Илья Маркин - На берегах Дуная Страница 37

— Помнишь, Саша, песню? — сказал он, присаживаясь рядом с Васильковым, и вполголоса запел:

Там вдали за рекойЗагорались огни…

— Понимаешь, Саша, — мечтательно откинув голову, продолжал Косенко, — бывают в жизни такие моменты, когда чувствуешь, что грань какую-то перешагнул. Вчера, позавчера и раньше жил, воевал и ничего особенного не замечал, а сегодня вот вышел из парткомиссии и чую: новый я человек, понимаешь, Саша, совсем новый, переродился вроде. И как-то все стало просто, ясно, легко. Даже дышу вот, дышу и никак не могу надышаться.

Перед Васильковым стоял совсем не тот молчаливый, замкнутый паренек, что пришел в роту под Чигирином на Украине. Все изменилось в Косенко. Даже глаза, большие, серые, казалось, стали совсем не такими, какими они были тогда, в первый день прихода Косенко в роту.

— И еще, понимаешь, Саша, — не замечая изучающих взглядов Василькова, продолжал Косенко, — я только теперь по-настоящему чувствую себя взрослым человеком… Да, да! Взрослым, полноценным…

— А это потому, что мы вступили в великую семью. Ты представь только, кто состоит в партии. Самые лучшие, самые смелые, самые честные… Ты знаешь, мой отец всю жизнь работает на Тульском оружейном заводе. Его руками собраны сотни пулемётов. И он всю жизнь мечтал быть членом партии, но так до сих пор и не вступил.

— Почему?

— Говорит, что членом партии можно стать только тогда, когда все свое нутро очистишь от разной скверны… Однажды он написал заявление. На работу ушел торжественный, а вернулся мрачный, отказался от ужина и лег спать. Оказывается, когда он утром пришел на работу, то узнал, что контролер забраковал у него шесть деталей.

— А я, — перебил Василькова Косенко, — до войны еще был в Москве, в гостях у своего дяди. Он на кондитерской фабрике имени Бабаева работает, где конфеты делают. Четыре раза я приезжал, по месяцу и больше жил и, понимаешь, никогда у них дома не видел конфет фабрики Бабаева. Вначале я не обращал внимания, потом заметил и решился спросить тетю. «Дядя твой выдумывает все, — ответила мне она, — не велит покупать бабаевских конфет. Как бы не подумал кто, что эти конфеты с фабрики принес». А он был мастером на фабрике. Так всегда они и покупали конфеты других фабрик.

Косенко коротким, сильным движением загорелой руки пригнул ветку невысокой липки и, тряхнув ее, засмеялся. Снег посыпался ему на шапку, на шинель, на лицо.

— Знаешь, Саша, — отпустив дерево, серьезно и задумчиво заговорил Косенко, — вот войну закончим, и все по родным хатам разъедутся. А у меня нет своей хаты, — глухо, с горечью в голосе продолжал он, — и семьи нет. Один, як перст. Фашисты загубили всех…

Он стиснул кулаки и, опустив голову, смолк, задумчиво глядя куда-то в глубину заснеженного леса. И чем больше смотрел он вдаль, видя что-то известное только ему одному, тем добрее и мечтательнее становилось его лицо. И глаза его — большие, серые, под частыми рыжеватыми ресницами — отчетливо выражали перемену его настроения.

— А Родина моя Черкасщина, Украина, — продолжал Косенко. — А знаешь, Саша, — все решительнее и громче говорил он, — какая у нас там красота! Хаты билы, и все в садах. Яблони, груши, сливы, черешни, вишни! А на бахчах кавуны. Огромные, сочные! Пригорки, высоты, холмы, лощины, овраги. А внизу Днипро! Волны синие, вода спокойная. А на левый берег посмотришь, аж дух захватывает! Равнина, равнина, без конца равнина, и небо над ней голубое, без пятнышка. Как приеду домой, сразу же поступлю на курсы трактористов. Поучусь полгодика и — за руль! Мотор работает, як часы, а земля черная, аж смолянистая, и грача на ней не увидишь. Сашко, поедем к нам на Черкасщину?

Васильков так же, как и Косенко, размечтался о будущем, и слова друга вывели его из глубокого раздумья. По характеру Васильков не был мечтателем. Он был человек практического дела — энергичный, неугомонный, удивительно способный в любых условиях найти для себя работу. Должность комсорга роты как раз соответствовала его кипучему характеру. У него постоянно были десятки различных дел и обязанностей, и Васильков успевал и учиться сам, и помогать в учебе другим, и заботиться о каждом комсомольце, и находить работу для других. Сын рабочего Тульского оружейного завода, Васильков с малых лет вращался в среде мастеров-производственников, вся жизнь которых была насыщена интересами завода, его нуждами и потребностями. С малых лет Васильков умел работать с огоньком, вкладывая в дело все свои силы. Он любил профессию отца, работающего слесарем-сборщиком на заводе, но увлекала его не обработка металла, а другое дело, внешне совсем не схожее с профессией отца. Васильков до самозабвения любил электричество. В школе он был лучшим учеником по физике, а дома вся квартира была заполнена различными электрическими приборами. Самодельные электромоторчики, динамо, радиоприемники, начиная от крохотного детекторного и кончая самодельным телевизором, который за неимением в Туле телепередающей станции Саше так и не удалось использовать, сложные электрические устройства для открывания и закрывания дверей и форточек — все это поражало каждого, кто заходил в дом Васильковых.

И на войне Саша в своем вещевом мешке постоянно держал несколько книг по электротехнике, в свободное время просматривал их и берег, как ценность.

Человек простой, открытой души, он тайно от всех вынашивал самую заветную мечту. И теперь, когда Косенко заговорил о будущем, о том, что он будет делать после войны, Василькову вдруг захотелось рассказать ему и о своей мечте, в осуществление которой он и сам еще верил смутно.

— Нет, — отвечая на вопрос Косенко, вначале несмело заговорил Васильков, — люблю я Украину, Днепр люблю, и хаты, и поля, только — ты не обижайся, пожалуйста, — мне дороже всего моя родная Тула. Там я родился, вырос, встал на ноги, и там мое будущее. Закончу школу — обязательно закончу! — и пойду в институт. В электромеханический! Ты знаешь, что такое электричество? — подойдя вплотную к Косенко, спросил Васильков, и сам же, не задерживаясь, ответил: — Электричество — это… это жизнь! Нет такого в жизни, что бы не смогло сделать электричество. Оно греет, светит, варит, плавит, вращает машины, действует на тысячи километров, — одним словом, во всем облегчает жизнь человека. А мы еще — то-есть люди вообще — не научились по-настоящему, полно, во всех возможностях использовать электричество. Вот ты подумай только, — с силой взял Косенко за руку Василькова и усадил на пень, — что было бы если б мы могли передавать электрический ток не по проводам, а прямо, прямо по воздуху. Ты скажешь: а радио? Конечно, радио это передача электрических импульсов без проводов. Это верно, но какая мизерная энергия. Я говорю о мощных передачах без проводов тока промышленного значения. Ты представляешь жизнь, когда человек научится передавать ток по воздуху? Вот сейчас у нас автомобили, сколько им нужно горючего! А тогда? Простой электромотор и какое-нибудь устройство вроде антенны для приема тока. Щелкнул выключателем и пошел, куда тебе нужно. Так же и самолеты в воздухе, тракторы, комбайны в поле, освещение в домах и на улицах, отопление, производство металлов, станки, агрегаты, корабли на морях и реках, шахтерские машины под землей, на земле трамваи, троллейбусы, что-то вроде мотоциклов — все, все работает от электричества, и нигде не видно никаких проводов. Удобно, выгодно, просто, легко, красиво! Только учиться нужно, много, очень много учиться, все познать, усвоить и думать, думать, работать, творить, изобретать, совершенствовать!

Косенко, затаив дыхание, слушал Василькова и не мог отвести взгляда от его лица.

— Да, вот это здорово, — прошептал он, когда смолк Васильков, — Сашко, здорово это. И ты этого добьешься, я уверен, добьешься. Ты же такой, такой особенный, не как другие.

— Брось это, — сразу став суровым, отмахнулся Васильков, — все люди одинаковы, нет людей особенных. Только одни больше работать любят, а другие вместо работы — загорать.

— Вот нам бы дожить до конца войны, — словно не слыша Василькова и не видя изменившегося выражения его лица, продолжал Косенко, — отвоевать, фашистов разбить и домой здоровыми вернуться.

— Довоюем и домой вернемся, обязательно вернемся, — твердо и уверенно сказал Васильков, присев на пень рядом с Косенко.

Внизу, под горой, вспыхнула стрельба. Васильков и Косенко прислушались.

— У нас, кажется?

— Вроде у нас.

— Пойдем.

Они побежали вниз. Нагорный лес оборвался, и впереди открылась просторная равнина. Снегопад прекратился, и далеко в низине показалось разбросанное по холмам село. Улицы его были пустынны, только из трубы крайней хаты вился дымок. В недвижном воздухе он поднимался высоко вверх и растворялся в сумраке зимнего, ненастного неба.