Михаил Аношкин - Человек ищет счастья Страница 29

— И пойдем! — захлебнулся от нежности Андрей. — Эх, дружище Семен! Человечище ты! — и полез к Колечкину целоваться.

А тот отмахивался, смеясь:

— Брось ты, дуролом! Тысячи нежностей. Баба ты, ей-богу!

…Утром Андрею было мучительно стыдно за свое поведение у Колечкина. Трещала голова, а тело было как после парки. Тетя Нюра качала головой:

— Мыслимое ли дело так себя изводить? Да ты еще больной. Пожалел бы себя.

Андрей отводил глаза в сторону, уши у него пылали от стыда.

— Ты уж, сынок, воздержись, право дело. Я тебе от чистого сердца советую. Не славно это.

Неделю Андрей не выходил из дома. Читал. Потом ходил в больницу. День выдался теплый, таял снег, бежали ручьи, в воздухе висел весенний перезвон. Конец марта. И захотелось Андрею прогуляться по городу, по самому центру, поглазеть на людей, на красивые здания.

Возле гостиницы «Южный Урал» встретил Семена Колечкина в компании приятелей. Семен был основательно выпивши, обрадовался Андрею, познакомил с товарищами и потянул в ресторан. Отнекивался Андрей, сколько мог. Но их было шестеро, а он один. Не устоял.

Компания шумно ввалилась в вестибюль гостиницы, столпились у гардероба. Андрея окликнули. Кто бы? В этом большом многолюдном городе у него знакомых не было. Наверное, показалось. Но его снова позвал знакомый женский голос.

— Чего ты не раздеваешься, голова два уха! — накинулся Семен. Андрей не слушал его, оглянулся. Глазам не поверил своим: у окна стояла Нина Петровна и улыбалась. Не скоро узнаешь: такая нарядная в зимнем пальто с черным каракулевым воротником, в пуховой шали, в ботах. А глаза прежние — темные, как смородины, с затаенной печалью, с невысказанными желаниями. Пухлые губы, подбородок с нежной ямочкой. Семен потянул за рукав:

— Кто это?

— Погоди!

— Хороша, ей-богу. Сок с молоком.

— Брось трепаться! — окрысился Андрей.

Колечкин только свистнул от изумления:

— Ого! У тебя и коготки есть!

Андрей шагнул к Нине Петровне. Она весело прищурилась, словно бы прицениваясь: тот это Андрей или другой, можно с ним вести себя так же откровенно и по-дружески, как на Егозе, или нельзя. Заметила на похудевшем лице волнение, прочла в глазах неподдельную радость, потянулась навстречу ему. Встали друг перед другом, улыбаются и молчат. «Похорошела, — думал Андрей, — даже помолодела, морщинки расправились».

— Торопись, Андрей, а то на буксир возьмем! — крикнул Колечкин.

У Синилова потухла улыбка, взбухли желваки.

— Идемте на улицу, — сказал Андрей Нине Петровне. — Эти друзья действуют на нервы.

Она повиновалась, спросила:

— Кто они?

— Пятерых вижу впервые, а с одним в больнице лежал. Ну их! Но как вы сюда попали?

Они выбрались на улицу, окунулись в солнечную многоголосую звень и, подхваченные пестрым людским потоком, поплыли, сами не зная куда.

— Дела школьные, главным образом, — ответила Орлова. — Ну, и обещание хотела выполнить — вас повидать. Собралась искать по адресу, а тут такая удача — увидела здесь.

Взгляд у нее открытый, зовущий. Андрей невольно потянулся к Нине Петровне:

— Дайте-ка я возьму вас под руку. Так удобнее.

— Бориска про вас уши прожужжал — дядя Андрей да дядя Андрей. Все посылал к вам. Вот я и собралась. Благо, весенние каникулы. Адрес Бориска раздобыл, бегал к вашему брату.

Дошли до скверика у почтамта. Андрей притомился. И сознаться неудобно, и идти с каждым шагом тяжелее. Тогда пригласил Орлову к себе на квартиру. Она посмотрела на него с благодарностью. Отозвалась:

— Хорошо. Только зайдемте в номер. Я для вас кое-что привезла.

В номере Нина Петровна вытащила из-под кровати «авоську», поставила на стол.

— Бориска пристал: увези дяде Андрею варенье да и только, — улыбнулась она. — Вы сядьте, отдохните немного.

Андрей присел на диван, она — рядом. Посмотрела на него с затаенной улыбкой, потупилась и призналась:

— С того лета, когда встретила вас на Егозе, я какой-то иной стала. Будто в моем окошке тоже зажегся свет. Все время думала о вас. Забывала — напоминал Бориска. Чем вы его приворожили?

— Не знаю, — пожал плечом Андрей. Близость женщины волновала его, будоражила. Да, Егоза! Гористые дали, голубые ветры, чудный аромат земляники. Там-то и появилась эта маленькая, милая женщина, как-то вдруг стала близкой. Жалел ее тогда, а вот сейчас убедился: напрасно. Она не нуждалась в жалости. Ее сердце тянулось к нему, трепетно ждало, что его сердце отзовется, подарит ей не только дружбу, но нечто большее… Это он понял и растерялся. Действительно, было в ней что-то глубокое, нерастраченное: это притягивало. Нет, у него есть Дуся. Она ждет, верит… У них много загадано на будущее.

— Пора, — поднялся Андрей, и Нина Петровна молча согласилась. Он боялся взглянуть ей в глаза.

Тете Нюре скромная, разговорчивая Орлова понравилась. Она вскипятила самовар, и все трое не спеша пили чай. Уходя, Нина Петровна попросила Андрея наведаться завтра: попрощаться. После ее ухода тетя Нюра, обычно скупая на похвалы, сказала:

— Видать, славная женщина. Она как, родственница вам?

— Нет, — покраснел Андрей. — Знакомая.

— Душевная, что и говорить.

Ворочался в постели долго — не мог заснуть. Преследовали зовущие, ласковые глаза Нины Петровны. Хотел бежать от них и не мог. Они тревожили сердце.

Назавтра Андрей и сам удивлялся нетерпению, с каким ждал положенного часа, чтоб идти к Орловой. Она встретила радостно, помогла снять пальто.

— До поезда еще два часа, — сказала она. — Успеем наговориться.

Андрей присел на стул, она — на диван напротив. Подняла глаза на него, и он вздрогнул: эти глаза не давали покоя ночью… Настойчивые, цепкие. Сейчас не выдержал, потупился. Она женским безошибочным чутьем поняла, что добилась своего — смутила его душу. Спросила с надеждой, переходя незаметно на «ты»:

— Обо мне-то думал, Андрюша?

Ответил не сразу, но честно:

— Мало.

Не обиделась. А он почувствовал какую-то скованность, не ведал, как поддержать разговор. Начала сама:

— Всякий человек хочет счастья. Я тоже мечтала о нем. Два раза оно улыбалось мне, и два раза я не сумела уберечь его. Может быть, и не от меня зависело, а все-таки жаль. Ничего, что я откровенничаю?

— Пожалуйста…

— На Егозе поверила в счастье третий раз, хотя и глупо сделала. Ты ведь не давал мне повода надеяться. Но я верила, не знаю почему, но верила, а какой-то внутренний голос убеждал: верь, обязательно верь. Я много раз порывалась в Челябинск, сдерживала себя, а тут решилась. Потревожила тебя.

— Да нет, почему же.

— Ох, если б ты знал, Андрюша, сколько силы порой во мне бродит! Ох, страшно подумать. Любви у меня хватит на две жизни. И хочу любить, любить всем сердцем, без оглядки, навечно. Счастья хочу и сама могу дать его другому…

Она замолчала, тяжело дыша, зажала виски ладонями. Вздохнула и почти шепотом продолжала:

— Господи, я совсем, совсем не то говорю. Не то… Не слушай меня, Андрюша. Я хотела сказать, что сердце мое разрывается от одиночества. Один сын — и никого больше на всем белом свете. Да вот тебе поверила. Еще там, на Егозе. Ты ведь понял меня, и я жила надеждой. Эта надежда пригнала сюда… Не знаю, что будет, если она рухнет. Прости, Андрюша… Мне надо выговориться…

Она заплакала. Андрей не шелохнулся. Знал: если пожалеет ее, скажет что-нибудь в утешение, то не устоит. Он еще никогда не встречался с такой силой женского обаяния. Стоило бы ей подняться с дивана, положить ему на голову руку, и он бы пошел за ней на край света. Но она этого не увидела, так сильно была расстроена.

Уже на вокзале, окончательно успокоившись, упрекнула:

— Ты мне так ничего и не сказал.

— Потом, — ответил Андрей. — Ты налетела на меня, как вихрь. Я не успел разобраться в себе. Это ведь так трудно.

Нина Петровна немножечко повеселела: хорошо, что он не оттолкнул ее совсем. Надежда еще не угасла.

Вернулся домой грустный. На столе увидел письмо, вспыхнула радость — от Дуси! И моментально погасла. Ничего-то не знаешь ты, Дуся. До вчерашнего дня все было ясно и просто. А со вчерашнего дня началась смута…

Андрей вздохнул и разорвал конверт. Дуся писала, что живет хорошо, обратно доехала без приключений.

«…Я рада за тебя, Андрюша. Теперь ты скоро поправишься. Ох, как хорошо! И приедешь к нам! Ты ведь обязательно приедешь к нам, Андрюша?

Андрюша, дорогой, у меня к тебе просьба, и ребята все просят. Побывай на заводе. Пишем, пишем им, а они как в рот воды набрали. Была я у них тогда, обещали и опять, наверно, забыли. На целину провожали, кучу с коробом наобещали, клялись и божились, что не забудут, а сами второй год шахмат и литературы выслать не соберутся. Андрюша, это не только моя просьба, это просьба комитета комсомола и считай ее комсомольским поручением. Ты ведь сделаешь, Андрюша, правда?