Евгения Изюмова - Аттестат зрелости Страница 32

Клара стояла перед ним вялая и, похоже, ко всему безразличная. Выглядела она старше своих лет, а ведь она, как сказал потом отец, была моложе матери на десять лет. А рядом незримо присутствовала Вера Ивановна, натянутая, как струна, с гордо вскинутой головой, разлётистыми бровями, светлыми строгими глазами. Они могли быть сердитыми, и даже очень, грустными, весёлыми, но никогда не были равнодушными. А Клара скользнула по Ваське безразличным взглядом и удалилась.

Отец тут же увял, огоньки радости погасли в его глазах, и Окунь похвалил себя мысленно, что догадался оставить чемодан в камере хранения на вокзале. Остаться в этом доме он уже не хотел.

Отец и сын сидели на кухне, отделанной серебристо-голубым пластиком. Шкафы, стол и три табурета - все было новеньким, недавно купленным. Отец, угадав мысли Васьки, произнёс после долгого молчания:

- Мы квартиру новую получили полгода назад. Мебель приобрели. Я договорился, мне в магазине спальный гарнитурчик оставили, хочешь, покажу?

Окунь отрицательно покачал головой, разглядывая отца в упор, не мигая. Отец, видимо, чувствовал себя неуютно под его взглядом, начал рассказывать, как доставал кухонный гарнитур... Окунь плохо слушал его: перед глазами по-прежнему стоял экран, перечёркнутый жирной чертой. Так и жизнь отца разделилась на две половинки: жизнь с ними, и жизнь сейчас.

Отец сидел перед ним немного обрюзгший, живот выпирал из-под брючного ремня, волосы уже сильно седые на висках, а взгляд по-прежнему самоуверенный, вот только не смотрел он прямо на Ваську, всё норовил в сторону глаза отвести.

Перед Васькой стояла нетронутая тарелка борща, и хотя очень хотелось есть, Васька ни к чему на столе не притрагивался. Не мог почему-то заставить себя взять хотя бы ломтик хлеба. Отец сам торопливо накрыл на стол, его новая жена так больше и не показалась, зато их сын Андрей, а значит, брат Васьки, так и вился под ногами, лез к сыру и колбасе, пока отец не щёлкнул его по рукам. Мальчишка заныл, побежал к матери, быстро вернулся и позвал отца. Отец пришел обратно злой. Окунь подумал, что Валерка никогда не позволил бы себе так себя вести: лезть к взрослым, жаловаться - мать держала их в строгости, и то, что Васька частенько поступал вопреки её словам, это не её вина.

Отец наполнил рюмки коньяком, что привёз с собой Васька, сам еле пригубил, зато Васька подливал да подливал коньяк себе в рюмку, не обращая внимания на то, что отец смотрит неодобрительно, и вскоре сильно захмелел. Отец много говорил. Рассказывал о своей работе, о семье, о том, как он занят. В голове Окуня  шумело, он плохо воспринимал рассказ отца. А тот вдруг спросил:

- Как вы там, как мама? - и было видно, что нелегко ему это далось.

- Мы? Мама? Всё о'кей! А ты как думал? Думал, погибнем без тебя?

Отцовское лицо побледнело, он опустил голову, а Васька, пожалев его - всё же отец, замолчал.

- Ладно, - сказал он через несколько томительных минут молчания. - Пора идти. Поздно уже.

Отец не уговаривал Ваську остаться ночевать, спросил только, где он остановился. Васька назвал гостиницу, которую видел по пути к дому отца. Отец похвалил его выбор, но заметил, что там очень дорогие номера.

- А, ерунда! - беспечно отмахнулся Васька, поднимаясь с табурета и стараясь не шататься.

- Ты извини, Василёк, - отец впервые за весь вечер назвал его детским ласковым полузабытым именем, потому что Вера Ивановна давно уж звала его только Василием. Окуню хотелось обнять отца, поведать, как трудно им: и матери, и ему, Ваське, и даже Валерке, хотя братишка не помнит отца. И как было бы хорошо, если бы отец вернулся к ним, и всё было бы по-прежнему, они были бы вместе, и, может быть, мать не была бы такой... замороженной, такой правильной, а улыбчивой, как раньше. А Валерка не стал бы бросать завистливые взгляды на отцов своих друзей-пацанят. Как много ему хотелось сказать отцу, но отец произнёс:

- Ты извини, Василёк, я не могу подвезти тебя до гостиницы на машине; немного пьян, но отсюда недалеко на трамвае.

Доберёшься? Ты здорово выпил. Неужели так много пьёшь?

Слова отца убили в Ваське минутную растроганность, и он жёстко обрубил, не удержался:

- И пью, и курю, и с девочками вожусь! А что? Мне так положено, ведь я - безотцовщина, к тому же гены, отец, гены дурные проявляются, - и зло, беспощадно усмехнулся, глядя в отцовские глаза.

Отец вновь побледнел, ничего не возразил. Васька ушёл. И никакая сила уже не могла его заставить вернуться в отцовский дом. Нет, это – не отчий дом, это всего лишь дом отца, в котором Ваське места нет.

Окунь долго бродил по ночному незнакомому городу. Хмель выветрился из головы. Васька замёрз, и надо было думать о ночлеге. Он огляделся и увидел, что оказался как раз рядом с гостиницей. Ему повезло: двое моряков-отпускников только что выписались из номера, и пожилая администраторша, густо напудренная, с ярко крашеными губами и волосами цвета начищенной меди, предложила Ваське и парню, спавшему тут же в зале в одном из кресел, поселиться в освободившемся номере. Морячкам, видно, номер был по карману, и парню тоже, но Окуню - не очень, но надо же было где-то ночевать. Он заполнил анкету, и администраторша, прочитав его фамилию, спросила:

- А Павел Алексеевич, инженер... - и она назвала завод, где работал отец, - не родственник вам?

- Нет. Наверное, это однофамилец...

- Надо же. И фамилия такая редкая, и отчество - Павлович.

- Бывает! - хохотнул его будущий сосед, заполняя анкету, очень довольный тем, что не придется ночевать в кресле.

Подавая пропуск на право входа в гостиницу, женщина-администратор ещё раз подозрительно посмотрела на Окуня, но ничего больше не сказала.

На следующий день Окунь купил билет на обратный поезд. Из телефона-автомата позвонил отцу на работу, сообщил, когда уезжает, сказал, где остановился. По счастливому совпадению название гостиницы оказалось именно тем, какое назвал Окунь накануне. Отец попросил Ваську быть в номере часов в семь вечера.

Отец приехал точно. А потом они долго сидели в гостиничном ресторане, разговаривали, вспоминали. Отец был не такой, как у себя дома, смеялся, шутил. Они ушли из ресторана перед самым его закрытием.

Отец не захотел ехать домой, решил переночевать с Васькой, пошёл к администратору. Через полчаса вернулся и сообщил:

- Пошли, нам дали другой номер, я уже всё переоформил.

- Зачем? Мне и здесь хорошо.

- Пошли, пошли... Неужели тебе так трудно исполнить эту мою маленькую просьбу?

Отец и сын не спали всю ночь.

Сидели рядком на одной из кроватей и нещадно курили. Вот тогда отец и рассказал Ваське, почему он уехал. Рассказал без утайки, без обиды на мать. Да и что ему обижаться? На работе всё прекрасно, есть жена, растёт третий сын. Но грустные нотки выдавали его. Не так уж, видимо, было и сладко Павлу Ивановичу.

- Откуда тебя знают в гостинице? - поинтересовался Окунь, просто так, лишь бы разговор поддержать: ему не хотелось рассказывать о своей жизни.

- А, так... Номера приходится бронировать для командированных. И вообще... Бываю здесь иногда.

- А не боишься, что и эта вторая жена тебя тоже прогонит?

- Не боюсь, - усмехнулся отец. - У Клары характер другой. Это мама у нас такая прямолинейная, ей хотелось, чтобы я был лучше, а Клару я и такой, как есть, устраиваю. К тому же Клара побоится потерять благополучие в жизни.

- Говоришь: побоится, а не наоборот? Ты стал совсем другой, робкий, что ли, - нашёл Окунь подходящее слово. -

У нас ты был не такой.

- Все мы с годами меняемся, - отец кривовато улыбнулся. - Я уже не молоденький, сорок пять стукнуло, - и сказал обидчиво: - А вы хоть бы с юбилеем поздравили. Да, не молоденький, надо крепкий якорь ковать, вот я и кую.

- Ты, когда от нас уезжал, тоже, вроде, не молоденький  был, - усмехнулся Васька.

- Так случилось, - вздохнул отец. - Что поделаешь? Но мать ваша, - он сказал как о постороннем человеке, и это покоробило Ваську, - никогда не простит моего ухода. Да и ты, вижу, тоже, - отец хлопнул Ваську по плечу. - Поэтому я и сам не брошу эту семью. Поздно жизнь начинать сначала. Так что я действительно стал другим, и, если честно, то потерять ещё раз семью мне не хочется. Я даже не представлял, как это страшно - потерять семью. Я иногда ненавижу себя за то, какой стал: всё, как крот, тащу в дом, наполняю его деревяшками, тряпками, хрусталём... С матерью вашей я к этому был безразличен, казалось, что это надо только ей одной, раздражался, когда она меня тормошила, чтобы купил машину. Я не хотел тогда, а теперь вот купил, и хохотнул. - Понял, что машина - не роскошь, а средство передвижения. Да и родители Клары помогают. Это, конечно, хорошо, мы-то с матерью одни были, денег вечно не хватало. Ты прости, Василёк, что я говорю тебе это. А кому ещё? Ты же мой сын, первенец.

- Андрей тоже твой сын, - ревниво ответил Василий и сбросил отцовскую руку с плеча.