Борис Изюмский - Небо остается... Страница 3

Однажды она вызвала Максима к себе в ординаторскую на консультацию к профессору из мединститута — седовласому старику в пенсне на цепочке. Профессор, только взглянув на руку Васильцова, снял пенсне, оставившее на переносице красные, похожие на восьмерки, отпечатки и отпустил раненого. Максим, задержавшись в коридоре у приоткрытой двери, услышал их разговор.

— Надо ампутировать, угроза гангрены, — устало произнес профессор.

— Может быть, повременить, Илья Степанович? — деликатно, но твердо попросила Шехерезада.

— Ну, если вы берете это решение на свою совесть, — несколько даже обиженно сказал профессор.

Как позже показало время, два пальца Максиму — большой и безымянный — удалось спасти. Но еще тогда, стоя под дверью, Васильцов почувствовал огромную признательность смелой Шехерезаде.

Уже выписывая Максима, она оказала, имея в виду надрезы возле локтя:

— Мои автографы… на всю жизнь. Не кручиньтесь, старший лейтенант. Раны украшают мужчину.

Некоторое оживление в жизнь палаты вносили визиты жены и дочери подполковника Спинджара. Жена его — Сусанна Семеновна — была дородной дамой, с претензией на великосветскость, а дочь Дора — красоткой с иссиня-черными кольцами волос возле ушей, длинными рубиновыми сережками, очень шедшими ей. Дора, вероятно, умышленно не застегивала халат, гордясь своей точеной фигуркой.

Обычно, когда они появлялись у кровати Романа Денисовича и супруга начинала что-то возбужденно рассказывать ему о происках соседей, а он то и дело повторял на всякий случай: «Кош-шмар!» — Васильцов деликатно уходил в коридор. Здесь в углу высился фикус в деревянной кадке, его листья походили на зеленый рентгеновский снимок.

Как-то вышла из палаты и дочь Спинджара. Максим стоял у высокого окна. Девушка приблизилась к Васильцову:

— Вот и напрасно ушли из палаты! Вы там никому не мешали, — сказала она приятным голосом.

— Ну, у вас свои дела…

— Никаких дел, — возразила девушка и протянула руку, — Доротея..

Представился и Васильцов.

— Папа о вас очень хорошо отзывается, товарищ старший лейтенант, — давая понять, что она о нем уже много знает, сказала Доротея. Легкий румянец с трудом пробился сквозь смуглость ее щек.

— П-палатные впечатления, — отшутился Максим.

Дора была единственной дочерью в семье немолодых Спинджаров, их кумиром и главной радостью. Сначала, в школьные годы, она мечтала стать киноактрисой, но в эвакуации поступила на факультет иностранных языков пединститута и возвратилась вместе с ним в Ростов студенткой второго курса. Дора не собиралась учительствовать, полагая, что папа, при его связях, устроит ее переводчицей, и со «зверенышами» в школе ей иметь дело не придется.

Этот светловолосый, высокий и стройный офицер Доре понравился. Шрам на щеке придавал его лицу особую мужественность, а запинки в речи могли сойти за смущение.

Сусанна Семеновна с пустыми сумками вышла из палаты, быстрым оценивающим взглядом посмотрела на Васильцова: «Зачем Дорочке понадобился этот калека?»

Взяла дочку за руку:

— Домой, домой пора, — и увела.

Максим горько усмехнулся. Чувство одиночества сгустилось. Собственно, кого ему ждать? Сестра, как ему написал ее муж, погибла при бомбежке в дороге, а в Ростове никто не знает, что он в госпитале.

Лева прислал письмо и вложил в него перевод Майкова из Гете:

Эта маленькая Лилли —Целый мир противоречий,То трагедий, то идиллий!Что за ласковые встречи!Льнет к тебе нежней голубки,А обнять хочу — отскочит!Засмеюсь — надует губки,Рассержусь — она хохочет.Вон в сердцах хочу бежать я —Дверь собою застановит,Открывает мне объятья,Умолкает, руку ловит!Сдался — уж глядит лукаво,Так и знай, что будет худо…Это бес какой-то, право,Только бес такой, что чудо!

В конце стихотворения приписал: «Точно твой портрет».

Ну, положим, Лева, объятий я тебе не открывала и льнула вполне умеренно, дорогой мой названый братик.

А еще через три недели на ее имя пришел армейский треугольный конверт: «Дорогая Лиля! Я — фронтовой товарищ Левы. При взятии дота он был смертельно ранен в живот. Перед отправкой в госпиталь попросил меня написать Вам, и Переслать фотографию. Похоронен Лева у деревни…»

С фотографии задумчиво глядели огромные глаза. Он был в гимнастерке, с лычками младшего сержанта на погонах. На обороте фотографии рукой Левы бисером выведено только одно слово: «Единственной».

Лиля проплакала всю ночь. Встала осунувшейся, с воспаленными глазами. Мама тревожно спросила:

— Ты не заболела?

— Лева погиб, — ответила она.

Клавдия Евгеньевна, вспомнив милого, скромного мальчика, совсем недавно ночевавшего у них, всхлипнула:

— Что наделала проклятая война…

На следующее утро к ним зашла тетя Настя. После похоронки на мужа она превратилась в старуху: выпирали худые ключицы, на горле проступали зеленовато-синие жилы. Теперь единственное, что ее еще держало, это надежда на возвращение Дуси.

Владимир Сергеевич ушел по своим делам, Лиля с матерью завтракали и усадили тетю Настю пить чай вместе с ними. Нехотя, через силу отхлебывала Преснякова чай.

— Я позавчера была в госпитале у мужова брата и повстречала там математика из Дусиной школы, — глухим, невыразительным голосом сказала она.

Лиля подалась всем телом к ней:

— Не может быть!

— Почему же? — вяло ответила Преснякова. — Любой с войны там может быть.

— А где этот госпиталь?

Тетя Настя объяснила.

— Я сегодня же пойду, — объявила Лиля.

— И я с тобой, — предложила мама.

— Ну что ты, мама. Анастасия Ивановна, а какое у… него ранение?

— Да вроде правая рука подвязана и лицо обожженное.

В страшном волнении Лиля встала из-за стола.

Надела свое ветхое пальтишко и подошла к зеркалу: щеки втянуты, нос торчит. Но какое это имеет значение, если Максим Иванович здесь, совсем рядом, мучается от боли, вероятно, чувствует себя одиноким.

Лиля вышла на улицу. Легкий морозец пощипывал лицо. Припорошил деревья снег. Что понести Максиму Ивановичу в госпиталь?

Она купила на рынке моченые яблоки. Ни на что другое денег у нее не хватило бы.

Чей ближе подходила к госпиталю, тем больше волновалась: каким увидит Максима Ивановича? Как он отнесется к этому приходу?

Внизу, в регистратуре, Лиля узнала, что Васильцов лежит в девятнадцатой палате. Выстояв очередь, она получила изрядно рваный халат у коротышки-нянечки, которую все почтительно и даже несколько заискивающе называли Гашетой Ивановной. Что за странное имя? Может быть, Агафья, Гаша?

Лиля нетерпеливо поднялась на второй этаж, прошла мимо столика дежурной сестры, что-то записывающей в журнал. Вот и дверь девятнадцатой палаты. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Лиля постояла, унимая его.

Немного приоткрыв дверь, она сразу увидела справа, в углу, Максима Ивановича. Он повернулся лицом к стене, а перебинтованная рука, словно бы сама по себе, лежала рядом.

Вчера Васильцову сделали очередную операцию, и сейчас он спал тяжелым сном, оглушенный морфием.

У койки слева сидела красивая, похожая на Кармен девушка с длинными сережками, наверно, тоже пришла к раненому.

Лиля тихо приблизилась к Максиму Ивановичу. Сильно загорелое лицо его огрубело. Светлые волосы взмокли на подушке, на белой шее возле уха виднелась родинка. Как счастлива была бы она стать его сиделкой, если понадобится — отдать свою кровь. Она ему во всем признается…

Максим Иванович, будто почувствовав чье-то присутствие рядом, с трудом приоткрыл глаза, лег на спину. Кто это? Широкие брови вразлет мохнатые ресницы, неровный пробор волос, будто спешила и не стала выводить ровную линию.

— Л-лиля, ты? — наконец с изумлением произнес он.

— Я, я, — она села на стул рядом, словно у нее подкосились ноги.

И тогда вдруг он увидел себя со стороны, ее глазами. Заика с обезображенным лицом, с культей…

Надо, чтобы Новожилова немедленно ушла. Как она посмотрела на пропитанный кровью бинт — с жалостливой брезгливостью.

Юному существу противны кровь, гной, уродство. Эта больная и потому несправедливая мысль, возникнув, как подозрение, утвердилась.

— Не н-надо было приходить, — сказал Максим, сам ужасаясь сказанному, и снова отвернулся к стене, чтобы она не видела ожог на щеке. — С-спасибо, н-но не надо!

В палату вошла сестра Тина, сердито сказала Лине:

— Девушка! Васильцову сейчас не до свиданий…

Может быть, это и так, но все же Максиму Ивановичу заступиться бы, а он молчал. Подобное поведение так не походило на него. Лиля думала рассказать об отце, Леве. Но ему хотелось, чтобы она поскорей исчезла…