Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари Страница 31

— Вот жарит, а?

— А вы снимите галстук, Виталий Васильевич, ворот откройте. — Сам Михал Михалыч в клетчатой ковбойке, без пиджака и без галстука чувствовал себя легко, только на лысине, упрямо пробивавшейся к макушке, чуть-чуть проступала капельками испарина.

Виталий Васильевич посмотрел на часы, отвернув рукав белой рубашки.

— В двенадцать соревнование стригалей.

Они стаскивали зубами с шампура кусочки подрумяненной баранины, запивали из бутылок, смачно, с хорошим аппетитом жевали, и никого не удивляло, никто не заглядывался на секретаря и директора, так увлеченно работавших над шашлыком. Все столики были обступлены такими же людьми, такими же секретарями, председателями и директорами, никто никого не стеснялся и сам не смущал никого.

— Запасайся, директор, жирком, скоро будешь сбрасывать. Все у тебя готово?

— На станах ждут команды.

— Я видел твои хлеба, думаю, не подведешь.

— Да, но вы, Виталий Васильевич, завысили нам урожайность. «Комсомольцу» на три центнера ниже установили. Боюсь я нынче.

— Так то же «Комсомолец», Михал Михалыч! Ты с ними не равняйся. Они еще не набрали сил.

— Мы тоже бывшие комсомольцы, а вы нас не щадите.

— Ты думаешь, меня щадят? Вот облетел инспектор на вертолете, кое-где проехался — и пожалуйста, установил норму, если бы норму, а то урожайность. И попробуй собери меньше, голову снимут. Так что давай уж вместе тянуть, по-старому, по-комсомольски.

Михал Михалыч вздохнул:

— Давайте, — и с сомнением покрутил головой.

— Прошлый год вытянули, не подведете и нынче. Так, что ли?

— Так, Виталий Васильевич.

Под навесом, где должна проходить показательная стрижка, показательные соревнования, уже было набито народу. Длинные скамейки уступами, как на стадионах, уходили чуть ли не под самую крышу. Перед трибунами тянулся помост, разделенный решеткой. С одной стороны в загончиках стояли овцы, с другой, со стороны зрителей, — стригали. На таблицах выставлены их имена, названия колхозов или совхозов, указаны районы. Среди стригалей были и молодые женщины.

Виталий Васильевич нашел секретарей в особо отведенном для них месте, с хозяином в центре. А Михал Михалыч протиснулся к своим. Трибуны гомонили в ожидании состязаний. Стригали прохаживались на своих площадочках, как томящиеся борцы. Уже по нескольку раз проверили проводку, включали и выключали аппараты, все, кажется, было готово, но команды не было. И вот наконец ударил гонг.

За мужиков Михал Михалыч был спокоен, уверен, у него дома свой такой есть стригаль-призер, но вот две молодайки, особенно с левого краю, тонкая, гибкая, голова стянута косынкой, из-под которой выбивались влажными колечками смоляные, кавказские волосы, а глаза робко поглядывали из-под густых ресниц на собравшихся зрителей. В ней было столько женственной привлекательности и хрупкой беззащитности, что было боязно за нее, как-то она будет выглядеть в этих состязаниях, как справится с овцой. С правого конца — в майке мускулистый дагестанец, он стоял на цепких ногах, раздвинутых на ширину плеч. В нем поигрывали мускулы, он чуть заметно улыбался. После гонга все повернулись к загону и, как будто не спеша, а на самом деле проворно, не теряя ни одного мгновения, вытащили за спины овец, повалили их под ноги, зажали головы и, как по команде, как обученные одним человеком, начали с одного приема. Красавица с неожиданной энергией и хваткой бросила свою овцу под ноги и, как все, начала пробивать дорожку выстрига на середине живота. Потом споро раздвигала снятое руно, открывая нежно-белое овечье тело. Быстро и ловко обработала ноги, голову и принялась за главный массив. С одного бока, с другого, все ближе и ближе к спине, пока не отвалилось свободное руно на полок. Но пока она еще пробивалась к спине, ударил гонг, известивший, что дагестанец работу закончил. Он отступил от принятого правила, не стал стричь с живота, а, напротив, со спины, у него красиво разваливалось руно со спины и как бы стекало по бокам, пока вся овца не была освобождена от шерсти. Сноровисто поднял голую, сразу уменьшившуюся чуть ли не вдвое, с запавшими боками овцу и, как бы озоруя, поддав под зад пинком, отправил ее в загончик. Михал Михалыч так и ахнул, он где-то про себя уже поставил на этого дагестанца и ахнул от радости, что угадал и что так красиво закончил первым свое дело этот молодой стригаль.

Зрители поддержали победителя аплодисментами, но стригаль уже повалил вторую овцу и, как бы не замечая общего восторга, уже снимал со спины второе руно. Вслед за ним еще один из центра проводил обнаженную овцу в загон и вытащил оттуда новую. И вот наша красавица развернула руно и потрясла им перед зрителем, показывая цельность и красоту снятой шерстяной шубы, свернула руно бережно и принялась за новую.

Виталий Васильевич, сидевший почти рядом с хозяином, с секретарем крайкома, конечно же отметил с первой минуты стригальку-красавицу, и конечно же глаза его радостно засияли, когда девушка отпустила стриженую овцу и стала показывать руно. Ему сразу же вспомнился балет в Большом театре, куда он хаживал во время поездок в Москву, как заочник Академии общественных наук. Невольно вспомнил балет и невольно сравнил эту стригальку с балериной. Про себя подумал, что стригалька сильно выигрывает перед балериной и в гибкости движений и в красоте, и вообще эта девушка с машинкой и сильной руке, когда отложила готовое руно в сторону и смахнула пот со лба оголенной рукой, была ему ближе, дороже и желаннее всех столичных балерин. Собственно, стригалька эта была ему никто, она была даже не из его района, но сердце секретаря отчего-то переживало жгучую радость за эту степнячку. Ни прилипшие ко лбу колечки волос, ни даже потемневшие подмышки и капельки пота, сбегавшие к нежному подбородку, — ничто не портило ее прелести, а лишь подчеркивало привлекательность.

Мастера стрижки, а их было около десятка, работали с завидной ловкостью, но зрители были прикованы почти безотрывно к нашей красавице и к стригалю-дагестанцу. И они, то есть зрители, оказались правы, потому что первым закончил стрижку своих пяти овец дагестанец, о чем известил гонг. Среди женщин в победительницы вышла наша степная красавица. Судейский трубный голос объявил через мегафон:

— Победитель среди мужчин Лукманов Аман Мурат, колхоз имени Буденного, Ипатовский район. Его время — три минуты и четыре секунды!

Милая стригалька, в белой блузке с коротким рукавом, в косынке, стояла на своем месте, как на пьедестале победителей, загорелой рукой снимала пот со лба и слушала без улыбки.

— Белевцева Валентина Ивановна, колхоз «Большевик», Ипатовский район. Время, затраченное на одну овцу, — три минуты и восемь секунд.

Виталий Васильевич отчего-то не мог думать о главном, о сущности и смысле этого соревнования, о чем должен был думать секретарь горкома, мысли его протекали в стороне от главного, где-то рядом с этой Валентиной, и он не чувствовал никаких угрызении совести, потому что был еще очень молод и не всегда умел подчинять всего себя текущим задачам дня. Душа его, молодое жизнелюбивое сердце не подчинялись еще партийной воле, когда их хотели подчинить, а мягко и незаметно вырывались и своевольничали.

Последний стригаль, затративший на одну овцу 3 минуты и 15 секунд, вытирал пот рукавом рубахи, переводил дыхание, улыбался, собирая морщины на скуластом лице, и слегка кланялся публике, ничуть не смущаясь своим последним местом, потому, видно, что его овцы после стрижки выглядели красивее других, без порезов, без единого огреха, гладкие, как бы прилизанные, а руно также выделялось из всех своим изяществом и цельностью, как вывернутая дубленка. Со стеллажей убирались инструменты и руна.

Все. Соревнования закончились. Но люди неохотно поднимались с мест и покидали прохладный навес. Виталий Васильевич переглянулся с лидером, поглядел на одного, другого секретаря, и ему показалось, что все думали сейчас не о том, о чем положено, на всех, он видел, лежала тень Валентины. Возможно, он и прав был.

Покидая свои места, люди тянулись через двор, через улицу к Дому культуры, где будут подводиться итоги выставки и где с докладом выступит сам секретарь крайкома.

15. Заботы, заботы…

Михал Михалыч вернулся из Ипатова задолго до захода солнца, но домой не пошел, а поднялся в контору, в кабинет. Сел за стол и задумался. Стал вспоминать, на чем прервалось течение его директорской жизни. Что-то было перед отъездом на выставку, какая-то неприятность. Помнит, пришел, как обычно, в шесть, провел летучку, потом, буквально перед самым отъездом… ну вот, вспомнил, зашла бухгалтер и сказала, что подготовила денежный перевод на две тысячи рублей БРУООСу. Вот этот БРУООС и был той неприятностью, которая осела в нем где-то на глубине и сразу поднялась, как только он вошел в кабинет и сел за стол.