Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья Страница 34

Паша Федяев, пробираясь между сидящими на траве солдатами других команд, издали увидел своих и, подходя, запричитал:

— Где каша, там и наши… Где кисель, тут и сел… Где пирог, тут и лег…

Он подсел к Григорию Шлыкову, скрестив согнутые ноги, и, достав из-за голенища деревянную ложку, обтер ее заскорузлыми пальцами, дунул на нее для порядка, потом сунул в котелок со щами. Но, заметив отсутствие Петренко, спросил:

— А командир-то наш где же?

— Да ведь у его ни киселей, ни пирогов не было, — ответил Григорий. — Съел щи да кашу и отбыл. Не встрелся он тебе дорогой?

— Нет, — коротко ответил Паша, заткнув рот ложкой со щами.

— Ты гляди, — усмехнулся Василий, — эдак не то что командира проспишь, а и без обеда останешься, когда так вот опаздывать будешь.

Закончив еду, разведчики дружно поднялись и ушли. А Федяев, словно совершая торжественный обряд вкушения пищи, ел медленно, жевал долго — спешить ему некуда. Хорошо так вот посидеть вольно на траве, под солнышком — будто дома, на полевом стане, — и родных вспомнить, пока дружки не мешают. И немец уж который день снарядами не тревожит. Правда, деревьев таких — изуродованных, с обломанными сучьями, с поникшими кронами — на полевом стане не бывает. Разве после дикой грозы, после несусветной бури, какая случается, может, раз в сто лет…

— Какого черта ты тут расселси! — издали закричал ему Тимофей Рушников. — До ужина, что ль, сидеть будешь?

— А тебе для чего я спешно понадобился? — невозмутимо спросил Паша и, оглядевшись, заметил, что поляна почти опустела.

— Петренко выпросил позволения у поручика сходить нам в передовой окоп, — разъяснил Тимофей. — Какая-то представления там будто бы намечается.

— Ну?

— Ну, ежели хошь, дак пошли. А не хошь — в землянке оставайся, потому как связного там велено оставить на всякий случай.

Федяев заторопился. Доскребая со дна полной ложкой, изрек:

— Мать наша — гречневая каша: не перцу чета, не порвет живота.

— Ну, давай скорейши! — торопил Тимофей. — Ждут они нас.

До землянки не дошли они. В траншее встретили свое отделение во главе с командиром и присоединились к нему. Двигались быстро по ходу сообщения. Федяев так и не понимал толком, для чего идут они в передовой окоп. Знал ли об этом поручик Малов, и почему отпустил он отделение — это доподлинно известно лишь Петренко.

В передовом окопе, расположенном здесь всего саженях в двадцати от противника, уже началась эта самая «представления». Солдаты соорудили чучело толстого, брюхатого немца с вытаращенными глазами, с красным носом и с вильгельмовскими усами, закрученными кверху.

Чучело высунули из окопа и под гармонь пели занозистые похабные частушки про Вильгельма. Никто, не прятался за бруствером, и немцы тоже открыто торчали над окопами и во все горло гоготали, показывая на «Вильгельма». Они что-то кричали по-своему. Находились и переводчики. С той и другой стороны летели записки, которыми обертывали камни…

— Потешники, — говорил командир первой роты, капитан Былинкин, боком проталкивая свое грузное тело между солдатами, столпившимися в траншее, — потешники, головы-то поберегите. Все равно карусель эта стрельбой кончится, как всегда… Ни за понюшку табаку в чужой земле зароют…

Он выбрался в ход сообщения, ведущий в глубину обороны, и удалился, чтобы не видеть этой шутливой перебранки, чреватой порою печальными последствиями.

— А чего это Эриха не видать сегодня? — орал наш солдат громовым голосом. — Уж не понос ли его прошиб?

— Мы с Эриком скоро похоронить вас будем, Ванья! — горланил в ответ огненно-рыжий здоровенный немец.

— Ты с похоронами-то погоди, — громче всех слышался тот же голос, — а лучше в гости к нам приходи! Вашего Вильгельма за упокой помянем!

— И вашего Николашку — тоже! — отвечал рыжий немец.

С той стороны раздался выстрел, и пуля продрала плечо «Вильгельма».

— Чего ж, вы, черти, в своего царя палите! — закричали наши солдаты, прячась за бруствер.

В это время и немцы к земле приникли, а над окопом у них поднялось чучело, здорово похожее на Николая Второго, только сделали они его донельзя тощим — аксельбант с плеча болтался в ярком просвете между рукой и муравьиной талией.

Оглядевшись вокруг и не увидев ни одного офицера, Петренко бесцеремонно выхватил у ближайшего солдата винтовку, приложился и, вроде бы не целясь, выстрелил. Пуля, видимо, попала в основание каркаса чучела, и «Николай», будто схватившись за тощий живот, свихнулся и упал носом на бруствер.

— Эт кто ж у нас такой меткий? — громко спросил кто-то. — С одной разки царя сразил!

Немцы начали палить беглым. Из «Вильгельма» летели клочья, но чучело — изуродованное и лохматое — держалось неколебимо. А на противоположной стороне опять поднялся тощий «Николай». Часто захлопали винтовочные выстрелы из наших окопов. У «Николая» отшибли руку, и аксельбант свалился с плеча.

— Головы беречь! — скомандовал Петренко своим. — Зря не высовываться! За каждого головой отвечаю.

Глядя на все это, Василий Рослов не переставал удивляться. Ведь совсем вроде бы рядом живут они с первой ротой, из одной кухни питаются, вместе поют «Боже царя храни», а солдаты первой роты немцев в лицо и по именам знают, и немцы наших тоже поименно величают, стало быть, каждодневно беседуют они друг с другом!..

Теперь уже и на соседнем участке застукала перестрелка, раздвигаясь все шире и шире по фронту. Возле Василия ахнул солдат, зажимая ладонью ухо. А из-под ладони, стекая в рукав, заструилась всплесками кровь. Солдат наклонился, к нему подбежали товарищи…

— Ну, братцы, — кричал Петренко, — представление кончилось! Пошли домой! Тут они без нас разберутся…

С вечера тихая-тихая стояла погода. Тепло по-летнему, и артиллерия уснула с заходом солнца. Так бывало часто: пряталось солнце — смолкали выстрелы, утихали взрывы артиллерийских снарядов. И хотелось верить, что война, умертвившая за день сотни людей, насытилась человеческой кровью и теперь спит.

Но чудовище это не могло спать. Время от времени прожекторы неприятеля, сверкая огненными языками, облизывали черный молчаливый горизонт, взмахивали высоко в небе и затухали, оставляя в глазах желтые расплывчатые пятна.

Стоя на посту возле землянки поручика Малова, Паша Федяев наблюдал привычные сполохи прожекторов, протирая глаза после их света, а во втором часу ночи ощутил холодный западный ветер и на девственно чистом небе увидел черную, косматую тучку с острыми бело-желтыми краями. В передовых окопах, слышно было, хлопнуло несколько выстрелов. Потом еще с десяток выстрелов щелкнуло в разных местах. Потом, как во сне, окутал Пашу густой, липкий туман, и дышать стало невозможно. Заломило глаза, перехватило дых, подкосились ноги и, падая на дно траншеи, он нажал на спусковой крючок…

Шел третий час ночи, но поручик Малов не спал, потому как на этот раз вместе с тыловыми газетами попало ему и подпольное большевистское издание. А такую литературу лучше читать без свидетелей. Он даже не разулся — как пришел с вечернего обхода в двенадцатом часу, впился в это чтиво, так и не разгибался.

Близкий выстрел, как ветром, приподнял поручика и понес на выход. Стоило ему высунуться за дверь, как в нос ударил острый, противный запах, знакомый еще с гимназической поры.

— Хлор пустили, мерзавцы! — успел сообразить Малов, подхватил Федяева, занес в землянку и плотнее притворил за собою дверь.

Слухи о приготовлениях немцев ходили давно. Малов верил и не верил им, но на всякий случай выпросил у того же знакомого корреспондента, занимавшегося и фотографированием, коробочку гипосульфита. В двух стаканах сделал раствор, смочил в нем конец полотенца и положил Федяеву на лицо. Потом выхватил из баула все носовые платки, сколько было, развернул их и пропитал раствором.

Лежа на полу, Паша заворочался, сорвал с лица полотенце. Его начало рвать, он корчился, извивался, царапал ногтями чуть поструганные доски, постланные на земляной пол.

— Федяев! Федяев! — кричал поручик. — Ты слышишь меня? Дыши только через мокрую тряпку. Эта жидкость разлагает хлор и может спасти тебя.

Сам поручик закрыл нос и рот мокрым платком, потом сложил его с угла на угол и завязал концы па затылке.

— Слышишь, Федяев! Дыши только через мокрую тряпку! Я ухожу.

Захватив с собою пропитанные гипосульфитом платки, поручик поспешил к своим солдатам.

Яркая-яркая светила луна. По ходам сообщения бежали с носилками санитары, метались сестры милосердия, суетились врачи. Все они были в повязках, сделанных, видимо, на ходу. Но помочь пострадавшим не успевали, да и нечем помочь-то — русская армия так и не была подготовлена к отражению газовой атаки противника, — потому всем встречным советовали смочить в воде тряпку и дышать через нее.