Александр Исетский - Буран Страница 23

Видя этот искренний, глубоко потрясший отца восторг, Герасим сам радостно взволновался, безоговорочно согласился:

— Да, пожалуйста, тятя, возьми, если она тебе по душе пришлась.

Старик ликовал:

— Ты, знаешь, ко мне все Берестяны сбегутся! Давай покурим, — предложил он, вытаскивая кисет и присаживаясь на диван.

Сын поспешил к столу за папиросами и раскрыл перед отцом коробку «Казбека»:

— Давай полегче.

Отец, смеясь, понимающе кивнул на двери:

— Опять проветривать заставит.

Герасим пожал плечами: куда, дескать, денешься.

Попыхивая папиросой, отец еще раз обвел взглядом картины на стенах, среди которых, кроме берестянских, были какие-то стройки, глубокие рудничные карьеры, портрет пожилого доменщика, букет сирени в хрустальной вазе.

— И везде ты бывал?

Сын объяснил, что художникам приходится много ездить, нужно ко многому приглядываться, знать не только свой родной край.

— И живешь широко — оправдывают, значит, тебя эти картинки?

— Пока оправдывают. Надеюсь — хуже не будет, — скромно сказал сын.

Отец обхватил сына рукой за плечи:

— Гляди ж ты, Герасим, что получается. А я ведь долго все это твое занятье за баловство считал, — и взглянул снова на картины. — Ну, а берестянские картины у тебя тоже берут?

— Берут, батя. Нравятся.

Отец горделиво сказал:

— Вот те и Берестяны! А что? — пускай полюбуются, — и, спохватившись, спросил: — Ну, а слышь-ка, мой-то патрет где у тебя?

— Завтра покажу. Взяли его у меня на областную выставку. Обязательно с тобой сходим.

— Меня на выставку? — вскочил пораженный Евлампий Назарович. — Это с какой же стати я туда попал? Ну, у себя, бывало, на Доске почета выставляли, так это туда-сюда. А тут в области! За каки таки проценты? — И вдруг, посерьезнев, озабоченно сказал: — Ты слушай, Герасим, как бы тут промашки не получилось. Колхоз-то наш который год в отстающих тащится, ну, и я, конечно, из передовиков-то слетел. Вожу сейчас председателя на таратайке. Какие уж тут проценты!

Герасим, смеясь над наивными опасениями отца, успокоил его:

— Это, батя, не Доска почета. Выставляются там всякие картины художественные.

— Ну-ну, смотри, чтобы промашки не было. А то из нашего райкома углядят, так нам с тобой хвоста накрутят.

В комнату вошла Дарья Архиповна. Весело сказала:

— Ну, мужики, пора к ужину готовиться. — Самодовольно опросила мужа: — Как тебе, Евлампий, Герасимовы-то картины?

— Да чего скажешь? Красота!

Старуха уточнила:

— Красота-то красота, да еще вон какая доходная. А как мы с тобой опасались — помнишь?

— Так ведь, Дарья, все от необразованности нашей.

— Вот и соображай теперь — каков у нас сынок-то, — похлопала она Герасима по плечу. — Не какой-нибудь там пастух, а вон по радио талантом навеличивали.

Сын смущенно запротестовал:

— Не к чему, мамаша, об этом упоминать.

— Тебе все не к чему. Ни к какой выгоде у тебя толку нету, — мужу пояснила: — Черт его знает, в тебя, что ли, простофилей он издался — все ему стеснительно да неудобно. Мы с Алевтиной все его картинки в свои руки взяли. Пущай свое дело знает — пишет, а насчет цены это уж наш разговор.

— И зачем вы, мамаша, весь этот разговор опять поднимаете, — возмутился сын.

— А ты что же — какое пониманье в этих картинках имеешь? — спросил Дарью Евлампий Назарович.

— Не велико тут пониманье надо. Сколь дают — запрашивай вдвое и не ошибешься.

— Мамаша! — запротестовал Герасим.

— Вот те и мамаша! — отрезала Дарья. — Иди готовь, чем отца угощать, а я его сейчас вымою. Пошли, отец!

В коридоре около кухни Евлампий Назарович спросил Дарью:

— А что же сношка-то даст мне внучка подержать али нет?

— Вымоешься, тогда и подержишь, — с этими словами она открыла боковую дверь, и Евлампий Назарович оказался в ванной комнате.

— Разоблакайся! — скомандовала Дарья. — Вода приготовлена. Если впрохолодь покажется — вот в этом кране горячая, добавишь.

Старик опешил:

— Да что ты? Сроду я в корытьях не мылся.

— Это ванна называется. Корытьев у нас нету. Сымай пиджак, я его пообчищу, а то гляди, весь в шерсти.

— Это... это, ты в сам деле, Дарья, хочешь меня в эту посудину затолкать?

— Да ты что, прости, господи, канителишься? Что я утопить, что ли, тебя собираюсь? Куда тебя спать этакого положишь? Да еще вот, видишь, внучка тебе подержать надо.

— Ну и что из этого? Ты думаешь, я с тобой, что ли, цацкаться ехал?

— Да на кой ты мне лешак нужен? Подумаешь? Сто лет мечтала. — И внезапно расхохоталась. — Да что ты, Евлаша? Благодать-то какая? Все тело у тебя так и разомлеет, а по внутренностям этакая истома пойдет. Я так страсть как уважаю в этой ванне полоскаться. И доктора говорят, как это пользительно. Давай без канители разоблакайся. Вот тебе тут Герасимово чистое белье, рубаха верхняя.

Евлампий Назарович испытывающе поглядел на жену:

— Ох, Дарья, ты все такая же подходистая.

— Такая, такая, Евлаша. Давай, родной, мойся.

Вышел из ванной комнаты Евлампий Назарович после купания без каких-либо признаков обещанного Дарьей разомления и истомы. Не все у него благополучно ладилось с ванной техникой, а главное — не хватало для настоящего наслаждения жаркого пара и хлесткого березового веника. Он так рассерженно и сказал Дарье:

— Какое это к бесу мытье, когда эта твоя механика не приспособлена кости распаривать. То ли дело в бане на полке прожаришься. А тут барахтайся в этой склизкой посудине. На коленках, да локтях только синяков насадил.

— Ну, это ты, Евлаша, от своей неприспособленности избился. Давай пойдем ужинать. Там за ужином водочкой свои кости и разогреешь.

5

Деревенские гостинцы и свои городские продукты помогли Дарье Архиповне приготовить богатый сытный ужин. Были выставлены на стол и водочка, и портвейн, закуски на всякий вкус. У Евлампия Назаровича, давно и крепко проголодавшегося, глаза разбежались.

— Ух ты, сколь еды-то всякой наставила!

— Так ведь ты у нас дальний и редкий гостенек, Евлаша! — поклонилась мужу Дарья Архиповна, довольная и гордая тем, что может так богато угостить родного гостя. — Милости просим! Присаживайся.

— А где же Герасим-то с супружницей?

— Да где-то там в спальне рассуждают. Герасим! — крикнула она. — За стол садимся!

Сын пришел по зову матери, явно расстроенный, и молча сел против отца. У него, пока отец мылся, произошел тяжелый разговор с женой. Она спросила у него, над чем так смеялся в мастерской его отец. Он объяснил, что отцу очень понравилась картина «Старики обсуждают жизнь» и он попросил подарить ему эту картину.

— И ты, что же — раздобрился? — скосила в ухмылке лицо жена.

— Аллочка! Ты бы видела, как он обрадовался!

— Очень сомневаюсь, что твой «тятя», — произнесла она это слово с издевкой, — обрадовался от понимания этой картины. Но вот чему обрадовался ты, даря такую дорогую картину?

— Мне приятно, что она его так взволновала. Я представляю, как он будет радоваться, видя эту картину у себя в избе. А что она дорогая... мне она дорога только тем, что это памятный кусочек из родных Берестян.

— Вот, вот... «родные места», «милые сердцу картины» и прочие душещипательные сентименты. Эту картину в избе твоего «тяти» засидят мухи и тараканы. А в салоне за нее дадут полторы-две тысячи рублей. И не выдумывай разбрасываться такими деньгами! Можешь подарить твоему отцу пару белья и рубаху, ему это нужнее. И потом: — пусть он оставит в покое Жоржика!

— Но ты же, Алла, должна понимать, что он дедушка и ему, естественно, хочется подержать своего внука.

— Я должна прежде всего понимать, что ребенка надо уберечь от инфекции. Не важно, кто ее принес, дедушка или прадедушка.

— Я тоже рос в деревне, и меня таскали на руках и родные и соседи. И как. видишь...

— Ах, оставь, Герасим, расписывать подробности твоей деревенской биографии. Она меня мало интересует. И не поднимай, пожалуйста, вопроса о даче перед твоим отцом. У меня нет никакого желания ехать туда...

...Сын молча сидит против отца, не решаясь поднять на него взгляд. Его гнетет чувство виноватости перед отцом, в душе поднимается протест против того унизительного пренебрежения, с которым говорит жена об его отце и относится к нему. И Герасим решительно берет графин с водкой.

— Давай, тятя, отпразднуем нашу встречу! Тебе, мамаша, какого налить?

Дарья Архиповна поглядела весело и вопросительно на мужа и сына и решительно махнула рукой:

— А! Пропущу светленькой!

Принимая от сына чарку, отец сказал:

— Ну, а как же мы без молодой-то хозяйки? Зови!

За молодой хозяйкой рассерженно ушла мать. Вернулась она в сопровождении сумрачной Алевтины, которая, ни на кого не глядя, села возле мужа.