Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2 Страница 28

Секретарь уходит. Входит Забелин.

Забелин. Здравствуйте, Владимир Ильич.

Ленин. Здравствуйте Антон Иванович. Как здоровье, настроение?

Забелин. Благодарю. Настроение у меня… прогрессирует.

Ленин. Чудесно, если прогрессирует… Но, между прочим, вам доводилось в жизни встречать мещан?

Забелин. Мещан?.. Каких?

Ленин. Обыкновенных, настоящих, тех самых, которых так живо изображает писатель Максим Горький…

Забелин. Возможно… да….. встречал…

Ленин. Вот видите… Мы все уверены, что мещанин — существо ископаемое. Живет в Коломне, за кисейными занавесками и носит серебряную цепочку на жилетке. Это величайшее заблуждение. Мещанин — мировая категория. Я сейчас видел образцового мещанина в лице всемирно известного писателя. И он как две капли воды похож на наших российских мещан, коих имеется великое множество во всех слоях нашего общества.

Забелин. Да, они имеются во всех слоях, но я не хотел бы оказаться в числе оных. И цепочки не ношу.

Ленин. Не носите?

Забелин. И был бы убит… если б я был похож на них.

Ленин. О нет, нет… У каждого из нас есть свои недостатки, но вы — не то. Садитесь. Где же ваш доклад?.. Я его читал с карандашом в руках. Сложнейший труд. Долго работали?

Забелин. Срок был малый. Но я медленно работать не умею, если уже взялся за работу.

Ленин. Это сказывается.

Забелин. Как сказывается?.. Простите… отрицательно?

Ленин. Отчего же непременно отрицательно?

Забелин. Видите ли, Владимир Ильич, для меня это как экзамен… на старости лет.

Ленин. Если уж экзамен, то будем считать, что вы его сдали на пятерку. Превосходный труд… великолепный, и горячо изложено.

Забелин. Я счастлив, я благодарен… Это же мое призвание, которое я, стало быть, вновь обрел. И вообще каждый ученый-энергетик, если только он любит Россию, должен признать, что со времен Петра Первого ничьим умом не владели столь смелые, столь величественные идеи. И все же могу ли я задать вам один очень важный вопрос?

Ленин. Спрашивайте, спрашивайте… Вы начинающий и в этом смысле молодой работник.

Забелин. Я и мои коллеги, которые честно идут к нам работать, не сомневаются в победном будущем электрификации… но у нас есть все же «но».

Ленин. Какое?.. Очень любопытно.

Забелин. Буду краток — не рано ли?

Ленин. Не рано ли приступать к электрификации? Я понял вас.

Забелин. Откровенно говоря, этот вопрос меня ужасно мучает.

Ленин. И меня ужасно мучает. Но я безумно мучаюсь оттого, что дело у нас ползет архимедленно. Это громадный, коренной вопрос нашего развития. Сегодня мы отстали от цивилизованного мира, мало сказать, на триста лет. И все мы от мала до велика находимся во власти этой чудовищной отсталости. Как только возникает какая-нибудь смелая мысль, тут-то и начинается брожение умов. Не рано ли? Нет, батенька, не рано. Если бы мы пришли к власти в девятьсот пятом году, то сразу же приступили бы к электрификации. Вообразите, где была бы теперь Советская Россия?

Забелин. Да, конечно, я понимаю. Я начинаю входить в политику.

Ленин. А что такое политика? Это ведь концентрированное выражение экономики. А наша с вами экономика такова, что потребуются гигантские усилия, жертвы целых поколений, чтобы совершить неслыханный переворот во всех областях жизни. А между прочим, вас не обижает, Антон Иванович, что вам дали в помощники матроса Рыбакова? Знаменитый инженер, профессор, и нате вам — матрос-комиссар?

Забелин. Представьте себе, Владимир Ильич, — нисколько. Дельный малый… Он мне с первого раза понравился.

Ленин. Очень рад.

Забелин. Я понимаю ваш вопрос, но, конечно, мне больше подходил бы какой-нибудь теоретик-марксист.

Ленин. А зачем вам теоретик?.. Зачем?..

Забелин. Вы так весело говорите, что я могу принять ваши вопросы за шутку.

Ленин. Я не шучу. Зачем вам теоретик?

Забелин. Я, как теперь говорится, буржуазный спец. Меня, по всей вероятности, надо школить, а?

Ленин. Но мы пригласили вас не для того, чтобы вы проходили курсы марксизма. Нам надо, чтобы вы работали, и работали во все тяжкие, и это будет лучший марксизм как для вас, так и для нас. Саша Рыбаков — теоретик неважный, а исполнитель блистательный. И я направил его к вам с тем, чтобы он осуществлял при вас диктатуру пролетариата. Ибо без диктатуры пролетариата мы никакой электрификации не осуществим и вся ваша работа пропадет даром. Возьмите ваш доклад, ознакомьтесь с пометками и готовьтесь к заседанию Совета Труда и Обороны. До свидания, товарищ Забелин.

Забелин. До свидания, Владимир Ильич.

Входят секретарь, Дзержинский, Рыбаков и часовщик.

Ленин. Минуточку… Минуточку!.. Это очень важно… очень радостно…

Секретарь. Товарищ Ленин, вы приказали пригласить часового мастера в тот момент, когда кремлевские куранты…

Часовщик. Тсс… умоляю.

Дзержинский. Извините, Владимир Ильич, за это стремительное вторжение, но… волнующая штука… часы…

Часовщик (Дзержинскому). Прошу вас… осталась одна секунда.

Ленин. Часы пустили?.. Саша…

Рыбаков. Будто бы… Сейчас… сейчас…

Начинается бой часов.

Забелин. Что это? Часы на Кремле?.. Ну да, они.

Дзержинский. А вы, наверное, ругали нас… что вот-де у большевиков и часы на Кремле замолчали?

Забелин. Было.

Дзержинский. Крепко ругали?

Забелин. По-всякому.

Ленин. Слышите… а? Играют… Это великое дело. Когда сбудется все, о чем мы теперь лишь мечтаем, из-за чего спорим, мучаемся, они будут отсчитывать новое время, и то время будет свидетелем новых планов электрификации, новых мечтаний, новых дерзаний.

Занавес

Третья, Патетическая

Действующие лица

Владимир Ильич Ленин

Мария Ильинична Ульянова — его сестра

Федор Дятлов — рабочий, в настоящее время чекист

Ипполит Сестрорецкий — инженер-коммунист

Ирина Александровна — врач, сестра Ипполита

Валерик — их брат

Гвоздилин — капиталист-заводчик

Настя — его дочь

Кумакин Лавруха — художник

Клава — его жена

Проня

Кузьмич

Сухожилов — мастер

Рабочий в картузе набок

Замкнутый рабочий

Рабочий с бородкой

Абдула дворник

Господин с толстой тростью

Господин с животом

Господин в лаковых башмаках с замшей

Докладывающий

Рабочие, девочка

Действие с первой по одиннадцатую сцену происходит весной — осенью 1922 года, двенадцатой и тринадцатой сцен — в январе 1924 года.

Действие первое

Двор при старинном московском особняке. Большая цветочная клумба. Летние сумерки. Настя, Клава.

Настя. Ох, и бесновались мы вчера… Даже сейчас угар в душе. Вот что значит нэп, Клавочка, новая экономическая политика Советской власти. Петь охота. (Поет под гитару.)

«Все равно года проходят чередою,И становится короче жизни путь.Не пора ли мне с измученной душоюНа минуточку прилечь и отдохнуть.

Ах, все, что было, ах, все, что ныло,Все давным-давно уплыло!Истомились лаской губы, и натешилась душа!Эх, все, что пело, эх, все, что млело,Все давным-давно истлело.Только ты, моя гитара, прежним звоном хороша»[36].

Клава. Романс… (вздохнула — зависть) модный.

Настя. Живу по моде и пою по моде, и не выношу, Клавочка, анахронизмов.

Клава. Это что ж такое… ано… рхо… изм? И не выговоришь.

Настя. Вчерашние моды и вчерашние взгляды, ласточка. Возьмем для иллюстрации сестру нашего прославленного инженера Ипполита, Ирину Александровну… Анахронизм.