Вилис Лацис - Семья Зитаров. Том 2 Страница 38

В городе беженцы узнали, что приехавшие сюда раньше латыши остановились в лесу, вблизи станции, и что в городе нельзя найти квартиры. Погода стояла теплая, со дня на день ожидали отправки эшелона, поэтому можно было пожить неделю под открытым небом, и прибывшие отправились в сосновый бор возле станции.

Движение на железной дороге было небольшое. Один раз в сутки приходил пассажирский поезд из Барнаула и Новониколаевска и один раз уходил. Изредка раздавался гудок маневрового паровоза, но большую часть суток на станции царила тишина.

Теперь лес у станции ожил. Дым множества костров поднимался над соснами; кудахтали куры, пели петухи, лаяли собаки. В лесу там и сям стояли шалаши беженцев. На протянутых между деревьями веревках сушилось белье. А на кострах висели закопченные котелки.

Приехавших из Бренгулей в этом лагере встретили как долгожданных родных. Здесь уже находились латыши из степей и из обширного горного края. Немного подальше от железной дороги, у реки, расположились литовцы и поляки. Местами слышалась эстонская речь. И совсем отдельно от других, на конце лагеря, устроились белорусы. Никто не знал, где находились они все эти годы, из каких медвежьих углов и горных ущелий выползли, но сейчас, словно перелетные птицы осенью, спешили они сюда. Степные хлебопашцы и новоселы из тайги, лесорубы из непролазной чащи векового леса и смолокуры, горные охотники и сборщики хмеля, ремесленники из больших сел и батраки, работавшие у степных кулаков за кусок хлеба, — все съехались сюда, в этот большой лагерь, и с нетерпением ждали того дня, когда паровой конь повезет их назад, на далекую родину. Некоторые заявились сюда две недели тому назад, надеясь уехать с первым эшелоном, другие только что прибыли. Каждый день в лагере появлялись все новые и новые лица.

Жители Бренгулей составляли самую большую группу в лагере и поселились вместе, почти в таком же порядке, как жили в тайге. Приехавшие раньше занимали рядом места своим запоздавшим соседям и не пускали чужих; да никто и не пытался их утеснить: в лесу было достаточно просторно.

Янка Зитар пытался узнать, приехали ли сюда латыши, жившие в горах, но бренгульские жители ничего не знали об этом, а обойти лагерь не было времени: надо было немедленно строить шалаш — убежище на ночь. Парни взяли топоры и отправились в лес. Скоро они, притащив громадные, пахнущие хвоей охапки, натесали кольев и поставили каркас шалаша. Эрнест со старым Парупом выкопали яму для очага, выложили ее камнями и вбили по бокам козлы. Дети собирали сучья и шишки, женщины распаковывали еду и приготовляли посуду. Над сосновым бором уже засияли первые звезды, когда переселенцы, завесив вход в шалаши мешками и попонами, уселись вокруг костра поужинать.

Карл Зитар оценивающим взглядом осмотрел дырявую крышу шалаша — сквозь ветви просвечивали звезды.

— Ничего не поделаешь, какой есть. Надо бы закрыть камышом.

— Сегодня ночью дождя не будет, — сказал Янка. — Завтра принесем камыш.

Шалаш Зитаров находился в центре. В нескольких шагах от них расположились Парупы, по ту сторону костра — Силинь и Весман, а немного дальше оставалось свободное место: оно предназначалось для Бренгулиса, который должен был приехать через несколько дней. Вдова Зариене провела первую ночь под открытым небом, потому что Эрнесту некогда было построить ей шалаш, а сама она не умела.

Поужинав, Янка обошел все костры лагеря, надеясь услышать о Ниедрах, но везде были незнакомые люди, и Янка стеснялся расспрашивать их. Ничего не выяснив, он вернулся к своему шалашу и уселся возле догорающего костра. Дети и старики уже спали, только молодежь, возбужденная переездом, продолжала болтать, собравшись в кружок. Всем было хорошо, все щебетали, как птицы. Янке было грустно, сердце сжималось в предчувствии большой беды. Неужели ему больше не увидеть Лауры? Здесь в лесу ее не было…

На следующее утро лагерь проснулся рано. Сразу же задымили костры. Мужчины отправились на станцию за водой. Поднялся гомон, суетня. Беженцы отбирали вещи, которые надо снести на рынок. Приехавшие накануне приготовляли документы, чтобы зарегистрироваться в эвакуационном отделе.

«Сегодня или никогда», — решил Янка, без аппетита жуя пищу. Он с нетерпением ожидал момента, когда можно будет пойти в город. В «эваке» должны знать о ранее приехавших латышах. Если и там не окажется никаких сведений о Ниедрах, тогда совершенно ясно, что они остались на хуторе и в Латвию не поедут. Сегодня или никогда!..

Противный Эрнест! Подумаешь, какой хозяин нашелся! И чего его нелегкая дернула за язык.

— Янка… — заявил он во время завтрака. — Янка может сходить к реке и нарезать камыш для шалаша. А в «эваке» мы вдвоем справимся — всем там нечего делать.

У Янки даже губы задрожали.

— Почему это я должен резать камыш, оставайся ты… — огрызнулся он с такой злобой, что все с удивлением посмотрели на него. — Я свою долю нарежу потом, а сейчас оставь меня в покое.

— Смотри ты, какой уксус! — уставился на брата Эрнест. — Что у тебя там, в городе загорелось?

— Не твое дело.

По ту сторону костра сидело за чаем семейство Парупов. Айя с кажущимся равнодушием уставилась в землю. Но Янка знал: она слышит каждое слово и единственная из всех понимает, куда он спешит. Не поев как следует, он поднялся и ушел в шалаш. Янка никак не мог успокоиться. Эрнест… олух этакий…

Беженцы отправились в город большой толпой: одни налегке, другие — нагрузившись разным старьем для продажи. Сыновья Зитара по возможности принарядились, хотя ничего хорошего из одежды у них не осталось. У Янки дела в этом отношении обстояли хуже всех: он вырос из своей старой одежды, а отцовская была еще велика. Пришлось надеть серую солдатскую гимнастерку, старую фуражку и поношенное галифе. Еще хуже было с обувью — старые сапоги разлезлись, а других не было. Отцовские сапоги прибрал к рукам Эрнест. И получилось так, что Янка отправился в свой большой поход босиком, загорелый, как цыган, лохматый, с копной волос, полгода не видавших ножниц; на них даже фуражка не держалась, настолько они были густы и пышны. Босяк! Парень стал уже почти взрослым мужчиной, без вершка шесть футов ростом, с закаленными в работе тяжелыми и жесткими руками, похожими на лапы зверя, стройный и с такой легкой походкой, что яйцо с головы не уронит, — вот и все его богатство. Только ноги босы, как у бродяги. Но, счастливый, он сейчас не думал об этом, осознав все гораздо позднее. И хорошо, что так случилось, иначе он никогда не решился бы пойти в город, остался бы в лесу резать камыш и сидеть у костра с Айей, девушкой из землянки, для которой безразлично, босы или обуты его ноги. Ведь они оба выросли на лесной вырубке в таежной глуши, где о подобных деликатных вещах и понятия не имеют.

Жизнь человека состоит из многих тысяч дней, и каждый из них имеет свой смысл и ценность. Но, когда человек оглядывается назад, он видит, что многое исчезло, забыто, целые годы покрылись мраком забвения и не осталось о них даже воспоминаний. Но среди этой пустыни забвения отрадными оазисами зеленеют редкие, незабываемые дни, запомнившиеся на всю жизнь моменты. Пусть пройдет год, десять или тридцать лет, а эти оазисы воспоминаний так же будут зеленеть, переливаться, и каждая мелочь оживет перед мысленным взором созерцающего их. Это решающие моменты, начальные и конечные этапы жизненного пути человека, проблески счастья и часы самого безутешного горя. Никто не может сказать, почему именно эти, а не сотни и тысячи других, не менее значительных моментов становятся столь незабываемыми вехами в памяти. В процессе совершающихся событий человек не думает о том, какую роль они будут играть в его жизни, он даже забывает о них на некоторое время, пока они, подобно комете, не вернутся из просторов вселенной, не вспыхнут перед ним, пробудив забытые чувства, чтобы вновь исчезнуть, а затем еще и еще раз вынырнуть из тьмы прошлого, когда круговорот судьбы заставит их возвратиться к настоящему.

Янка Зитар уже тогда знал, что для него значит сегодняшний день. Возможно, виной тому было его пылкое воображение.

Янка походил теперь на выпущенный из пращи камень, который неудержимо летит, устремляясь к одной точке, не заботясь о том, куда придется упасть, если иссякнет сила инерции.

До города шли все вместе. Там толпа рассеялась. Большинство направилось на базар, другие свернули к эвакуационному отделу — он помещался в центре города во втором этаже деревянного дома. Заведующий отделом — средних лет человек в красной рубахе и широких штанах — сидел за столом, перелистывая бумаги. Перепиской занимались добровольные помощники из беженцев. Канцелярия «эвака», как обычно, была полна посетителей. У вновь прибывших проверяли документы, после чего их регистрировали.

Пока Карл разговаривал с заведующим и его помощниками, стараясь выяснить перспективы отъезда, Янка заметил в толпе молодцеватого спекулянта Йоэлиса и сейчас же подошел к нему. Он поинтересовался: разве Йоэлис больше не разъезжает по горам? Когда он там был в последний раз? Как поживают на хуторе Ниедры? Что, они уже продали его? Тоже приехали в Бийск? Гм, надо как-нибудь зайти навестить их. Только где они живут?.. Йоэлис знал адрес Ниедров, и Янка, притворившись, насколько возможно, равнодушным, поспешил его записать. Потом он круто изменил тему разговора и начал рассказывать о своих соседях и о лагере у станции. Как только к Йоэлису подошел новый собеседник, Янка выскользнул из канцелярии.