Адриан Романовский - Верность Страница 29

Тяжело быть женой офицера. После долгой разлуки всего несколько месяцев побыл дома и опять ушел в море. А тут переворот… И ведь хотел уйти в отставку, да, видно, не пришлось…

Она вспомнила довоенные годы, Петербург. Ей было семнадцать лет. Она уже была обручена с поручиком лейб-гвардии Семеновского полка. Потом — встреча с застенчивым корабельным гардемарином Клюссом, внезапно вспыхнувшая любовь. Наталия Мечеславна решила отказать жениху и ехать с Клюссом на Дальний Восток, но поставила молодому мичману условие: жить гражданским браком. Брак, говорила она, наше святое личное дело. Его не должны касаться грязные руки духовенства и полиции. Клюсс согласился, но родители невесты были в ужасе. Пришлось мичману ехать одному, оставив Наталии Мечеславне деньги на дорогу и поручив её своему товарищу. Она была смела и решительна в свои семнадцать лет, не собиралась приносить свою первую настоящую любовь в жертву предрассудкам общества. Было пролито много слез, сказано много обидных слов, но Наталия Мечеславна выкрала у матери свой паспорт и уехала. Она была молода, миловидна, привлекательна. Постоянно была окружена флотской молодежью, что вызвало зависть владивостокских «морских дам». Общество её не приняло. Часто она могла слышать: «Вот идет содержанка мичмана Клюсса», «Почему такую пускают в офицерское собрание?» Раз это едва не кончилось скандалом. Когда она, веселая и беззаботная, была с мужем на вечере, дежурный, капитан 2 ранга Подъяпольский, предупредил мичмана Клюсса о недопустимости являться в собрание «благородных офицеров» с «незаконной» женой. Клюсс сдержался и увел её домой.

— Если бы он назвал тебя содержанкой, я бы дал ему по морде, и была бы дуэль, — сказал он ей дорогой. Она долго плакала и согласилась обвенчаться, но это оказалось непросто: в апреле миноносцы «Бойкий», где Клюсс был штурманским офицером, и «Грозный» ушли в Ханькоу. Она осталась одна перед лицом новой беды. Из Ханькоу пришло письмо: «Клюсс серьезно заболел и лежит в береговом госпитале». Второе письмо — от разгневанного отца. Это был ультиматум: или немедленное венчание в церкви, или он вернет к себе дочь при помощи полиции «по этапу». Для неё, не достигшей совершеннолетия, то есть двадцати одного года, это была совершенно реальная угроза. Наталия Мечеславна, зная крутой характер отца, всё же уехала в Ханькоу.

Она знала, что большую часть мыслей и забот её мужа поглощает служба: море, корабли и матросы, и считала это в порядке вещей. Старалась, чтобы дома он отдыхал и был спокоен.

Мысли о муже прервала песня:

Марш вперед, друзья, в поход,

В дальнюю дорогу.

Славный Камский полк идет,

Кр-р-расный, бей тревогу!

Навстречу ей шла пехота. Лица угрюмые, с выражением упрямой решительности, много татар и башкир. Вороненой сталью сверкали штыки. Офицеры — щеголеватая молодежь — маршировали танцующей походкой, не чуя под собой ног. «Чистая» публика приветствовала своих защитников.

«Куда они идут? — думала Наталия Мечесяавна. — Откуда их так много? Неужели опять война? — Сердце у неё сжалось. — Опять кровь, опять жертвы».

Дома она попыталась разобраться в происходящем. Сегодня была вторая встреча с Подъяпольским. Неделю назад он так же вызвал её в штаб. Был предупредителен и любезен, спрашивал, довольна ли она квартирой, что пишет муж, когда его ждать. Она поблагодарила за внимание и удивилась: ведь он же знает, что почта с Камчатки ходит только с оказией. Писем она не получала. Шла в штаб, надеясь, что здесь ей что-нибудь сообщат о муже. Подъяпольский отвечал, что в штабе ничего не известно, почтительно поцеловал ей руку, проводил до лестницы. Она догадалась, что муж не признает новую власть. И всё здесь стало каким-то ненастоящим, недостойным его, честного морского офицера, противника интервенции.

А сегодня?.. Прислал за ней флаг-офицера. Вёл себя по-хамски. Не предложил сесть. Кричал, что Клюсс украл государственную пушнину, что он ответит за измену. Угрожал ей арестом… Она ушла не попрощавшись, расстроенная. Но поняла, что «Адмирал Завойко» избрал другую дорогу и не вернется во Владивосток.

Где же сейчас её муж? Что будет дальше? И посоветоваться не с кем!.. Прибегала Нифонтова. Сквозь слезы и возгласы «какой ужас!» сообщила, что и её вызывал Подъяпольский. Угрожал выселением из казенной квартиры, если её муж не вернется во Владивосток,

Прошло три дня в тревогах и ожидании. Вдруг после обеда явился Юрочка Хомяков, флаг-офицер Подъяпольского.

— Не пугайтесь, Наталия Мечеславна, я не от него. Я к вам от себя лично. Сообщить новости…

Он закашлялся. На его красивом, но уже тронутом наркотиками лице выступили красные пятна. «Бедный юноша, — подумала Наталия Мечеславна, — съедает его скоротечная чахотка! Больше года он не проживет».

Мичман спрятал надушенный платок, поправил золотой аксельбант и продолжал:

— Сегодня из Шанхая пришел «Ральф Моллер». Приехали инженер-механик Заварин и доктор Стадницкий. Ругают «продавшегося большевикам» Александра Ивановича. Говорят, что «Адмирал Завойко» признан в Шанхае стационером Дальневосточной республики. Положение вашего супруга прочное, за всё платит наличными. Иностранцы обменялись с ним визитами. Стадницкий предполагает, что, когда кончатся деньги, вырученные за привезенную с Камчатки пушнину, Клюсс вынужден будет вернуться во Владивосток. Но Подъяпольский другого мнения.

— А вы как думаете, Юрочка? Чем всё это может кончиться?

— Вашим арестом, Наталия Мечеславна. Подъяпольский уже готовит предписание начальнику морской контрразведки. Хочет взять вас заложницей. И потребовать от старшего лейтенанта Клюсса возвращения во Владивосток.

— Он не вернется.

— Я тоже так думаю. Поэтому вам нужно немедленно уехать.

— Из города? Все равно найдут.

Хомяков опять закашлялся в платок.

— Вы можете мне верить, Наталия Мечеславна. Я лично считаю подлостью брать жен в заложницы. И адмирал на это не согласится, но Подъяпольский его обойдет. Помешать этому могу только советом: завтра утром «Ральф Моллер» уйдет в Шанхай. Перебирайтесь на него сегодня же вечером. Я сейчас пойду и всё устрою.

Глаза Наталии Мечеславны сверкнули озорной решимостью: второй раз бежать из Владивостока в Шанхай! Оставить с носом Подъяпольского! Она благодарно улыбнулась мичману:

— Хороший совет. Верю вам, Юрочка. Вы всегда были честным.

— В моем положении иначе нельзя, Наталия Мечеславна. Жить мне осталось недолго. Нужно готовить отчетность к страшному суду. — Он печально улыбнулся и продолжал: — Только простите, проводить вас не могу. — Он встал. — Прощайте, Наталия Мечеславна, не поминайте лихом. На пароходе вас спрячут, и мы, наверное, больше не увидимся. Желаю счастливо доехать. Привет Александру Ивановичу, его офицерам и команде.

Поцеловав хозяйке руку, мичман надел фуражку и вышел.

…Торопливые сборы. Решила взять только деньги и самое необходимое в маленькую сумочку, чтобы не привлекать внимания. Сказала домработнице, чтобы купила свежих булок и приготовила вечерний чай. Взяла за руку маленькую Зосю, вышла из дома. Беспрепятственно прошла в порт. У трапа ждал ревизор парохода мистер Джо. Он провел её в одну из кают машинного коридора, предложил отдохнуть и предупредил, что утром её с дочкой спрячут. Действительно, перед осмотром парохода таможенными властями их заперли в бельевой кладовой. С замирающим сердцем она услышала третий гудок и вздохи начавшей работать машины.

Когда «Ральф Моллер» обходил мыс Гамова, Наталия Мечеславна уложила Зосю спать в предоставленной ей пассажирской каюте и вышла на палубу.

На душе было весело: всё черное и злое осталось за кормой.

Беловеский любил бродить в одиночестве по улицам. Сейчас прелесть этих прогулок заключалась ещё и в том, что он был в штатском костюме, что никто не мог разгадать ни его национальности, ни профессии. В этом ему помог портной Кан.

Таких, как он, в городе много. Он ничем не выделяется. Одни женщины бросают на него испытующие взгляды, стараются угадать его желания, оценивают содержимое его бумажника. Другие, наоборот, холодно и презрительно отворачиваются. Встречающимся мужчинам в этом торгующем городе интересно знать, что он ищет, что он может купить. Беловеский с безразличием отмахивался: покупать он не мог и прицениваться не собирался. Но смотреть на непрерывную куплю-продажу ему доставляло удовольствие: он старался понять, чем и как живет этот город, этот всекитайский перевалочный пункт.

Вот Нанкин-роуд — главная улица Международного сеттльмента. По широкому асфальту шуршат шины автомобилей, бегут рикши, грохочут трамваи. Монументальные здания из серого гранита. Вот магазин мореходных инструментов, рядом огромный книжный магазин. Магазин обуви, носков и дамских чулок знаменитой фирмы «Вок Овер». Вот из него выходит в новых, видимо только что купленных, туфлях на низком каблуке сухопарая пожилая англичанка и говорит своему огромному, похожему на бегемота, супругу что-то о милосердии. Они скрылись в «Чоклит Шоп» — лучшем кафе-кондитерской Шанхая. Штурман пошел дальше. Банки, конторы, магазин электроприборов.