Сергей Воронин - На своей земле Страница 25

Конечно, о сне после такого происшествия не могло быть и речи. Костя забрался в сарайчик, лег на любимое Грунькино место, в самый угол, и стал думать о Полинке. Чудная какая-то, сначала озлилась, а потом поцеловала. Вот мать тоже сначала нашумит, наругается, а потом жалеет. Видно, уж все они такие.

Дверь сарайчика была открыта, на полу лежал вкось прямоугольник лунного света. Он медленно выпрямлялся. И вдруг послышался осторожный скрип снега. Костя насторожился. Скрип приближался. «Неужели вор?» — подумал он, и по спине у него побежали мурашки. В светлом прямоугольнике показалась черная тень головы, потом шея, потом выползли плечи. И сразу стало темно. В дверях стоял человек, заслоняя собой свет. Костя перестал дышать. Он сжимал обеими руками кол, но у него не было силы поднять его, не было силы даже крикнуть. В одно мгновение он весь вспотел, и тут же его забила мелкая противная дрожь.

А тот, кто вошел, звякнув ведрами, склонился и стал насыпать калийную соль. Насыпал неторопливо, как будто он был здесь хозяином. А Костя, притаившись в углу, трясся, как воришка.

Было темно. Шуршала соль и, тоненько позванивая о железо, сыпалась в ведро. Первый испуг у Кости прошел. Он пытался разглядеть вора, но было так темно, что нельзя было узнать, кто это. И вдруг Косте показалось, что человек сейчас уйдет… Тогда Костя решился. Он стремглав пролетел мимо вора, выскочил из сарая, захлопнул снаружи дверь и, прижимая ее плечом, отчаянно заорал. И в ту же секунду тот, кто был в сарае, навалился на дверь и стал медленно отжимать Костю в сторону.

— Э-эй! — еще отчаяннее завопил Костя.

Может, он и задержал бы вора, но в щель между дверью и косяком просунулась рука, и раздался приглушенный голос:

— Константин! Дурак!

И если у Кости еще оставались какие-то силы, то после того, как он услышал голос отца, они его покинули.

Дверь распахнулась, и во двор выскочил Павел Клинов. Подхватив ведра, он мигом исчез. А Костя так и остался стоять возле сарая. Он видел, как на крыльце показалась Полинка, за ней появились неразлучные Настя и Груня, потом Поликарп Евстигнеевич с кочергой. Костю спрашивали, дергали за руки, а он стоял, как каменный, и ничего не мог ответить.

— Да что вы сегодня сговорились, что ли, попусту тревожить? — сказала Груня.

Но Полинка видела, что Костя не в себе.

— Чего ж ты молчишь? — трясла она его. — Сказывай, онемел, что ли?

— Был… вор, — медленно ответил Костя и опустил голову, не выдержав пристального Полинкиного взгляда.

— Где же он? — повернулся Поликарп Евстигнеевич и пронзительно закричал: — Упустил! Вора упустил, охранитель!

Наступило молчание. Полинка смотрела на Костю и не видала уже в его глазах мерцающих звезд. Ей все было ясно: Костька трус.

— Да скажи хоть, кто приходил-то? — оглядываясь по сторонам, спросила Настя.

Костя молчал. Поликарп Евстигнеевич тоненько рассмеялся, горестно качая головой:

— Выходит, опять проспал? Эх ты, горе луковое!

— Наш был или чужой человек? — не унималась Настя.

— Да чего ты молчишь-то! — закричала нетерпеливая Полинка. — Ну, отвечай, ну!

— Не знаю… — чуть слышно ответил Костя.

В школе было шумно. Надежда Александровна в десятый раз заставляла Николая Субботкина пройти пять шагов по сцене в рассеянной задумчивости, потом как бы очнуться, удивленно воскликнуть: «Вера!» — и броситься к Груне, раскрыв объятия. И каждый раз, пройдя пять шагов и «как бы очнувшись», Николай вместо того, чтобы выбросить руки вперед, бессильно опускал их и смущенно улыбался. Он никак не мог решиться обнять Груню. А она, словно чувствуя свою неприступность и видя его растерянность, насмешливо улыбалась.

— Дорогой мой! — восклицала Надежда Александровна и бежала к Николаю, не отрывая от пола ног, седенькая и маленькая. — Ну неужели вы не можете понять простой вещи. Вот, смотрите… — Она шла несколько шагов, «как бы в рассеянной задумчивости», потряхивая белой головой, потом, внезапно остановившись, кричала: «Вера!» — и бросалась к Груне, обнимала ее и прижималась щекой к ее плечу. Потом опять отходила на середину сцены и, тяжело дыша, говорила: — Ну, что здесь трудного, подойти и обнять девушку.

Николай переступал с ноги на ногу и робко поглядывал на Груню. А она стояла и нетерпеливо теребила цветной платок, покусывая губы.

— Нет, не могу, — безнадежным голосом говорил он.

— Да почему же не можете, это ведь так просто. Ну, представьте себе, что вы не видели в течение всей войны свою сестру и вот сейчас встретили. Ну, как бы вы поступили? Покажите, как бы вы поступили.

Но Николай не мог показать. У него никогда не было сестры.

— Ну, хорошо, сестры у вас нет. Ну, как вы встретились с матерью?

Николай демобилизовался в июле. Когда он пришел домой, мать работала на колхозном поле; пройдя прогоном, он увидал ее среди фиолетовой ботвы картофеля. Бросив на землю заплечный мешок, Николай на носках подкрался к ней и, схватив за плечи, крикнул: «Здравствуй, мама!» — Василиса так и присела.

— Не могу играть такую роль, — проговорил тихо Николай. — Прошу заменить Никандром.

Господи, как будто я не знаю, кем его можно заменить. Да ведь в том-то и дело, что ваш рост очень устраивает меня как руководителя. Неужели я не понимаю простых вещей. К тому же вы красавец: осанка, ястребиный взгляд, наконец, усы. Все это замечательно.

Николай крякнул и, чтобы скрыть замешательство, закашлялся. Полинка захохотала. Она-то понимала, в чем дело, а вот Надежда Александровна, хоть и старенькая, а не понимает. А может, потому и не понимает, что старенькая? Полинка за свою игру была спокойна, на сцене она должна была появиться всего три раза, каждый раз с криком: «Фронтовики пришли!» И все три раза она так оглушительно кричала, так таращила свои рыжие глаза, что Надежда Александровна только диву давалась и затыкала уши, зато Полинка была довольна. Что-что, а из-за нее спектакль не сорвется в день выборов.

— Ну, попробуйте еще раз, — уговаривала Николая Надежда Александровна, — посмотрите, какая замечательная девушка Груня. Представьте себе, что вы действительно в нее влюблены, что вы давно ее не видели и вот встретились. Ну, представьте!..

Николай с отчаянием взглянул на Груню. На ней было зеленое платье, на ногах туфля с высокими каблучками, и через плечо на грудь свисала тяжелая русая коса.

— Долго мне так стоять? — красиво усмехнулась Груня. — Я в памятник могу превратиться.

Полинка фыркнула. Вдруг в класс ворвался Никандр.

— Надежда Александровна, отпустите Субботкина, надо втащить мотор в избу Кузьмы Иваныча, — выпалил он.

Николай не стал ждать, когда учительница разрешит, схватил со стола шапку и спрыгнул со сцены. Грунька досадливо тряхнула головой.

— Ничего из этого артиста не выйдет, — сказала Полинка, как только дверь закрылась за Субботкиным.

— Много ты понимаешь, — неожиданно вступилась за него Груня, — он все может сыграть, если захочет. Просто ломается, и все…

Странная вещь происходила в душе Груни. Ей нравился Николай, нравилось, как он при встрече с ней начинал нести от смущения околесицу, даже усы его нравились. Но стоило только ему появиться, как неведомо откуда, сам собою, брался смех, колкие злые слова, пренебрежительное движение плечами. И вместо того, чтобы приветливо улыбнуться Николаю, Груня насмехалась над ним, а потом уходила и досадливо кусала губы, вспоминая о том, что наговорила Николаю. Иногда ей хотелось бросить работу, побежать к нему. В такие минуты казалось, что она любит его, а через час она успокаивалась, и Николай казался ей смешным. «Нет, такая любовь не бывает, — думала она, — если любишь, так это, значит, отдай свою жизнь за любимого человека. А разве я отдала бы за Николая? Нет, не отдала бы, — решала она, — а может, и отдала бы…

Как-то, возвращаясь из леса поздно вечером, Груня поотстала от сестер. За день умаялась. Вечер был тихий, морозный, на западе чуть приметно догорала алая полоска. Светила полная луна. Груня думала о том, как хорошо будет, когда отстроят избу-читальню; тогда можно по вечерам собираться в ней, потанцовать, и никто не скажет: «Пора кончать», — как говорила каждый раз мать Никандра. Так она шла и думала и не заметила, что рядом с ней идет Николай.

— Разрешите спросить, Груня, — негромко сказал он, посматривая на нее сбоку.

Груня озабоченно взглянула вперед: ей очень не хоте» лось, чтобы ее увидали сестры, — и ускорила шаг.

— Скажите, пожалуйста…

Но она резко оборвала его.

— И чего пристал? Иди, куда шел. — И сразу ей стало нехорошо от этих слов, и она пожалела, что они вырвались у нее.

Николай посмотрел каким-то страдающим взглядов и горько сказал:

— На фронте, Груня, я часто мечтал о будущей жизни, и всегда мне казалось, что люди после войны будут очень внимательны друг к другу. — И, не взглянув больше на Груню, быстро зашагал вперед.