Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2 Страница 29

Клава. Скажи пожалуйста!

Настя. Жизнь изменилась до ужаса, а она строит из себя кисейную барышню. Только слепой не увидит, что по ней изнывает Федор Дятлов, а она не мычит не телится. Анахронизм. Ей не двадцать, а вот-вот все тридцать пробьет… и такого мужчину не чувствовать! Дико. А Федор мужчина очень выразительный, волнующий. И комиссар, черт возьми.

Клава. Алчная ты… одного тебе мало!

Настя. Мало. Да-с… И что же? Я променяла бы Валерика на Федора без оглядки. А Ирина, видите ли, замечать его не хочет. Неземная. Вот что меня крайне бесит!

Клава. Да что ты против нее так ополчилась?

Настя. Они, эти неземные, людям жить не дают. Они какие-то идейные, идут по стопам, а мы не идейные, не по стопам…

Проходит Ипполит.

Вот Ипполит. Он ведь женщину ниже декольте и вообразить боится. Скажи, нормально? Нет. Почему? Очень идейный. Дни и ночи на заводе сидит… Только свою сталь и видит. А как в газетах похвалили… так и вовсе… Ненавижу! И не потому я их терпеть не могу, что из другого класса происхожу, а потому, что они-то считают меня недостойной и низменной.

Клава. Скажи, Настя, вы все-таки были настоящие миллионеры?

Настя. Были. Настоящие. Отстань. Я низменная. А ваш Валерий в ногах у меня валяется, руки просит, но я отказываю наотрез. И погубить могу мальчишку, глазом не моргнувши.

Клава. Ты и так уж погубила. Только братец с сестрой этого не замечают… Действительно неземные.

Настя (с недобрыми глазами, значительно). А ты, Клава, забыла военный коммунизм[37], ты забыла, как мы с тобой на кофейной мельнице сосновую кору мололи? Не я военный коммунизм придумывала, а они, идейные. Валерик тоже гордится, что он, этот мальчишка, по Зимнему дворцу палил! Но никакой мести на сердце у меня к ним нет. Я просто желаю самого пошлого забвения. С точки зрения нового мира — это преступление, а с точки зрения старого мира — шалость буйной молодости. (Вдохновляясь.) И в том-то весь кошмар, что мы, серые людишки, живем пошлыми понятиями старого мира, а они, идейные, судят нас по своим понятиям нового мира.

Клава. Ты вдобавок умная девка.

Настя. Так вот имей в виду, дорогая, что я никого не гублю и губить не хочу. А что у нас с Валериком получится с точки зрения нового мира, нам наплевать.

Клава. Так-то так, Настя, но ведь новый мир может взять Валерика за то место, на котором он уроки учил. Тогда что?

Настя (аккорд гитары, запела).

«Все равно года проходят чередою,И становится короче жизни путь…Не пора ли мне с измученной душоюНа минуточку прилечь и отдохнуть».

Проходит Дятлов.

Дятлов. Анастасия!..

Настя. Здравствуйте, товарищ Дятлов… очень рада.

Дятлов. Здравствуйте, Анастасия.

Настя. А руку?! Целовать не прошу. Это у нас вытравили. Феодализм… ладно. Но подать руку барышне надо или не надо?

Дятлов. Анастасия, я могу достать для вас ордер на прекрасную комнату в центре.

Клава. Настя! Немыслимый случай.

Настя. Для себя бы постарались… живете в страшной конуре.

Дятлов. Завтра вручу ордер, Анастасия.

Настя. Давно ли, Федя, вы мне кусочки хлеба приносили и у себя от души их отрывали! Но с тех пор, как нэп воцарился, вы меня возненавидели. За что? Ордер расстарались… ох-хо-хо! Не выносите Настю. И сейчас диким зверем на меня смотрите. Федор, почему? Ну так вот что, сударь дорогой! Вы, кажется, Валерика очень любите? И я, представьте себе, к нему неравнодушна. Не содрогайтесь. Я знаю, что вы способны убить человека в минуту ярости, — не боюсь. А может быть, у нас с Валериком сродство душ… Хоть он участвовал в Октябрьской революции, а я — нет. И за это я его как раз и люблю.

Дятлов. Переезжай, Настя, готов просить тебя.

Настя. Клава, посмотри на этих неземных людей. Наивный ты, Федор. Да неужели ты думаешь, что Валерик меня не найдет в центре в прекрасной комнате? Да ему еще удобнее будет со мной встречаться. Чудак! Я вчера читала книжонку про какого-то мечтателя, который мечтает на обыкновенной ракете летать на Луну… Вот, Федя, посадите меня на ту ракету… я такая, я могу. (Запела тот же романс.)

Дятлов (до крика). Не пой хотя бы ты! Не пой, я говорю тебе…

Клава. О боже, зачем же выходить из границ!

Дятлов (опомнившись). Ну, извините. (Уходит.)

Настя. Скажи, что я делаю? Пою общеизвестный современный романс. Вот они, идейные! Жизни нет. (Уходит.)

Клава. Действительно.

Из дому выходит Ирина.

Ирина. Что здесь произошло, Клава?

Клава. Федор Дятлов запрещает людям песни петь. (Уходит.)

Ирина. Странно… Федор, не прячьтесь… Что здесь произошло?

Входит Дятлов.

Дятлов. Сорвался я… напрасно. Глупо и неприятно. Но вы поймите, Ирина Александровна, что я сюда, на этот двор, явился из другого мира… Там чистота, вершины, озаренные высоким солнцем, а тут болото, грязь, лягушки квакают. Поймите.

Ирина. Что вы, милый? И голос срывается… Но где же тут лягушки? Я, что ли?

Дятлов. Вы… Что шутить? Настя тут была со своими кабацкими куплетами. А я вот сейчас из Кремля, весь под впечатлениями… И Настя со своей мещанской гитарой… Неужели Ленин живет для Насти?.. Думает, страдает… для нее? Она ведь на глазах у всех, ее не вычеркнешь из жизни.

Ирина. Я тоже Настю не люблю, но она мне не мешает.

Дятлов. Ох, напрасно…

Ирина. Больно, что Валерик к ней неравнодушен, но, я думаю, это пройдет, как первое юношеское увлечение. Напрасно горячитесь, сердитесь… Я верю в таких, как вы… для них и живет Ленин… а они для него… в широком смысле слова для него.

Дятлов. Ясная вы… душа у вас должна быть… (Смутился.)

Ирина (с легкой улыбкой). И душа должна быть ясная и светлая. Милейший Федор, это милейшие тургеневские слова, но тургеневские. А теперь век Маяковского… Я его терпеть не могу и не понимаю, но и не люблю себя за это… И вам мой дружеский совет — женитесь, Федор! Вам непременно надо жениться на очень молодой и беззаботной, красивой… румянец во всю щеку, а то вы с книжечками, со своим Горьким делаетесь рефлектированным интеллигентом… Жаль, что Настя вам не по душе, а то вы сделали бы из нее хорошую жену.

Дятлов (потрясен). Что?! Настю? Мне? Вы понимаете, что говорите? Я в вашем мнении до высокой любви не дорос… Читаю много… слова тургеневские… интеллигентщина… Буду читать! Буду любить Горького и ненавидеть мещан! Буду любить мою мечту о прекрасном человеке… о прекрасной женщине. Этого вы мне не запретите. (Уходит.)

Ирина. Федор, не убегайте. Обиделся. Может быть, он любит кого-нибудь? И я его по ране, грубо. (Вглядываясь.) Кто это? Валерик, ты?

Молчание.

Ничего не вижу. Темно у нас на дворе.

Затемнение

У ворот гвоздилинского особняка где-то на Садовой улице. Весенний рассвет. На скамейке сидит Гвоздилин. Появляется Абдула.

Гвоздилин (глухо, несмело). Абдула!

Абдула. Что за человек есть? Вор? Нет. Босяк? Нет. Зачем у чужого дома сидишь?

Гвоздилин. Ну, положим, дом-то мой собственный. Здорово, Абдула!

Абдула. Хозяин?!

Гвоздилин. Дурак, не вопи.

Абдула. Хозяин… господин Гвоздилин… (Татарские причитания.)

Гвоздилин. Имя-отчество забыл, значит. Четыре года хозяин в бегах находился — забудешь. Зовут меня по-прежнему, Иеремией… или Еремей Никитичем. Вот видишь, решил наведаться.

Абдула. Как здоровье?

Гвоздилин. Никак.

Абдула (протянул руку). Ну, здравствуй, что ли?

Гвоздилин. Раз не умер, значит, здравствую. Ты мою натуру должен помнить. Нежностями не страдал.

Абдула. Где был, хозяин?

Гвоздилин. Где был, там нету.

Абдула. Права будешь требовать?

Гвоздилин. Вот с тобой посоветуюсь.

Абдула. Злой ты человек. Напрасно, однако. Говори.

Гвоздилин. Что мне говорить. Ты, Абдула, говори!

Абдула. А какой интерес мне говорить? У тебя интерес есть, ты говори.