Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Страница 25

— Отец есть?

— Нет.

— А мать?

Он не ответил.

— Вишни зацвели, — сказала она после некоторого молчания, глядя в окно.

— Хорошо, — сказал Федор и повернулся лицом к стене.

Тося рассказывала Василию Васильевичу о нелюдимости Федора. А тот слушал, барабанил пальцами по столу и неопределенно, как бы про себя, произносил:

— Да-а… Так, так… — и спрашивал: — Стонет?

— Нет. Никогда.

Однажды, когда Тося докладывала о больном, Василий Васильевич сказал:

— Мне надо знать всю его жизнь. — Он задумался и через некоторое время продолжал: — Здесь надо какое-то другое средство… Другое лекарство… Знать всю жизнь больного! Настоящую его жизнь, не анкетную… Кто знает, Тося, может быть, в этом и есть главный секрет медицины. Скоро ли мы дойдем до этого? Но дойдем, Тося, обязательно дойдем… Пси-хо-ло-гия!.. Будущий врач должен быть сначала психологом, а потом уж врачом… Дойдем. Помаленьку дойдем.

— Вчера приходили два комсомольца, со значками, — будто без всякой связи с мыслями Василия Васильевича сказала Тося, — Очень просили пропустить их к Федору. Но вас не было, а сама я не могла. Вы же сказали…

— Так-так! — живо перебил ее Василий Васильевич. — Что за комсомольцы?

— Я с ними разговаривала. Рассказала о больном. Вежливые такие оба. «Мы, говорят, ему близкие: этот — брат, а тот — друг». Их губком комсомола командировал — одного сюда, в Тамбов, в совпартшколу, а другого — в сельскохозяйственное училище, в Белохлебинский уезд. Завтра придут снова. Пускать?

— Сначала — ко мне, — еще более оживленно сказал Василий Васильевич, — Так, так. Друг и брат. Это оч-чень хорошо!

— Обоих пускать?

— М-да-а… Мне бы надо поговорить с другом отдельно. Ты так сделай: брата, мол, могу пустить сразу, а друга — к врачу. Так мы их и разъединим. Федора приготовь к встрече.

— Как?

— Ну, скажи ему так, весело: знаю, мол, у тебя есть брат. Он уж тут не промолчит. Может, спросит что, а ты ему продолжай: брат-то приходил, а ты спал. Врач, мол, не разрешил будить — на меня все сваливай… Так. И скажи: завтра еще придет. Там смотри сама, чувствуй больного. Чтобы Меньше волнений, меньше волнений. Издалека приготовь.

Вечером того же дня, после сдачи дежурства, Тося осталась в больнице, вошла в палату и села у кровати Федора. Он все так же неподвижно смотрел в потолок, не поворачивая к ней головы. Свет настольной лампы падал на лицо больного, и он слегка щурил глаза. Тося заметила это, отошла к столику и, глядя на Федора, некоторое время возилась с абажуром, то наклоняя, то поднимая его так, чтобы свет не падал на лицо.

— Помню, лет шесть тому назад, — заговорила она, — лежала я в больнице. Бывало, все жду подружку. Лежу и жду — придет или не придет?

Федор повернул к ней лицо и пристально посмотрел на нее. А Тося села к кровати и спросила улыбаясь:

— Ну? Что букой смотришь?

У Федора блеснул в глазах лучик улыбки.

— А я вот знаю, — продолжала она весело, — у тебя брат есть, комсомолец.

— …

Тося вздрогнула и широко открыла глаза: Федор сел! Сел, опершись руками, сел, хотя ему больно от этого нестерпимо. Ведь он только что думал о Мише, о его судьбе. Он каждый день о нем думал. Он не знал участи Миши; иногда ночью он просыпался и с ужасом воображал его избитым, окровавленным. А из слов Тоси он понял, что Миша здесь, в городе.

Тося наклонилась к нему, поддерживая за плечи и ласково говоря:

— Нельзя так, нельзя. Василий Васильевич не разрешал… вставать.

А он уже смотрел ей прямо в глаза, ясные и открытые, сочувственные и такие чистые, что не заговорить уже не мог.

— Миша… Миша здесь, — произнес он.

— Здесь он, в Тамбове. Завтра придет… Придет. Ложись, ложись тихонечко. Вот так. Ложись.

Она осторожно уложила больного вновь и как бы нечаянно скользнула рукой по его голове.

Ой какие спутанные волосы!

Она сняла свой гребешок и стала расчесывать ему волосы. Федор послушно лежал, глядя в лицо медсестре.

— А еще друг твой приходил с ним. Вежливый такой… и губы бантиком.

— То — Ваня Крючков, «Ломоносов», — чуть слышно, слабым голосом сказал Федор, а лучик счастливой улыбки снова скользнул по его лицу.

— Почему — «Ломоносов»?

— Умный сильно.

Вот так она сидела, расчесывала волосы, рассказывала о ребятах. От нее Федор узнал, что Ваня поступил и Тамбовскую совпартшколу, а Миша — в сельскохозяйственное училище, оба — в разные места. Каждое слово Тоси о них ложилось внутри Федора ласковым нежным лекарством и заглушало боль.

Федору захотелось говорить.

— У тебя-то есть отец? — спросил он.

Тося ответила, грустно усмехаясь:

— Вот возьму и буду молчать, как ты. — А потом с горечью, наклонив голову, сказала: — Нет отца… Антоновцы убили… в продотряде.

Федор видел наклоненную голову девушки и кудряшки, печально свесившиеся к щекам. Смотрел он на нее, и в памяти всплыли Кучум, Дыбин, Васька Ноздря. Потом — Сычев перед самосудом. Возникла ненависть, смешалась с жалостью к Тосе. И тогда взгляд его стал уже решительным. Он осторожно, как чужую, тяжело протянул руку, положил ее на плечо девушки и тихо сказал:

— Надо выздоравливать.

Федор возвращался к жизни: непокорный дух победил смерть!

…О вечернем разговоре Тося рассказала Василию Васильевичу. Умолчала лишь о том, что ей не хотелось уходить из палаты.

А когда на следующий день пришли Ваня и Миша, то она встретила их, как давно знакомых, и распорядилась:

— Мишу — можно, а Ваню — к врачу.

Ребята догадались, что имена их она знает от Федора, недоумевали, зачем одного — туда, а другого — сюда.

Василий Васильевич встретил Ваню в дверях:

— А, здрасте, молодой человек. Это вы — Крючков-Ломоносов?

— Я, — ответил Ваня, чуть смутившись.

— Так, так. Садитесь. Друг, значит?

— Друг.

Василий Васильевич, изучая взглядом Ваню, еще раз пригласил:

— Да садитесь же, молодой человек, садитесь.

Ваня сел на белый деревянный диван. А Василии Васильевич вышел из-за стола, сел рядом с Ваней, как хорошо знакомый, и сказал:

— Вот что, Ваня: буду говорить прямо. Чтобы вылечить вашего друга, мне надо его знать. Расскажите мне о нем все. Все, все! Я изредка буду задавать вопросы. Сейчас я закончил обход — свободен на час. Целый час в нашем распоряжении.

Василий Васильевич обращался к Ване просто и душевно. Это сразу расположило парня к врачу. А главное: только-только увидел человека, в первый раз, и сразу — «Вот что, Ваня!».

И Ваня рассказал все. Час ли, два ли просидели они так — оба не заметили. Но Василий Васильевич, провожая молодого собеседника, уже держал его за плечи и горячо говорил:

— Такие, как вы с Федором, — новое. Сычев — старое, но в новой форме. Федору надо знать свое место, понять свое место. Да, это точнее — понять свое место. Это — тоже лекарство: найти свое место! — воскликнул он.

…В то время как Ваня вошел к Василию Васильевичу, Миша открыл дверь в палату Федора и остановился. Перед ним лежало неподвижное тело, покрытое одеялом. Лицо, в иссиня-черноватых кровоподтеках, было неузнаваемо. Но глаза, эти смелые и решительные глаза брата, с застывшей мучительной болью, все-таки улыбались. Как редко видел Миша такую улыбку глаз Федора! У Миши задрожали губы. Он силился что-то произнести. И вот он почти шепотом произнес:

— Федя!.. — и, опустившись на колени перед кроватью, спрятал лицо в складках одеяла.

Федор гладил его волосы непослушной рукой, с трудом передвигая ладонь. Боли не было. Нет такой боли, которая была бы сильнее настоящей любви и преданности!

Тося неслышно подходила на цыпочках к двери, прислушивалась, удивляясь тишине в палате.

Вот наконец Миша поднял лицо. Теперь он гладил волосы Федора, лежавшего все так же, и спросил:

— Федя! Как же теперь?

— Я буду жить, — ответил Федор шепотом. — Было хуже, теперь лучше.

— Больно?

— Бывает.

Помолчали.

— Ты придешь еще?

— Завтра приду. Послезавтра уеду в училище.

— Зине напиши: все хорошо — выздоравливает.

И снова помолчали.

Федор стал забываться. Закрыл глаза. Снова открыл на секунду, но тяжелые веки опустились. Сил больше не хватало.

Он уснул. Миша тихо вышел.

В коридоре стояла Тося.

— Уснул, — тихо сказал ей Миша.

— Это хорошо! — обрадовалась она. И сразу же направилась в кабинет Василия Васильевича.

Тот стоял посреди комнаты, положив руки на плечи Вани.

— Уснул Федор, — сообщила Тося.

— Ну вот, и не пришлось вам, Ваня, увидеть друга. Будить нельзя. Вы не огорчайтесь. Будете ходить часто. Установлю вам ежедневный час встречи. Идет? — спросил Василий Васильевич.

— Спасибо, — ответил Ваня, благодарно глядя на седого врача.