Александр Филатов - Вариант "Дельта" (Маршрут в прошлое - 3) Страница 4

   А вот отец районного военного комиссара был личностью почти что легендарной. Почему „почти“? Да, потому, что о его прошлом – действительно, заслуженном и героическом – в городе, да и во всей области узнали лишь добрую дюжину лет спустя после рождения Андрюши. Узнали незадолго до празднования сорокалетия Великой Победы. Тогда, в апреле 1985-го, на имя Андрюшиного дедушки – Андрея Васильевича старшего пришло правительственное письмо. Конверт содержал в себе приглашение в областной центр. Ветерана для чего-то попросили прибыть в мундире, если он сохранился, и при всех орденах. Оттуда дедушка приехал сильно взволнованный, на чёрной „Волге“, дверцу которой перед ним предупредительно раскрыл молодой капитан. На дедушке вместо его довольно потёртого „парадного“ чёрного пиджака был новёхонький, но сидящий „как влитой“, мундир полковника Советской армии. Андрюша, выбежавший встречать деда, сразу же заметил, что на мундире кроме хорошо уже знакомых ему Ордена Красной звезды, Ордена Отечественной войны Первой степени и полудюжины медалей теперь, в дополнение к ним, сверкали Орден Ленина и Золотая  звезда Героя Советского Союза. На правом же лацкане мундира появился какой-то значок, Андрюшей никогда ранее невиданный. Только позже, хотя и в тот же день, Андрейка узнал, что это за значок: такие давали только самым заслуженным ветеранам госбезопасности.

––––––––––––––––

Хотя всё, только что здесь описанное, конечно же имело серьёзное отношение к формированию личности Андрюши, его мировоззрения и жизненных интересов, всё же вернёмся во времена его раннего детства.

Свои первые слова по-русски Андрюша совершенно отчётливо и вразумительно произнёс, когда ему ещё не было и десяти месяцев – в октябре 1973 года. Первым словом было отнюдь не „мама“. И даже – не „папа“. Нет, это была целая, осмысленная, грамотно построенная фраза: „Папа, хочу пись-пись“. Отец, стоявший возле даже ещё и не годовалого мальчонки, замер и отчего-то побледнел. Мать, находившаяся в той же комнате поодаль, негромко вскрикнула. Дедушка ничего не слышал – он занимался чем-то во дворе или в сарае. Сделав свои дела, малыш опять надолго замолчал, но примерно через месяц опять стал говорить. Поскольку слова он произносил совершенно чётко, со всеми звуками и правильно, но как-то очень похоже на дедушку, Андрюшина мама сразу же заподозрила, что её первенец – вундеркинд с так называемым абсолютным слухом.

Вы скажете: „Ну, конечно, чего ещё ждать от влюблённой в своё дитя мамаши?!“, но будете неправы. Да, абсолютный слух встречается у одного человека на 40000 (сорок тысяч!). Да в городке, где жила семья Черкасовых едва насчитывалось пятнадцать тысяч жителей, но, как минимум, два человека со столь редкой (очень нужной для музыкантов и… переводчиков) аномалией уже точно были – это мать Андрюши и его дедушка. И, пускай, дедушка ещё не получил своих заслуженных наград Героя, но заслужил-то он их благодаря своему великолепному произношению немецких слов. Более того, немецкий он освоил по-старинному, живя в городе Энгельсе на Волге. Оттуда в первый год войны эвакуировали всех так называемых „поволжских немцев“ (ладно, пусть – „депортировали“, если вам так привычнее!). Это был старый немецкий, мало изменившийся с Елизаветинских времён. Но обучаясь в инъязе, Андрей Васильевич старший быстро, без затруднений освоил баварское произношение: благо, что его группу вёл настоящий немец – выходец из Бухлое, что под Мюнхеном. А научиться говорить на иностранном языке без акцента и не обладая абсолютным слухом, а потом ещё без затруднений переучиться на баварский диалект – такое практически неосуществимо. Опять забегая вперёд, отметим, что именно это знание языка плюс замечательная наблюдательность и привлекли в 1939 году особое внимание ИНО НКВД СССР к персоне А.В. Черкасова. В результате этого внимания он и окончил войну в чине гауптмана (капитана) германского Вермахта и, одновременно, подполковника госбезопасности СССР.

Правда, Василий Андреевич – Андрюшин отец, абсолютным слухом не располагал, но имел очень хороший музыкальный слух. Вследствие этого, начиная с конца семидесятых, когда по радио всё чаще стало звучать „пение“ безголосых эстрадников, а то ещё и американо-негритянские звуковые поделки, он всё чаще морщился и тотчас выключал приёмник.

В общем, думаем, вас не удивит, если мы скажем, что Андрюша рос ребёнком, очень восприимчивым к звукам – голосам и музыке. Впервые родители обратили на это внимание, когда Андрюше ещё не исполнилось и полутора лет. В тот день по радио на УКВ звучала знаменитая „Дорическая“ Баха. К тому же – в превосходном исполнении Амадеуса Вэберзинке. Надежда Евгеньевна, вернувшаяся с работы вскоре после обеда ласково окликнула своего первенца, но ответа не дождалась. „Спит, наверное, наш малыш“,– подумалось ей. Потом она услышала нарастающее „forte“ органа и поспешила в комнату: она, как и все культурные люди, тоже любила эту вещь. Но картина, которую она застала в „большой комнате“ поразила молодую мать гораздо больше, чем одно из любимых ею произведений великого композитора: Андрюшка стоял между стереофоническими колонками в той самой точке, в которой достигается наибольший эффект объёмности звучания. Мальчонка стоял неподвижно, как статуя. Личико его выражало неописуемый восторг, зрачки голубых глазёнок были расширены, а в уголках их, как бриллианты, сверкали две крохотных слезинки. Мать всё поняла и, стараясь не потревожить ребёнка, уселась позади него на диван, хотя и старый, но поддерживаемый хозяевами во вполне приличном состоянии. Когда прозвучали последние звуки, Андрюша постоял ещё несколько секунд, не шелохнувшись, а затем бегом устремился к матери:

– Мама, мамуля! Это – что?!

– Это Бах, сынок, – такое имя было у композитора…

– Почему – „бах“?! – возмутился маленький радиослушатель, – Это – красиво!

– Бах, сынуля, это такая немецкая фамилия. По-немецки – „бах“, а по-русски – „ручей“, понимаешь? – терпеливо попыталась объяснить Надежда Евгеньевна.

– И неправильно! Неправда! Не ручей… Это… Это – как море!

– „Nicht Bach – Meer sollte er heissen“, – задумчиво молвила учительница музыки по-немецки и сейчас же перевела: „Не ручьём, а морем должен он назывыаться“– и тут же добавила, – Как наша фамилия?

– Чиркасовы! – почти идеально правильно произнося все звуки, ответил малыш.

– Правильно, Черкасовы. А композитора звали Бах, он в Германии жил, в Ляйпциге…

– Мамуля, пожалуста, ещё Бах! – попросил ребёнок.

Мать поднялась с дивана, быстро отыскала в идеально упорядоченной коллекции пластинку с записью „Дорической фуги BWV 565“ и поставила её на проигрыватель. Сын так же внимательно, как и в первый раз, прослушал произведение, а потом заявил, выдавая своё непонимание принципов радиопередачи и их отличия от особенностей граммофонной записи:

–        Мамуля, это – хуже! Пожалуста, сделай как первую!

–        Сынок, это невозможно. По радио сейчас другая передача. Мы можем только пластинку ещё раз проиграть! – При этом Надежда Евгеньевна с восторгом и ужасом подумала, не произнося, конечно же, этого вслух: „Неужели малыш услышал крохотную, никем не замечаемую ошибку органиста… Никем из тех, у кого был обычный музыкальный слух?!“ – Сынок, а почему – хуже? Объясни, пожалуйста.

И её крохотный сынок, не находя в своём ещё небогатом запасе нужных слов, просто пропел соответствующее место, пояснив, что в первый раз было „так“, а во второй, на пластинке – „этак“, и что это, второе, – неправильно. Вконец растерявшаяся мать (ведь её подозрения/надежды о слухе сына подтвердились!), не ответив сыну, предложила послушать другие органные произведения. Долго. А для столь маленького ребёнка – очень долго продолжался этот первый, стихийный урок музыки…

Так что, в отличие от многих детей, Андрюша не воспринял в штыки, когда родители навязали ему занятия музыкой. Ну, и, разумеется, занятия музыкой начались со скрипки, поскольку и мама была скрипачкой, и в доме имелась целая коллекция неплохих скрипок (в том числе одна „настоящая из Кремоны“, по-видимому, прабабушкино наследство, уцелевшее невесть каким чудом за все эти якобы полтора века). Потом, правда, года через два, услышав знаменитую „Сороковую“ симфонию Моцарта, шестилетний Андрюша самостоятельно подобрал её на пианино и буквально часами наигрывал её, пока никого не было дома. Вот за этим-то занятием (вместо приготовления уроков) и „застукал“ его добрый, но строгий дедушка. Он ничего не сказал внуку по поводу Моцарта, спросив лишь: „А уроки-то ты сделал?“ „Пока нет, дедуся, но я – мигом!“ – ответил честный парнишка. (Надеемся, читателям понятно, что родители пристроили мальчонку в общеобразовательную школу с шести лет – вернее, в неполных семь – заботились о будущем: не то ведь, как раз к окончанию школы парень мог попасть под призыв. Кое-кто подумает: „Ну, да, как же! Папаша – военком, да чтобы сынка не «отмазал»“. Для таких читателей специально заметим: и времена были не те, и Советскую армию уважали, и честных людей в Союзе – в отличие от её базарного, то бишь „рыночного“ огрызка в виде эРэФии было не в пример больше, и – самое важное – добрые и чистые дела делаются только людьми чистыми, с добрыми и честными намерениями).