Адриан Романовский - Верность Страница 30

Городская ратуша. По Тибет-роуд, пересекающей главную улицу, бесшумно катятся двухэтажные троллейбусы, полные спешащих куда-то пассажиров. Большой китайский книжный магазин. В витринах произведения Льва Толстого на китайском языке, их легко признать по портрету бородатого автора. Влажный асфальт, полутень тротуаров. Запах бумаги, пряжи, пряностей, копалового лака. В витринах ювелирных магазинов изящные изделия из слоновой кости и бронзы, безделушки, не имеющие назначения, на изготовление которых трудолюбивые умельцы тратят годы. Вкрапленные в калейдоскоп магазинов меняльные лавки. А если пройти дальше по Нанкин-роуд, за шестиэтажными универмагами с ресторанами на крышах попадешь на бархат зеленых газонов ипподрома. За ним лабиринт уютных английских коттеджей, окруженных мимозами, миртами и акациями. А ещё дальше обсаженная каштанами аллея приведет в английский Джесфилл-парк с аккуратно подстриженными кустами, дорожками, посыпанными белым песком, и скрытыми в тенистых уголках скамейками-диванами. Но не для всех. У входа в парк надпись: «Natives no admittance».[14]

Если же надоел английский самодовольный комфорт, можно сесть в трамвай а доехать до Восточного рынка, а оттуда пройти по авеню Жоффр — главной улице французской концессии. Она прямая как стрела и вся утопает в зелени. По ней через час дойдешь до серых стен Цикавейского монастыря, окружавших собор с двойной колокольней, увенчанной золотыми крестами. Это цитадель католицизма и метеорологической науки. Здесь иезуиты обобщают собранные в Китае наблюдения за тайфунами и обращают в католичество бедных и богатых, по преимуществу женщин. Свидетельство этому — часто встречающиеся монахини в белых накрахмаленных бретонских чепцах.

За монастырем Рубикон — дорога, ставшая границей иностранного Шанхая. За нею Китай с его самобытной тысячелетней культурой, кровавым произволом дуцзюнов, жестокой борьбой за существование, ненавистью к своим и иностранным угнетателям.

Если захочется посмотреть поближе на городской Китай «военных лордов» (так англичане окрестили китайских милитаристов), можно прямо с Восточного рынка, оставив вправо авеню Жоффр, пройти к воротам Синг-По, проделанным в высокой, массивной стене из глинобитного кирпича, окружающей Наньдао. Ворота сложены из серого песчаника в затейливом, чисто китайском стиле. По обе стороны в стену вделаны караулки, полные китайских солдат в светло-серых коленкоровых куртках, таких же штанах, обутых в черные матерчатые туфли. У ворот парные часовые, за ними двое полицейских в черной форме, фуражках с белыми околышами, с винтовками на ремнях, но без штыков.

Для чего вся эта стража? Беловеского, как и любого европейца, они только провожают подозрительными взглядами, не смея даже спросить, зачем он идет в их город.

От ворот дугой уходит вглубь широкая, мощенная камнем и давно не метенная улица. По ней течет поток пешеходов и рикш, никем не управляемый и шумно перекликающийся. По сторонам — лабиринт узеньких улочек, в которых с трудом разъезжаются встретившиеся рикши. Улочки вымощены каменными плитами, под ними канавы со зловонным потоком жидких отбросов. По краям улочек висят узкие полосы разноцветных вертикальных вывесок, с белыми или золочеными иероглифами. За вывесками лавки и лавочки, мастерские, парикмахерские, харчевни. Здесь же работают резчики по дереву и по слоновой кости (этот материал в большом почете у китайцев), столяры, медники. Пахнет сандаловым деревом, лаком, всевозможной жареной и печеной снедью. В лавках нет четвертой стены, и на их открытых прилавках национальные готовые платья, изделия из бронзы, яшмы, фарфора, миниатюрная лакированная мебель. По улочкам снуют покупатели, продавцы, зазывалы, мелкими шажками бегут носильщики с грузами на длинных бамбуковых коромыслах. В такт шагам они стонут: так здесь принято и так, говорят, легче.

Вот, криками разгоняя прохожих, через толпу пробирается личный рикша какого-то богача. В его коляске, отделанной серебром и лаком, сидит тучный хозяин, дарящий идущего пешком чужеземца неодобрительным взглядом…

Во время одной из таких прогулок инкогнито штурмана совершенно неожиданно раскрылось. На Банде, у мраморного здания Гонконг-Шанхайского банка, у входа в который дремали два бронзовых льва, он заметил человека в легком белом костюме. Круглое бравое лицо полицейского пристава с торчащими в стороны холеными усами. Военная выправка, скользящий взгляд серых глаз… Да это Нахабов! Это он разъезжал по Харбину в шикарном «кадиллаке» с негром-шофером, был в черной форме капитана авиации и, по его словам, получал французские самолеты. Настойчиво уговаривал Беловеского поступить в его авиационный отряд, соблазнял блестящей формой и блестящей карьерой. Интересно, что он здесь делает?

Нахабов разговаривал по-русски с какой-то высокой элегантной женщиной. Лицо её, мелькнувшее под модной шляпкой с широкими полями, показалось штурману тоже знакомым. Не желая быть узнанным, он прошел мимо.

Через полквартала услышал за собой торопливые женские шаги, решил не оборачиваться, пошел быстрее и свернул на Пекин-роуд — в городское ущелье между шестиэтажными зданиями контор и банков. Улица была пустынна. Только у перекрестков дремали, опершись на сиденья своих колясочек, несколько рикш да торчали высокие черно-красные тюрбаны индусов-полицейских.

«Что за наваждение, — подумал штурман, слыша упорный стук каблучков за своей спиной, — будто я женщина, а она мужчина. Случайно или намеренно она идет за мной?» Он замедлил шаг, намереваясь пропустить женщину вперед. Стук каблучков быстро приближался. Вдруг он услышал:

— И вы попали в Шанхай, негодный мальчишка? Да стойте же! Неучтиво заставлять меня гоняться за вами.

Обернувшись, он увидел знакомое лицо, озаренное радостной улыбкой, сразу её узнал и сам улыбнулся, приподняв шляпу: то была Воробьева, жена офицера Гардемаринских классов.

— Я давно уже не негодный мальчишка, Нина Антоновна, — сказал он, пожимая протянутую ему руку в нитяной полуперчатке, — ведь прошло четыре года, вы это забываете. Теперь я очень годный.

— А мне кажется, что всё это было вчера. Помните Нагасаки, отель «Белью», ваших легкомысленных товарищей? Где-то они теперь? Всех разбросала жизнь. Я так рада, что встретила вас. Вы напоминаете мне о тех годах, когда наша жизнь была цельной, ещё не сломалась…

— На смену старому приходит новое, Нина Антоновна. И потери при этом неизбежны.

— О, да вы философ! Вас как сейчас зовут? Михаил Иванович? Можно Миша? Не хотите? Ну хорошо, Михаил Иванович. Так вот, мой мудрый философ, потери я, конечно, понесла, но здесь нашла свое место. Как видите, не нуждаюсь. И другим могу помочь. Тем, кто хочет стать на ноги. А вы как? Что здесь делаете? По-прежнему на службе? Это интересно!

Она настояла, чтоб он сейчас же пошел к ней обедать. Да, это удобно. Она содержит первоклассный boarding-house,[15] у неё только избранные постояльцы. Пусть он не беспокоится, нет ни одного русского мужчины, зато много интересных дам. Штурман согласился.

Бордингхаус занимал большой двухэтажный коттедж, спрятанный в зелени сада на набережной. В обширной столовой, двери которой выходили на террасу, собрались все. Мужчин было двое, португалец и швед, остальные — женщины. Все молодые, свежие, как на подбор, миловидные. Француженки, русские, две полуиспанки с Филиппин, англичанки. Воробьева всех ему представила, каждой давая лестную характеристику на русском языке. При этом русские девушки сдержанно улыбались. Все с любопытством смотрели на Беловеского и не смущались его присутствием. За столом разговор шел по-английски. Только португалец, поседевший смуглый брюнет, с трудом изъяснялся по-французски. Говорили о модах, о покупках на Нанкин-роуд, о театре, о знакомых американских офицерах, недавно покинувших Шанхай. А хозяйка, посадившая штурмана рядом с собой, позволяла себе в разговоре с ним иногда делать дополнения на русском языке. За обедом она замечала каждый промах прислуги и строго выговаривала виновным. Китайские бои, видимо, её побаивались. И квартиранты тоже чувствовали в ней начальницу: хозяйка любого бордингхауса должна держать его в руках. Меню было составлено со знанием дела, шеф-повар блеснул искусством и сервировкой, вина — лучших марок.

— Это не повара надо хвалить, Михаил Иванович, а Нелли. Она сразу, как приехала, взяла в свои руки нашу кухню и буфет. Ведь это жена владельца ресторана в Гонконге. Да вы, конечно, помните «Александр-кафе». Но муж пропал без вести, а нового она никак не может выбрать. Не зевайте, Михаил Иванович! Уж сыты во всяком случае будете.

— Отец Николай, если помните, поучал иначе: не единым бо хлебом будет сыт человек…

— Ну, если не хлебом, тогда обратите внимание на Жаннетту. Она только что из Тулузы, ей всего девятнадцать лет, уже два раза была замужем. Бедняжка, ей не везет! Первый муж скоропостижно умер, а от второго она удрала сюда.