Анатолий Ким - Будем кроткими как дети [сборник] Страница 24

Но среди случайных и неожиданных подробностей, возникающих в памяти Гриневича, всегда с монументальной ясностью и неизменностью восставала темная фигура грузина Зураба.

Он сидел на полу в той же комнате, где доктор принимал поздних посетителей. Широко развернутые плечи грузина подпирали стену, голова его была запрокинута. На его вытянутой ноге покоилась голова женщины, узкое лицо ее было бледное, с тонкими бровями и большими трепетными ресницами, от которых на скулы падала узорчатая тень. Эта женщина в белой одежде спала, изогнувшись на полу, поджав колени. Брови ее порой удивленно и жалобно приподнимались, и тогда видно было, как под выпуклыми нежными веками блуждают глаза — по кругам призрачных снов.

Грузин Зураб не спал, его глаза были широко открыты. Большая рука грузина, перевитая тугими венами, лежала на груди женщины, у ее светлого горла, и она во сне прижимала к себе эту мужскую руку. Усатое свирепое лицо грузина Зураба было равнодушно; лишь однажды на мгновение он скосил черные, налитые кровью глаза на пришельцев, а затем снова уставился в потолок.

В небольшом сахалинском поселке хорошо знали повесть о странной любви грузина Зураба к безумной де- вушке-кореянке. Память людская с особенной бережностью хранит подобные истории — о великих надеждах, неискупленных печалях. И Гриневич тоже хорошо запомнил эту необычную житейскую повесть.

О том, как один грузинский парень, приехавший на Сахалин с бригадой строителей-шабашников, влюбился в красавицу кореянку, не зная, что она безумна. А узнав об этом, разлюбить уже не смог и сделал все, что было в силах человеческих, чтобы она стала его женою. Достигнув своего, он отбился от бригады и остался один на Сахалине, проклятый отцом и родными братьями. Долгие годы он надеялся, что удастся вылечить жену, возил ее к разным врачам и приехал наконец в маленький приморским поселок, где жил знаменитый народный лекарь, пользовавший больных собственными лекарствами из трав и кореньев.

Безумие жены грузина Зураба проявлялось в том, что она бесконечно всех жалела и ни на кого не могла смотреть без слез. Увидев красивого ребенка, она горестно вскрикивала и начинала причитать над ним. Все, что удавалось заработать мужу, она потихоньку раздавала первым встречным. Ее постоянная печаль и странные, смутные речи отпугивали людей, но грузин Зураб привык к ним и терпеливо все переносил.

Одно лето они прожили в поселке у корейского врача, потом уехали куда-то.

И вот теперь московский житель, с облетевшей уже головою и красным, виноватым носом гражданин, Гриневич ясно помнил ту встречу в доме корейского врача, где однажды получил исцеление от болезни. Будто вчера это было — он видел могучую неподвижную фигуру сидящего у стены человека, белое лицо сонной его жены и под тонкой тканью одежды покорные, ломкие изгибы ее тела.

И то, что возникало в памяти Гриневича, никак не вязалось с тем, что приходилось ему слышать когда-то, и он испытывал странное волнение. Словно в ту синюю ночь, возложенную на высокий костер лунной дорожки, он встретился с живыми героями какой-то древней легенды, которые в забвении и тишине вечно бродят у моря, во мгле под звездными искрами.

Джинния

На областной учительской конференции в Южно- Сахалинске мне привелось услышать славный рассказец. Нас, учителей, разместили в здании школы, пустующей в летнее время. Столовались мы в ближайшем кафе и после дневных занятий, если не шли гурьбою в кино или парк, коротали длинные вечера за всякими историями и воспоминаниями.

Нас было шесть человек в классной комнате, где стояли в ряд железные кровати. Товарищи из моей компании все были люди зрелые, бывалые, я среди них оказался самым молодым, вспоминать мне было особенно нечего, но я с удовольствием слушал рассказы других. Тем более что многие из этих повествований были очень интересны и поучительны. Особенно хорошо рассказывал директор П-ской средней школы Сергей Алексеевич Пак, человек приятнейший, красивый, веселый и доброжелательный. Как-то ранним вечером, после того, как мы всем сообществом сфотографировались во дворе школы и затем, поужинав, вернулись к себе и разлеглись на своих солдатских койках, радуясь покою и отдохновению, Пак поведал веселую историю про одну вдовушку. Рассказ этот, помню, мне особенно понравился.

И вот теперь, когда прошло столько лет, я нашел в пачке старых своих фотографий снимок, сделанный в тот великолепный теплый день во дворе южно-сахалинской школы. На фотографии среди других полузабытых лиц участников конференции я увидел улыбающееся лицо директора Пака. Он сидел в первом ряду, с краю, закинув ногу на ногу и сложив руки на колене. Я не знал, где теперь этот славный человек, что с ним, и мне стало немного грустно, когда я подумал, что с хорошим человеком можно нечаянно встретиться и так же расстаться, чтобы уже больше не увидеть его. Но вслед за этой грустной мыслью тут же мне вспомнилась история о тетушке Уфири, рассказанная когда-то Сергеем Алексеевичем. События происходили вдали от Сахалина, в знойных глубинах Средней Азии, где я родился и, говоря словами поэта, «где, может быть, родились вы…».

Брат тетушки Уфири был знаменитый охотник Кан. Он держал хороших собак и ходил с ними в тугаи на фазанов и лисиц. Поздней осенью он брал также капканами ондатр на отъезжих рисовых полях. Дом его был полная чаша, детей куча, жена гладкая, а тетушка Уфири справляла по хозяйству всю мужскую работу, пока брат пропадал на охоте. Была она смолоду вдовица, да так и не вышла больше замуж и прилепилась к дому Кана. Нравом была она мужественна, в брата, язычком обладала острым и голосом зычным.

Вот отправилась она однажды в соседнее село, к сестре, в колхоз «Мопр». Дорога шла через две голые горы. Между ними протекала речка, и тетушка Уфири стала мыть в ней усталые ноги. Тут проезжал по той же дороге почтенный Халмурат, бездетный вдовец, и увидел ее. Он остановил ишака на берегу речки и стал шутить с тетушкой. Она отвечала. Халмурат в гостях немного выпил, его большая голова под тюбетейкой и голая грудь под халатом были красные. Он спросил, куда идет кореянка, а потом сказал:

— Садись, ханум, на ишака. А я пойду пешком.

Тетушка Уфири не сробела и прыгнула в седло, и отправились. Но скоро Халмурат захромал, — мол, нога заболела. И забрался на ишака сзади, а руками ухватился за тетушку. Ишак как раз шел с горы, ему стало тяжело, и он побежал. Ноги у него были тонкие, как палочки, вот-вот могли переломиться, и тетушка Уфири со страху заорала. А тем временем Халмурат тесно припал к ней: мол, так будет надежней усидеть. И пока ишак летел с горы, словно обвал, Халмурат зажмурился от пыли и не глядя проверил на ощупь все достоинства тетушки Уфири. Внизу, под горою, тетушка хотела спрыгнуть, тогда Халмурат нажал на старую болячку в боку ишака, и тот помчался еще быстрее. Тетушка Уфири боролась, откидывалась всем телом назад, но Халмурат, в молодости могучий борец, зацепил ее ноги своими ногами и завел их под брюхо ишака. И сковал он женщину, и выбежал скооо ишак на висячий мост через арык и затопал копытами по доскам. А тетушка Уфири, увидев внизу головокружительные струи арыка, вмиг ослабела, притихла и закрыла глаза.

— Ты задушил меня, бандит, — сказала она после, когда перебрались через арык. — У меня силы уже нету, но я не сдамся тебе.

— Ты же моя птичка! — весело отвечал ей Халмурат. — Хлопаешь крыльями, а тебя за лапки держат!

Между тем ишак, знавший дорогу домой, побежал меж глиняными дувалами кишлака. И скоро завернул он в хозяйский двор. Самовольно пошел он не в ворота, а полез в пролом. Та расщелина в дувале была снизу уже, чем сверху, и пришлось обоим седокам, чтобы не ободрать ноги, враз поднять их повыше. И уже во дворе, где рос старый урюк, они совместно грохнулись на землю, в пыль, а ишак поскакал в стойло, поддавая задом и молотя копытами воздух.

Халмурат и тетушка поднялись с земли и снова боролись, и опять одолел мужчина женщину, которая рвалась прочь со двора, словно чужая овечка. И унес он ее в дом, и, на его счастье, никто не видел этого.

Так тетушка Уфири исчезла за дверью чужого дома и полтора месяца потом не могла выйти из него. Уходя на работу, Халмурат запирал дверь на замок, а чтобы было вернее, уносил с собою юбку тётушки Уфири. И наконец она взмолилась:

— Отдай мою юбку, Халмурат! Вот гляди, комары искусали мне все ноги. Не убегу я теперь никуда.

— Правда не убежишь, джинния моя? — обрадовался Халмурат. — Ты теперь согласна быть моей женой?

— Согласна, — ответила тетушка Уфири.

И тогда он отдал ей юбку. И не только юбку — хозяин вручил ей ключи от дома и кладовых. И принес откуда-то старый ковровый хурджин, высыпал оттуда на стол кучу денег.

— Вот, — сказал он, — сосчитай-ка тут без меня. А то я и сам точно не знаю, сколько.