать! Я же заказал себе форменную фуражку… Может быть, мне ее послать для «доказательства»? А? Ведь пока примут, кто знает, сколько еще пройдет времени!..

IX

Болград — город небольшой, однако его нельзя назвать тихим. Старожилы любили хвастаться: «наш город — своеобразный!» Торговцы, вроде Гаснера, были убеждены, что Болград обязательно должен стать уездным. Тут имелись свои, разумеется, соображения: ведь тогда увеличится торговля, а значит, и доходы. Помещики, вроде Раевского, предпочитавшие мещанскую тишину, не соглашались с этим. Немало болградцев поддерживало помещиков: «Торгашам-то и так не кисло!»

А Болград в самом деле торговал больше уездного Измаила. Объяснялось это тем, что город был связан с железной дорогой, проходившей в шести километрах, в то время как от Измаила до нее было добрых полсотни, и все товары, особенно зимой, когда Дунай замерзал, шли через Болград. Потому именно в Болграде разместились представительства мировых фирм по скупке зерна: «Контин-Экспорт», «Дрейфус», «Бунги». Наезжавшие коммивояжеры говорили: «Болград — пуп уезда!» В городе было около двадцати тысяч жителей; большинство находило утешение в двух православных церквах — одной липованской и одной евангелической, в паре синагог, да еще в трех первоклассных ресторанах: «Бухарест», «Пикадилли» и «Монте-Карло». И если в ресторанах постоянно играли джаз-оркестры, то в шинках, которых в городе было больше двух десятков, надрывали глотки бродячие певцы-музыканты. Было в городе еще с полдюжины закусочных, тоже именовавшихся «ресторанами». Среди них особенно выделялось заведение Балтакова на Бульварной улице. Тут круглый год играл «симфонический оркестр», который, хотя и состоял из пяти человек, в афишах именовался «квартетом». В городе трудно было найти человека, не знавшего оркестрантов в лицо и по имени. Ведь ни одна свадьба, ни одно мало-мальски значительное торжество не проходило без кларнета Хаима-слепого, скрипки Мони-косого, цимбалов Раду-хромого, тромбона Зоси-однорукого и контрабаса Мительмана-пузатого. И хотя они играли без нот, можно было заслушаться, когда слепой Хаим исполнял на кларнете «плач невесты перед венчанием» или Моня-косой играл на скрипке «Жаворонка»… А если, бывало, Зося-однорукий на своем «тромбончике», как ласково называли в городе его старый тромбон, начинал «Фрейлехс», так разве можно было уйти? Боже сохрани! «Это же не музыка, а просто мечта! Даже в старое время в Одессе у Фанкони не играли так», — роняя слезу, говорили растроганные болградцы, предаваясь воспоминаниям о давно минувших днях…