Илья Маркин - На берегах Дуная Страница 36

Но Настя вспомнила Анашкина, комсорга роты Сашу Василькова, капитана Бахарева, солдат своей роты. Они сейчас в окопах, и, может быть, идет бой. Все воюют, а она скроется от опасности. Что будут думать о ней?

— Нет, — решительно проговорила Настя, — нет. Коля, я довоюю, обязательно довоюю до конца!

И от этих слов она почувствовала, как все тяжелое и безрадостное отошло, исчезло, в груди приятно заныло и удивительное спокойствие охватило ее.

— Всем сейчас нелегко, — продолжала она. — Мне легче. У меня ты есть, близко, рядом. А у других погибли и никогда не вернутся.

— Николай, генерал пришел, тебя вызывает, — войдя в комнату, сказал майор Толкачев.

— Ну, иди, иди. Не беспокойся, — обняла Аксенова Настя, — работай спокойно. Я увидела тебя, и мне больше ничего не нужно.

Она легонько толкнула его и прикрыла дверь.

За несколько минут в комнатах помещичьего дома не осталось и следа от недавнего празднества. В гостиной желтели столы офицеров оперативного отдела. В боковой комнате, где раньше, видимо, было жилище прислуги, надрывно басил радист, вызывая затерявшуюся где-то «Фиалку».

Вокруг генерала Воронкова в клубах табачного дыма склонились над столом артиллерист полковник Гришин, танкист полковник Ищенко, инженер-полковник Баринов, начальник штаба тыла полковник Сорокин.

Генерал Воронков, как всегда подтянутый и чисто выбритый, расспрашивал представителя Дунайской речной флотилии капитана второго ранга Борзова:

— Могут ваши катера по каналу Шервиз пройти? Если б могли, то вы бы оказали огромную поддержку нашей армии.

— Никак нет, товарищ генерал, не могут. Мы всё обрекогносцировали, и ничего не получается. Канал запущен, обмелел, перекатов натянуло. Катера не пробьются.

— Так чем же, конкретно, флотилия может помочь?

— Пока ничем, — пожал плечами капитан второго ранга, — Будапешт все закупорил, Будапешт. Пока не уничтожена будапештская группировка, мы скованы. Кроме того, немцы очень много плавающих мин пускают по Дунаю. Вчера чуть не потопили два катера. Хорошо, рулевые во-время заметили, а то б пошли ко дну.

— А мы от вас серьезной поддержки ожидали. Что ж, придется вам старую задачу выполнять, боеприпасы через Дунай перетаскивать, а обратными рейсами раненых эвакуировать. Планируйте свою работу с полковником Сорокиным.

Недовольный и обстановкой и самим собой, моряк понуро вышел из кабинета генерала и озлобленно выругался.

— Не печалься, браток, боеприпасы тоже нужное дело, — успокаивал его полковник Сорокин, никогда не унывающий толстяк с добрым лицом и неторопливым, слегка окающим говорком. — Пойдем-ка лучше подрассчитаем все и закурсируем туда и обратно, обратно и туда.

— Не очень много накурсируем. Сплошная ледяная каша плывет. Вчера один катер так затерло, что еле выручили, на четыре километра вниз утащило, как щепку, от берега к берегу швыряло.

— Надо, милок, надо, — зашептал ему на ухо Сорокин. — Ты знаешь, сколько в дивизиях снарядиков-то осталось? На два часа хорошего боя. Пальнут — и пой Лазаря. Ну как, Аксеныч, живой? — увидев майора, радостно встретил его Сорокин.

— Живой, — улыбнулся Аксенов.

— От самого Сталинграда жду я твою свадьбу. Когда же надумаешь-то, а? Помнишь, в балке Солдатской обещал меня отцом посаженым взять!.. Знаешь, капитан, — обернулся он к моряку, — и досталось нам с ним под Сталинградом! Раз налетели пикировщики, кинулись мы в щель. Она узкая, а я толстый, застрял — ни туда, ни сюда, хоть плачь.

— Случается, — явно не расположенный к разговорам, угрюмо пробасил моряк.

— Ну, ладно, Аксеныч, бывай здоров. А про свадьбу не забывай. Я тебе от самого Сталинграда подарок берегу.

Аксенов пожал руку полковника и вошел в кабинет генерала.

Артиллерист и танкист яростно спорили, отвоевывая каждый для своего рода войск лучшие маршруты для перегруппировки.

— Ты учти, — наставительным тоном внушал полковник Гришин, «неисправимый академик», как прозвали его офицеры штаба, — твоим танкам любая дорога хороша, а колесная артиллерия не может без дорог передвигаться, понимаешь — не может.

— Колёсная артиллерия! — зло усмехнулся возбужденный сейчас до драчливости Ищенко. — А у нас, что, колесных машин нет? Тылы же у нас, тылы все на колесах…

— Ну, достаточно, — остановил их Воронков, — так вы до утра проспорите. Вызывайте по одному офицеру, и они вместе с майором Аксеновым выберут маршруты, подсчитают все, оформят материалы и доложат нам. Пишите, Аксенов, какие части наметил командующий для переброски на участки возможных ударов противника… Сейчас два тридцать, — взглянул на часы Воронков, — в шесть доложить расчеты вывода войск…

— Ну что, расчеты марша приказал разработать? — спросил вернувшегося Аксенова Можаев.

— Да, к шести часам.

— Ах, чорт возьми, куда этот Орлов делся? — ворчливо проговорил Можаев.

— Да здесь я, Володя, здесь, тридцать минут тебя жду. Давай уточним линию фронта.

— А что уточнять? Никаких изменений, все на прежнем месте.

— Нет, извини, пожалуйста. Давай по карте сверим. А то бомбанут по своим, и нам с тобой головы поснимают.

— Подожди. Я сейчас прикажу дежурному еще раз позвонить по корпусам и уточнить. А вообще, Пашка, формалист ты, просто беда. Целый месяц мучаюсь с тобой, и когда только избавлюсь.

Офицеры молча посмеивались, слушая беззлобную перебранку друзей. Начальник оперативной группы авиационного штаба и заместитель начальника оперативного отдела за месяц боевой жизни настолько тесно сработались, что даже спали в последнее время в одной комнате. Часто можно было видеть, как до изнеможения уставший Можаев, положив голову на стол, спит сидя, а Орлов вместо него принимает телефонные донесения.

Аксенов с офицерами штабов родов войск уединился в боковой комнатушке. Работа предстояла нелегкая. К переброске командующий назначил шестьдесят семь частей разных родов войск. Для каждой части нужно было выбрать маршрут, наметить исходные рубежи и районы сосредоточения, рассчитать время на движение и подготовить распоряжения.

— А где же все-таки они ударят? — спрашивал полковник Жилин. — Видно, в центре.

— Командующий считает, что всего вероятнее на правом фланге.

— Да, но там же мертвая тишина, а в центре и на левом фланге непрерывные атаки.

— Это, видимо, отвлекающие действия.

— Где бы ни ударил, а нам нужно быть готовыми. Начнем-ка лучше работать, — хмурился суровый и неразговорчивый инженер-майор Незнакомцев, — вот карта дорожной сети, давайте выбирать маршруты.

Работа шла дружно и спорно. Один за другим ложились на бумагу рейсы артиллерийских, танковых, инженерных частей. Красными линиями тянулись по карте будущие пути движения войск. Километры, часы и минуты определяли темпы маршей.

Пока машинистки перепечатывали графики марша и распоряжения частям, Аксенов пошел в свою комнату. Мягкий лунный полусвет озарял стены. Сонную тишину комнаты нарушало только едва слышное спокойное дыхание. Аксенов на носках подошел к постели. Настя лежала на боку, подложив ладонь под щеку. Он стал на колени и безмолвно смотрел на ее спокойное лицо с полуоткрытыми губами и едва заметной ямочкой на подбородке. Настя глубоко вздохнула и открыла глаза.

— Коля, — прошептала она, обвив его шею руками, — как я истосковалась по тебе…

Косенко последним вышел из землянки, где проходило заседание дивизионной партийной комиссии, увидев поджидавшего Василькова, схватил его за руку и горячо, волнуясь и путая слова, заговорил:

— Понимаешь, Саша, здорово… Никак не ожидал… Я думал… а тут все просто так…

— И я не ожидал, — ответил Васильков и, будто разгоняя сон, встряхнул головой. — А в общем замечательно!

Они пошли в гору. Дубы в опушении снега поднимали к небу седые головы. Молодая поросль разбегалась от побитых осколками стволов и тонкими ветками тянулась к свету. Серебристая пыль призрачно мелькала в воздухе. Где-то постукивал дятел, потом сухо треснуло дерево, дятел смолк, прокричала какая-то птица.

— Сядем, — прошептал Васильков и смахнул снег с невысокого пня.

Косенко, отстегнув ремень, распахнул шинель. Из левого кармана гимнастерки виднелся утолок красной книжечки. На фоне выгоревшей ткани он казался ярким цветком, омытым утренней росой.

— Убери в боковой, — наставительно посоветовал Васильков и прикрыл клапан кармана на гимнастерке Косенко.

— Понимаешь, прохудился, боюсь положить, — ответил Косенко, запахнул шинель и туго перепоясался ремнем. — Вернемся, новый пришью, покрепче, — добавил он и шагнул к Василькову.

— Помнишь, Саша, песню? — сказал он, присаживаясь рядом с Васильковым, и вполголоса запел: