Владимир Курочкин - Избранное (сборник) Страница 24

– Оля, Оля! – голос его звенит. – Направо, направо – там мельче!

А у самого катятся слезы. Черноволосая голова Ольги так и мелькает среди пены и камней. Петр перебирает пальцами землю и зубами кусает сухую травинку. Ольга все же добирается до машины и влезает в нее. Мальчонка протягивает ей свои руки, и она прижимает его к себе. Петр опускает голову, – Ольге предстоит еще обратный путь! Из обрыва Ольга вылезает благополучно, ей помогает библиотекарь. Как только она ступает на дорогу, мать ребенка вырывает у нее из рук мальчонку и бежит с ним в сторону. Отец спешит за ними. А Ольга, мокрая, в разорванном платье, подбегает к Петру, который отряхивает свой костюм. Он думает, что она сейчас забеспокоится о нем. Да! Ольга дотрагивается до Петра. Но делает это как во сне. Петр удивляется, а она наклоняется к нему, и он видит ее зрачки. Они большие и черные, как будто в глаза впрыснули кокаин.

– Я хочу сказать тебе кое-что по секрету, – говорит Ольга.

– Ну, говори, – соглашается он.

– Дай слово, что ты ничего не будешь иметь против.

– Ну, даю.

– Ты знаешь? Нет, скажи как-нибудь посолиднее, что ничего не будешь иметь против.

– Ну, что же, мне тебе басом, что ли, сказать?

– И ты одобришь мое желание?

– Ну, одобряю.

– И не будешь сердиться и, как всегда, ссориться со мной?

– Ну, аллах, да порази меня! – Петр испытывает к жене большую нежность, и ему хочется сейчас все обратить в шутку, не ссориться.

– Я хочу иметь ребенка! Мальчишку!

– Ну и ловко! Опять свое старое!

– Я так и знала! Ты не переменился.

– Ну, хорошо, не плачь и не трогай моей коленки, – Петр дотягивается рукой до ее сбившейся на лоб прядки черных волос. Он ощущает, что его привычное, даже ровное чувство любви к жене стало неожиданно свежее, острее. И ему кажется теперь совсем легким отказаться от многих эгоистических сторон своей жизни, которые обеспечивали все это время спокойствие и удобство. Он говорит тихо: – Успокойся. Будем живы, будет и мальчишка. Будет!

Тут Ольга перестает плакать и говорить свои трогательные слова. Она суетится, и Петру приходится терпеть. Ольга еще раз прощупывает его ушибленную коленку и улыбается. Она командует прибывшим на помощь народом. Петр недоумевает на свою покорность. Потом смеется. Хорошо! Видно, все приходит в свое время! Все имеет свои законы!

Петру бинтуют ногу. Шофер стоит в стороне и смотрит в поток. Он уже не поет своей надоедливой песни.

Трубка

«Проклятая работа, нудная!.. Возись-ка с больными, когда что ни час, то туман, то снегопад. Попробуй-ка докажи, что погода не летная, человеку, которому или печень резать или еще что-то срочно лечить нужно. В другом месте сказал бы: «Баста! Сиди и отдыхай», а тут со всеми соглашаются, только вези, А с погодой-то мне дело иметь, а не им! Одни голые нервы – вот какая это работа!..»

Николай свернул и пошел мимо огородов к синим от инея кустам акации. Уж лучше бы работать на пассажирских линиях. Или инструктором при том же старом, таком знакомом аэроклубе. Там хорошо. Народ все здоровый, непривередливый. А тут… Эх, хорошо, интересно живется Тимофею. Он в военной авиации и испанский опыт уже имеет! Того гляди звание Героя еще получит…

Николай раздвинул кусты. Впереди в поле крестом торчал его самолет. У фюзеляжа возились люди – погружали больную.

Николай прыгнул через ров, отделявший кусты от поля. Быть больным, конечно, не сладко. Это ведь только здоровый может позволить себе, с силой оттолкнувшись, прыгнуть на неровный обледенелый снег и удержаться на ногах. Нет, здоровый больного никогда не поймет!

Он вздохнул поглубже, чтобы уловить радость своего крепкого тела. Хрустящий морозный воздух обжег ему ноздри. И летчик понял, что зазнаваться ему, собственно, нечего, впереди ждала непогода, были одни только хлопоты.

От группки людей у самолета отделилась женская фигурка и побежала навстречу летчику. Он прикинул: что, если все-таки отложить полет! Объяснить. Синоптик по телефону предупредил: туман. Мало ли что может случится? Нельзя рисковать.

– Товарищ Воронцин, вы нас задерживаете. Больной очень тяжело ждать, – строго сказала молодая женщина, подбегая к нему.

– Дело скверное, товарищ доктор. Погода… Туман на трассе… – ответил Николай.

– Нет, откладывать никак нельзя. Что такое туман? Больная ко всему готова.

– Они-то всегда готовы, я знаю. А вот погода… погода, товарищ доктор, ни к черту!

– Ну, уж как-нибудь надо… Обязательно в областную клинику надо… У нас нет здесь таких медицинских сил…

– Посмотрим, посмотрим, – сказал Николай, подходя к самолету.

Он не знал, кто такая больная, какая у нее болезнь. Никто ему об этом не рассказывал; да, честно говоря, он и не интересовался. Но слишком уж сверлили ему затылок взгляды ее родственников – наверное, у нее что-то очень серьезное.

Николай прошелся вдоль фюзеляжа, проверил, как приготовлена больная к полету. Она была втиснута в меховой мешок и крепко привязана в кабине. Он мельком посмотрел ей в лицо. Голубые выцветшие глаза следили за ним, слезы стыли в них и синели, как кусочки льда.

Старуха! Ей и жить-то всего ничего осталось. А ведь вот мучают. И его тоже.

– Закройте ей лицо, Обмерзнет, – сказал он, показав на клапан мешка, и затем полез к себе в кабину.

Кто-то, громыхая сапогом о подножку, неумело забрался к больной. Николай оглянулся – мешок закрыли. Тогда он надел перчатки и тронул рули. Застонали тросы, с плоскостей посыпался снег. Мотор был теплый – Николай недавно прогревал его. Он осмотрелся… тумана не было.

– Утро ясное будет, – уверенно сказала врач.

Синоптик, конечно, мог ошибиться, но Николай кожей чувствовал непогоду. Ветер приносил волны влажного воздуха, и мороз от этого делался пронзительнее. Нет, синоптик не ошибся! Вон верхняя половина березовой рощи, у края поля, начала розоветь, и черные галочьи гнезда превратились там в полупрозрачные палевые шары, а далеко на горизонте ясно проступила розовая муть – это и был туман, самый настоящий туман. Он-то знал это отлично.

– Вот и солнце. Прояснилось, – еще увереннее сказала врач.

А родственники зашептались между собой, и до слуха Николая долетело:

– Поезжал бы уж… Что раздумывать-то тут! Замытарит он ее вконец.

Николай поежился. «Ну, что понимают эти люди в летной погоде? Ладно. Пусть будет что будет!»

– А ну давай! – бросил он отрывисто.

К винту подскочил парень. Он еще с вечера помогал летчику и засыпал его таким количеством авиационных слов, что тот сразу определил его как бывалого.

Бывалый крутнул винт. Еще раз… Наконец поршни чавкнули, из патрубков стрельнул дымок и винт завертелся. Николай показал рукой, чтобы люди отошли. Они неловко ткнулись в разные стороны, отбежали. Он вырулил на ровное место и потом, сосредоточившись, дал газ. Самолет рванулся, у лыж выросли снежные усы, и машина, поднявшись в воздух, пошла по кругу, наклоняясь правым крылом к земле.

На втором круге ее плоскости заиграли розовым перламутром…

С места в карьер Николаю пришлось вступить в бой со старым знакомцем – ветром. Тот дул, дул, дул – прямо в лоб. Крал у самолета скорость. Играючи, подкидывал машину и потом прижимал ее к земле. Только опытные руки Николая придавали машине равновесие, он выравнивал ее после каждой атаки и вел точно по курсу. «Этот не страшен. Пусть себе бесчинствует… Даже лучше – туман разгонит».

А ветер решил сыграть с летчиком скверную шутку. Он перестал дуть, но сделал это не сразу. Перед этим он пригнал уйму маленьких серых облачков и с размаху кинул в машину. А самолет начал отбиваться от облачков. Винт молол их, превращая в кашу, но от этого Николаю не делалось легче. Видимость пропадала. Ну и хитер же этот проклятый ветер! Дунул бы, бродяга, еще хоть раз, и сразу приподнял бы туманный занавес. Нет, скоро землю окончательно затянуло серой, тоскливой дымкой. И тогда, торопясь, чтобы не дать врагу восторжествовать, Николай взял на себя ручку, вытянул ногу, отодвигая педаль, и на крутом вираже стал пробивать облака. Холодный пар, клубясь, отшатывался от его машины, но верхние слои тумана давили на нее, и мотор захлебывался в непосильной борьбе за высоту. В этом беспрерывном кружении среди серых лохмотьев, воющих и цепляющихся за растяжки, можно было запутаться и потерять ориентировку.

Лишь в девятистах метрах от земли заиндевевший самолет выбрался из тумана и, как задыхающийся хромой старик, проваливаясь в воздушные мешки, поплелся по прямой над облаками. Николай обернулся на неподвижный меховой куль и улыбнулся. «Если бы знала больная, где сейчас находится, сразу выздоровела бы… От одного испуга».

Наверху было солнце, но тут-то и мчал на свободе свои холодные струи ветер. Николай и на этот раз отнесся к нему пренебрежительно. Чепуха! Если облачность не выжмет самолет на большую высоту, то они доберутся до места назначения. Но ветер, казалось, почти не обладал такой же рассудительностью и гнул свое. Облака выглядели, как заснеженные валуны, и ветер сдувал с них ледяную пыль в лицо Николаю. Через полчаса Воронцин обнаружил, что иней заклеил ему ноздри. Он фыркнул, втягивая в себя воздух, но холод пробрался глубже, и скоро Николай не смог даже пошевелить ноздрями. Он схватился тогда за нос перчаткой, дунул теплом изо рта, помял – отогрел. Но тут оказалось, что щеки его не чувствуют ударов перчатки. Николай испуганно оглянулся: не донял ли ветер также и больную? Нет, она хорошо была защищена меховым мешком.