Михаил Аношкин - Человек ищет счастья Страница 31

Иван выступил вперед:

— Вот товарищ с целины…

— С целины, — усмехнулся Зиновий, — больничной только. Ты что, Андрей, сюда мутить людей пришел? — спросил он начальственным тоном. Иван заморгал глазами, уставился на Андрея.

— Встреча состоялась! — засмеялся Семен. — Да они, милый друг, — обратился ом к Ивану, — еще в больнице надоели друг другу.

— Это к делу не относится! — насупился Зиновий. — Что хотите от меня?

— Обещанного для целинников, — сказал Иван.

— Я никому ничего не обещал. Это, во-первых.

— Но…

— Обещал заместитель, с него и спрашивайте, пусть раскошеливается, если богат. У меня лишних денег нет, ни своих, ни завкомовских. Это во-вторых.

— А как же на других заводах делают? — вмешалась Машенька, сердито насупив брови.

— Это их дело. У меня есть статьи расхода. Мне что утвердили, тем я и распоряжаюсь.

— Правильно, Зиновий! — сказал Колечкин. Котов гневно сверкнул глазами в сторону шофера и металлическим голосом произнес:

— Нету денег.

Иван безнадежно вздохнул: вот всегда так. Он и Машенька собрались уходить. Андрей разозлился. «Не я буду, если не дойму этого бюрократа», — со злостью подумал он и сел возле стола, за которым важно восседал Зиновий Котов, председатель завкома, бывший сосед по койке.

— Садитесь, ребята, — пригласил всех Андрей. — Закрой, Семен, дверь, чтоб никто сюда не зашел.

— Что ты хочешь делать? — встревожился Котов. — Ты чего распоряжаешься в чужом кабинете?

— Видишь ли, Зиновий… — начал Андрей, чувствуя удивительное спокойствие.

— Петрович, — подсказал Котов.

— Видишь ли в чем дело, Зиновий Петрович, — упрямо повторил Андрей, — выгнать тебя из завкома — у нас нет полномочий. Но совести у тебя, по-моему, немного осталось.

— Браво! — мотнул головой Семен, удобнее усаживаясь на диван. — Браво, Андрей!

— Вот я и думаю проверить, сколько осталось в тебе этой совести, и воспользоваться этим. Только просьба: ни на смету, ни на инструкции не ссылайся. Не поможет. И еще: если откажешься выполнить обещание…

— Да не давал я его! — взмолился Зиновий.

— Неважно. Заместитель давал — все равно завком, твоя правая рука. Так вот, если откажешься, я отсюда прямым ходом иду в редакцию и расскажу, какой ты есть бюрократ. И не поздоровится. Имей в виду. На всю область осмеют, уж за это я тебе ручаюсь головой.

Сдался, нечем было крыть.

На улице Семен, не скрывая удивления, заявил:

— Ей-богу, ты мне нравишься. Мне такие товарищи нужны Откуда, скажи на милость, у тебя такая хватка? Мертвая!

— Старинку вспомнил, — улыбнулся Андрей.

Было это в совхозе месяца два спустя после его создания. Суетни и неразберихи тогда хватало: люди разные, совхоз только начинал жить. Комитет комсомола лишь организовался — ребята еще не привыкли друг к другу. И вот решили на комитете: одно из четырех отделений совхоза сделать целиком молодежным. Директор отмахнулся: некогда, обождите. Побежали к парторгу: он тоже закрутился не меньше директора. Не помог. А тут еще секретарь комитета заболел: грипп свалил. Все заботы легли на Андреевы плечи — был он заместителем секретаря. Дуся губу закусила, словно бы оказать хотела: «Как же так, ребята, неужели отступим от своего?» И сманила Андрея одним планом. Синилов было отбрыкиваться стал, она прищурилась презрительно: «Эх, ты…» Согласился. Пошел к директору, напросился на прием. Тот принял. А с Андреем прибыли все члены бюро, расселись.

— Ну, что ж, товарищи, — сказал Андрей, волнуясь, — заседание комитета комсомола считаю открытым. На повестке дня один вопрос…

Директор на дыбы поднялся, зашумел, но видит — проиграно его дело. Кричи не кричи, а комсомольцев не переспоришь. Махнул рукой:

— Ладно. Выкладывайте.

Потом жал ребятам руки, благодарил. Чуть позднее на районном партийном активе похвастал: вот, мол, какие у меня комсомольцы. Орлы! С тех пор комитет комсомола Степного считался в районе самым боевым, напористым. После этого случая ребята как-то сблизились между собой, силу свою почувствовали, уверенность обрели.

…Андрей взглянул на Колечкина, хотел было рассказать об этом, но раздумал. Не поймет. О другом бы — о выпивке, например, или о калыме каком-нибудь — иная статья, заинтересовался бы. Вдруг Семен хлопнул себя по лбу, обозвал себя ослом, вспомнив, что кто-то из друзей приглашал в гости.

— Пойдем, пойдем! — потащил он Андрея. Тот упирался.

— Пойдем, — убеждал Семен. — Мы сегодня должны с тобой по маленькой пропустить. Непременно, на прощанье. Может, последний раз видимся. Завтра я на посевную. Когда вернусь? И ты уедешь скоро. Пойдем, ей-богу!

— Не зови, — отказался Андрей. — Не любитель я по гостям ходить.

— Зря! — обиделся Колечкин. — Зря. Держись за меня — не пропадешь. Я жить умею и тебя научу. Потом спасибо скажешь.

— Ничего, как-нибудь проживу, — улыбнулся Андрей и помахал Колечкину рукой. — Пока!

Хорошо сегодня получилось. Нужное дело сделал, и Иван с Машенькой поверили в него. Знала бы Дуся — одобрила бы. Настроение светлее стало. Скорее бы в строй! Эх, удрать бы к своим ребятам, к Дусе! Да, но он болен, кому он там нужен такой? Дуся молодая, красивая, ей скоро надоест больной. И останется он снова один. Нина Петровна уже крепко обожглась в жизни, ей так хочется верности, она-то будет его ценить. Она ведь так одинока… Так, может, к Нине Петровне? В самом деле? Поступит опять на завод: никто не осудит, что не вернулся на целину. Причина уважительная. С болезнью шутки плохи. Женится на Нине Петровне, она хорошая, домик у нее свой, вот и семья, свой угол, свое счастье. Бориска помехой не станет, скорее наоборот…

Тоска. Опускаются руки — ничего не хочется делать. Письмо писать Дусе не стал. И она молчала, — наверно, посевная в разгаре. Надоел хирург, все время вежливо называвший больного тезкой. Раздражать стала тетя Нюра, хотя она по-прежнему была добра. Забросил книги. Крепче цепи держал недуг. Цепь можно перепилить, порвать… А недуг не сбросить с плеч. Хотя лечение подходило к концу, но нескоро еще вернется здоровье, инвалидом еще придется походить. А сердце рвалось куда-то. И частенько Андрей наведывался на вокзал. Будоражили паровозные гудки. Они звали странствовать, звали в город, где прошла ранняя юность, а то к бывшим друзьям — комсомольцам. Гудки приносили привет из далекой целинной земли, от широких степей, где так славно начиналась новая жизнь. Они вызывали яркие воспоминания о голубом озерном крае, где отгорело Андреево детство и где жили дорогие люди. Уносился в мыслях на Егозу, к избушке на курьих ножках, и будто снова горные ветры ласкали разгоряченное лицо, а синие дали лечили от тоски.

Однажды, уже в конце мая, бродил Андрей по привокзальной площади, радуясь бестолковой сутолоке пассажиров. Они, как всегда, куда-то бежали, спешили, толкали друг друга. Этих людей звала дорога, дальний путь. Скоро он позовет и Андрея.

Приметил он вдруг робкую стайку школьников. Жались они к левому крылу здания вокзала. Вот и малыши куда-то едут. Видно, впервые, — вон у них какие любопытные и в то же время немного испуганные лица. Андрей остановился, посмотрел на них с улыбкой. И вдруг один из этой стайки сорвался с места, и кинулся навстречу.

— Дядя Андрей! — звонко закричал он. — Дядя Андрей!

Андрей обрадовался: к нему бежал Борис. Вот он ткнулся ему в живот, обхватил Андрея руками и поднял, сияющие глаза-смородинки.

— Ты как, сюда попал? — улыбнулся Андрей.

— А мы на экскурсию. В Ильменский заповедник.

— Молодец!

— Дядя. Андрей, вы когда к нам приедете?

— Скоро.

— Правда?

— Правда.

— Вот хорошо-то! — и Борис, понизив голос до полушепота, сообщил: — А мама вас часто вспоминает.

— Да ну? — смутился Андрей.

— Ага. Она вам столько писем написала, я видел, — штук двадцать.

— Ну, уж и двадцать!

— Честное пионерское! Только она их в комоде спрятала. Я ей говорю: мама, давай на почту отнесу, тебе же некогда. Она меня по голове потрепала и говорит: «Глупышка ты, мой глупышка!» Разве я глупышка?

— Конечно, нет! — засмеялся Андрей, тронутый бесхитростным рассказом маленького друга. А в это время к ребятам подошла учительница, они засобирались, загалдели.

— Я пойду, дядя Андрей.

— Знаешь, а я тебя, пожалуй, провожу.

— Вот хорошо-то! — подпрыгнул Борис и помчался к своим товарищам.

Проводив Бориса, поехал трамваем домой. Всю дорогу думал о Нине Петровне. Вспомнил, как она уничтожала его пышную бороду. Кругом голубели гористые дали, ветерок шевелил завитки ее каштановых волос. Радостным бесенком крутился Борис.

Как хорошо было тогда — только приятно и никаких сомнений…

Вспомнил, как она приезжала в марте, се признание — и завихрились мысли, заныло сердце. Хватит! Надо уезжать отсюда, заняться делом. Здоровье улучшилось. Мог сжимать пальцы больной руки в кулак, рука сгибалась в локте. Правда, еще в плече не действовала, но со временем и здесь заживет. Завтра Андрей пойдет к хирургу — пусть направляет на трудовую комиссию.