Сергей Воронин - Встреча на деревенской улице Страница 22

К вечеру пошел слабый дождь. Зашелестел по крыше. И от этого стало еще уныло-спокойнее. Надюшка, сжавшись в комок, сидела у окна. Смотрела, как уходит день, забирая с собой слабые тени. За ним вплотную пришел вечер, сразу с густыми сумерками, с безмолвием, с птичьими снами.

Вернулись с трассы изыскатели. Зашумели у костров рабочие, устраиваясь на ужин. Дождь уже перестал, и только мокрой еще была листва, тяжело отвисшая на густом ольховнике. Она глянцевито отблескивала красным от высоких всполохов костров.

Вдруг неподалеку от зимовки раздался громкий голос Виктора. Надюшка вскочила с постели и тревожно выпрямилась, не зная, что ей делать, — закрыть ли дверь на крючок или пусть войдет...

Он вошел, шагнул к ней, рослый, в мокром ватнике, схватил за руки, крепко сжал их и приблизил свое крупное лицо к ее маленькому девчоночьему, с широко раскрытыми глазами.

— Слушай, Надюша, а ведь я в тебя влюбился! — радостно смеясь, сказал он, и его узкие, как у калмыка, глаза, придавленные широкими навесами бровей, стали веселыми и добрыми. Таким и знала его Надюшка, а не тем злым обманщиком, про которого говорила Галина. Вспомнив про Галину, она хотела отнять руки, но он сжал их еще крепче.

Тогда она сказала:

— Не надо.

— Как это не надо? Я ведь только и думал весь день, как приду к тебе, схвачу вот так за руки, и не выпущу, и буду глядеть на тебя. — И он глядел на нее, и в сумеречном свете она казалась ему такой славной, что у него даже голос перехватывало. — А ты говоришь: «Не надо». Надо, Надюша, надо! Я так влюбился в тебя, что вот что хочешь со мной делай, а я от тебя уж не отстану, и никуда не уйду, и никому не отдам! — Он обнял ее и стал целовать. И она не отталкивала его, только замерла, позабыв все, что говорила ей Галина, и уже сама целовала его.

— Ну зачем ты... — слабея, сказала она.

За окном уже было черно. Только по-прежнему ярко полыхал костер, выбрасывая вверх кучи искр да изредка, при особенно сильной вспышке, выхватывая из тьмы сидящие неподалеку от огня фигуры изыскателей. И в зимовке было темно. Сюда не достигал свет огня.

— Не надо, — отводила от себя сильные руки Надюшка. Потом плакала.

— Ну чего ты, чего? — утешал ее Виктор. — Я ведь всерьез с тобой. Считай, что мы как муж с женой теперь.

— Если бы...

— Так и есть.

— Наобещаешь, а потом бросишь.

— С чего это ты взяла? Нет уж, теперь-то я тебя никак не брошу. Хочешь, сейчас всем объявлю, что ты моя жена? — Он подсунул свою крупную руку под ее тонкую шею, приподнял ее голову.

Она не ответила.

— Ну, чего молчишь-то? Может, я не нравлюсь тебе?

— Нравишься.

— Вот это и есть то, что надо. А остальное мура.

— Обманешь...

— Вот дурная! Да зачем же я тебя буду обманывать?

— Дурная и есть...

— Ну-ну, ладно. Ты не дурная, а хорошая. Ах и молодец я, что неженатый. Был бы женатый, вот теперь, как хошь, так и развязывай. Если влюбился-то! Такого у меня никогда не было. А тут — свободная птица, как и ты. Вот нас и пара, — и он опять стал ее целовать.

— Не знаю, чего-то я не верю тебе, — вздохнув, сказала Надюшка.

— Ну, хватит, чего не дело заладила. Говорю — значит, точка. Я твой, ты моя!

— Ага, пока не надоем.

— Не надоешь.

— А другие надоедали?

— А чего ты в карман, не спросясь, лезешь? — начиная уже сердиться, сказал Виктор. — К тому же, таких, как ты, никогда у меня и не было.

— Ну, конечно... — Теперь Надюшка вспомнила все, что ей говорила Галина, и в голосе ее прозвучало недоверие.

— Что «конечно»? Если говорю — не было, значит, не было.

— А Тамара? — Надюшка пытливо взглянула на него, совсем забыв, что Галина просила ее не говорить об этом.

Виктор отстранился от нее.

— Какая Тамара?

— Будто не знаешь? — Она думала, он смутится, растеряется, но его лицо, кроме недоумения, ничего не выражало.

— Ей-богу, не знаю.

— Ой ли, а кто был в соседней партии в прошлом году?

— В какой соседней партии?

— Тебе лучше знать, в какой.

— Да чего ты несешь-то? Никакой я Тамары не знаю и не знал!

— Как же не знал, зачем врешь-то?

— Да ты что? С чего ты взяла все это?

— А вот узнала.

— Откуда?

Надюшка затаилась.

— Ну?

Она молчала.

— Ну, чего молчишь-то? Откуда взяла-то? — Это он сказал уже злясь, и Надюшка испугалась: а вдруг он рассердится и уйдет, и поспешно ответила:

— От Галины.

— От Гальки? От этой плоскорожей? Да что она, ошалела, что ли? Никакой я Тамары не знал и не знаю, — ответил он и нервно закурил. Закурил оттого, что вспомнилось...

Это было в прошлом году на Аянских изысканиях. Он и не думал о ней, но она сама набивалась. Тайга, зима — и сошлись. Без любви, без радости с его стороны, — уж больно она была некрасива. Ладно, хоть ненадолго. Вскоре ее перебросили в дальний отряд. А там и изысканиям конец. И вот теперь увидала в этой экспедиции, кинулась к нему. Но его даже в жар бросило от стыда, что связался с такой «красоткой». И, сказав ей «приветик», тут же и отошел, давая ей понять, чтобы на продолженье не рассчитывала. А она вон чего затеяла, решила пакостить? Ну, добро!..

— Наврала тебе плоскорожая.

— Как же наврала, если Тамара даже хотела повеситься, да она ее отговорила?

— Так ты что, не веришь мне, что ли? — опять злясь, сказал Виктор.

— А зачем же ей так говорить?

— А черт ее знает зачем. Может, хочет порушить нашу любовь. Завидки берут. А ты веришь. Даже обидно. Ты должна мне верить. Веришь иль нет?

— Верю, — все еще сомневаясь, прошептала Надюшка.

— Эх ты, малышка моя, — он прижал ее к своей широкой груди и поцеловал так крепко, что у нее захватило дух, после чего она уже совсем поверила. Потому что ей хотелось ему верить. Особенно теперь, когда он стал ей так близок. Она даже слышала, как бьется его сердце.

Оно еще несколько минут стучало громко, потом стало тише. Виктор успокоился, хотя и думал о том, как повстречается с Галиной и поговорит с ней так, что она закается вставать на его пути.

Случилось вскоре, что ему пришлось бурить две скважины на сорок девятом километре, и он решил поговорить с ней.

И в этот день Галине было тоскливо. Думалось — лучше и не жить. Оборвать все разом — и не страдать и не мучиться. Теперь, когда узнала от Надюшки об их любви, стало совсем невмоготу. До этого еще была надежда... «Господи, как я его люблю! За что мне такое мученье?..» Она плакала, хватала небольшое круглое зеркальце, всматривалась в свое лицо, круглое, как тарелка, с приплюснутым носом, — и в отчаянье падала головой на стол...

И в этот день было так же. Может, еще тяжелее. Ночью болело сердце. От любви. От тоски. Оттого, что оно ненужно ему.

Виктор застал ее в слезах. Увидя его, она слабо вскрикнула, но не поднялась навстречу, так и осталась сидеть с зеркалом в руке. Исстрадавшаяся, жалкая, глядела на него полными слез глазами. И он сразу понял, отчего она такая. По глазам ее понял, по дрожащим губам, по взгляду, просящему пощады. Понял, потому что так же безмерно любил, только не ее, а другую. И ушел гнев, ушла злость. И он ничего не сказал. Опустил голову и тихо отошел, как уходят от тяжело больных.

Шумела тайга. По небу медленно плыли серые облака, подбираясь к солнцу, чтобы закрыть его и пролиться на землю осенним дождем.

«Витя!» — то ли послышалось ему, когда он пересекал полянку, то ли на самом деле негромко позвала она. Но он не обернулся.

1977

НАРОДНЫЙ МУЗЕЙ

На его открытие баба Нюша не смогла прийти — заболела. Но теперь, пооправившись, засобиралась. Хотела своими глазами увидеть то, что другие видели. Иного интереса у нее не было. За всю свою долгую, восьмидесятилетнюю жизнь дальше деревни она нигде не бывала. Тем более не приходилось ей бывать в музеях. И даже что они из себя представляют — не очень-то понимала. Но все же принарядилась. Аккуратно повязала голову цветастым, сохраненным еще с давних лет платком так, что два больших конца закрыли широким узлом грудь черной плюшевой жакетки, из-под которой тянулась до пят прямая шерстяная юбка. На ногах у нее были резиновые боты. Принарядилась так, как обычно одевалась, идя в клуб, на люди.

Шла не спеша, по твердой дорожке, накатанной рядом с шоссе. По сторонам от дорожки темнел подтаявший снег. Пятнами обнажалась земля с прошлогодними отмершими травами. Возле дома на припеке грелись куры. Волглый ветер овевал морщинистое лицо, выбивая из глаз пресные слезы. Баба Нюша утирала их чистым платком и шла, ни о чем не думая, устремленно вперед.

Музей находился рядом с клубом. Ему отвели небольшую комнату, отгороженную от зрительного зала стеной кирпичной выкладки.

— Здравствуй, Елена Васильевна, — поздоровалась еще у порога с заведующей музеем баба Нюша.

Заведующая отложила книгу в сторону. Она была тоже далеко запенсионного возраста. Когда-то учительствовала, а теперь занималась на общественных началах народным музеем.