Владимир Курочкин - Избранное (сборник) Страница 42

– Нет, не читал, – ответил я. – Интересно?

– Хорошо, что не читали. Скучно! Растянуто! – сказал Панчо быстро.

Потом обернулся и посмотрел на меня в упор. Я поразился. У парня белки потемнели, как бы обуглились, видимо внутри у него бушевало пламя. Затем он закричал:

– Уйдите, уйдите! Прошу вас… Проклятые! Как они смели…

Как вы думаете, что оставалось делать? Я, конечно, ушел. Посидел немного дома. Потом ко мне постучался Панчо. Он был уже спокоен, молчалив, в общем – в своем обычном стиле. Мы спустились вниз и сели, кажется, за этот же самый столик. Пили. Он молчал, а я говорил. Курили. В этот вечер мы и обменялись фотографиями. Сдружились!

Когда полезли к себе после этого наверх, Панчо в коридоре остановился. Я уже дверь в свою комнату открыл, стал прощаться, а он положил мне руки на плечи и сказал:

– Ты знаешь, если мне даже вот эти руки прострелят… Обе руки!.. То зубами драться буду! То, что я сегодня видел… Я им не прощу… Не прощу…

Я ему ничего тогда не ответил. Да, собственно, что уж там говорить! Дело ясное. Хозе был прав! Ну, вот и все, что можно рассказать о нашем с ним знакомстве. Теперь – о самом главном. О случае с Панчо.

В то утро, сударыня, было такое небо, какое может быть только в Испании летом до восхода солнца. И не синее, и не голубое, и даже не розовое, а совершенно бесцветное. Задерешь вот так голову и смотришь: пусто на небе, и красок нет никаких. Лишь у самого горизонта, на востоке, легкая желтизна. В этот час очень тихо вокруг и не жарко. А через некоторое время глядишь: выскакивает из-за горизонта желтое ядро, и тогда наступает жуткая жарища, от которой нет спасения до самой ночи. Так вот Панчо как раз в такой час находился на аэродроме, ну, предположим для примера, близ Лильо. Его машина считалась в это утро дежурной, и он торчал в ней, привязанный к сидению, в шлеме, вот-вот готовый вылететь по первому требованию. Надо сказать, что он ждал не один: на старте находилось еще несколько готовых к вылету, заправленных машин. Прошел часок, ребят не тревожили, все казалось спокойным. Солнце взошло и стало печь. Механики хлопочут вокруг, проверяют моторы, острят, смеются, стараются развлечь летчиков, а те сидят потные и минуты считают. Кислое тянется время! Вдруг звонок, загудела сирена, и раз-раз – механики отскочили в сторону. И уже ничего не слышно на старте от грохота моторов, а потом пылью всех обдало. Не успели глаза протереть, как машины ушли в воздух. После небольшой пробежки сразу же свеча, и поминай лихом! Понимаете, вылетели новенькие быстроходные американские истребители, недавно закупленные в Мексике и с большим трудом доставленные к нам. Они на полном газу помчались на запад. Задание дали простое: в районе Толедо разведчики заметили перемещение противника. Ну, и следовало его пощипать. Хозе внимательно следил за своей машиной. Она была очень строгой в управлении и на такой скорости нелегко держалась в строю. Большая точность в движениях требовалась! Хозе, конечно, здорово летал, и машина у него не юлила. Но уже отвлекаться ему не приходилось. Все же мой Панчо успел с сожалением посмотреть на мелькнувшее внизу голубое озеро: оно прошло слева под крылом. К этому времени небо приняло обычную свою окраску. Оно отражалось в воде. От ветра по озеру ходили маленькие волны. Сверху, несмотря на то, что самолеты летели на высоте 1500 метров, волны были видны отчетливо, так же хорошо, как и каменистое дно у берегов, около которых плескалась абсолютно прозрачная вода. Для Панчо это зрелище было так тягостно, ну, как скажем, для нас был бы невыносим сейчас вид закупоренной бутылки с этим холодным напитком. Бедняга, каждый раз пролетая мимо, мечтал выкупаться в озере, и каждый раз ему это не удавалось.

Ребята промчались над линией железной дороги, которая идет к Алькасар-де-Сан-Хуан. Потом полетели над второй линией, идущей к Сьюдад-Реаль. Самолеты забирали немного вправо. Они хотели подойти к Толедо с севера. Внизу виднелась ниточка железнодорожного полотна. В одном месте она обрывалась, там темнела безобразной формы яма. Здесь, очевидно, поусердствовала фашистская авиация. Около воронки уже копошились похожие на букашек люди, подъезжали машины. Наши восстанавливали железную дорогу. По шоссе, наискосок от полотна, по направлению к Мадриду мчались грузовики; в них лежали грузы, укрытые брезентом. Автомобили летели как ураган, несмотря на то, что гудрон во многих местах пробил осколки бомб. На земле от деревьев лежали темные резкие тени, господствовала прохлада. А моему парнишке солнце жгло затылок, и он только пошевеливал головой, стараясь кожей шлема стереть на шее капли пота. В тот момент Хозе походил на бомбу, готовую вот-вот лопнуть. Ему хотелось как можно скорее разбомбить этих проклятых фашистов, вернуться к озерку и выкупаться.

У Бургильоса самолеты резко свернули вправо, сзади остались мрачные, как застывшая лава, выжженные, желтовато-грязного цвета Толедские горы. Потом пролетев по прямой к северу, истребители развернулись влево, набрали еще немного высоты и поспешили к Толедо. Они летели уже над территорией врага, и ребята следили за землей и воздухом во все глаза. Внизу была зелень, деревья, кустарник. Однако и здесь, в долине реки Тахо, преобладали желтые и коричневые краски. Виднелись окопы, укрепления, но войсковых скоплений не замечалось. С нашей стороны палили из пушек, и у окопов врага ложились разрывы снарядов. В городе также ничего особенного не оказалось. В южной его стороне горели длинные приземистые склады, и густой едкий дым вползал в ближайшие улицы. Весь город был как в тумане. И пекло же там было! Командир эскадрильи повернул самолеты прочь от города. Вся эскадрилья направилась к Торрихосу И точно угадали! От Торрихоса продвигались к Толедо колонны фашистов. Наши ринулись к ним, благо еще внизу никто не успел разобрать, в чем дело. Быстро разделились на группы, одни полетели вправо, другие влево. Моторы включили – и сразу же как провалились! Вот уже земля в семистах метрах.

Ну, и тогда пошло! По основному шоссе двигались большие трехосные грузовики с боеприпасами, они спешили к Толедо. Справа шли, придерживаясь деревьев, пехота и немного кавалерии. А слева ползли танки… Они, очевидно, попали сюда случайно, им было не совсем удобно двигаться по ухабистому полю, а на дорогу выбраться не удавалось. Панчо и еще три парня нацелились на танки. На борту самолета имелись легкие бомбы. Панчо покидал их в танки. Бомбы разворотили перед танками путь, но те только остановились. Им хоть бы что! Хозе пикнул на них и прошелся по броне из пулеметов. Картина та же. Тогда парнишка решил не терять попусту времени и кинулся к коннице. Там уже была каша! Вы понимаете: на вас с воем и ревом опрокидывается с неба стальная груша, проносится над головой, осыпает свинцом, потом взмывает вверх и опять падает. Не хотел бы я быть в это время среди всадников. Лошади вставали на дыбы, все перемешалось, переплелось, крик, рев, свалка. А Хозе открыл все свои «краны». Эти американские самолеты – чертовская штука: в крыльях у них работают два скоростных автоматических пулемета и через винты бьют еще два. Поливают как в душе!

Хозе в тот миг левой рукой даже за сердце схватился, так все мелькало перед глазами и гремело внизу. Различить что-либо было невозможно. Где уж там! На высоте 15 метров от земли при полной-то скорости разве что увидишь? Черное и белое, серое и красное, вот и все! Рябит в глазах. Потом Хозе взлетел вверх и взглянул под крыло, чтобы оценить обстановку: от конницы мало что осталось. Тогда он полетел вдоль колонны пехотинцев. Грузовики на шоссе остановились, они не могли двигаться ни вперед, ни назад. Рвались бомбы, машины горели. Паника все увеличивалась. Солдаты бросали винтовки и разбегались в стороны. Многие из них поднимали руки кверху и стояли так, уставившись в небо, как в столбняке. Часть лежала на земле, закрыв лицо руками, а остальные убегали к кустам, но по дороге падали, скошенные пулеметным огнем. Какой-то офицер, очевидно, сошел с ума: поднял над головой марокканское седло и присел на корточки, как бы защищаясь от самолетов. Но мой Хозе вряд ли заметил все эти подробности, не до того было. Об этом позднее рассказывали пленные. Хозе делал заход над колонной, потом взлетал свечой повыше и затем опять шел стремительно вниз, нажимая кнопки пулеметов. От дыма, жары, трескотни пулеметов и воя моторов Панчо обалдел. Веки у него покраснели от воспаления, зрачки помутнели. Через минут десять ребята подтянулись вверх, осмотрелись и ушли от этого побоища. Задание они выполнили, да к тому же со стороны Авилы показались черточки: это на помощь фашистам летели «фиаты». Но наши не стали на них тратить время.

Они обогнули Толедо с запада, выискивая себе еще мишени. Враг прятался, по самолетам упорно стали бить зенитки, нужно было возвращаться восвояси. После подобных удач, сударыня, всегда бывает прекрасное настроение. Мой Хозе отдышался, отошел, вытер с лица пот и начал кричать что-то во все горло. В воздухе-то и наедине он очень разговорчив. Так они возвращались к себе, скользя над территорией врага. Набрали высоту. Солнце сквозь блестящие круги пропеллеров слепило глаза, но все было хорошо. Панчо уже считал себя самым счастливым на свете. Здесь, однако, сударыня, история еще только начиналась. Пока наши копались на шоссе у Толедо с пехотой, с аэродрома близ Саламанки поднялись фашистские бомбардировщики и пошли себе, как говорится, потихонечку, направляясь, видимо, на Таранкон. Мятежникам не терпелось сорвать связь между Мадридом и Валенсией. Ребята их заметили сверху, уже летя над своими окопами. Представьте себе, какая ярость всех охватила. Проклятые воры, как они смели прорваться! Ну, и «газанули» им вдогонку. Настигли быстро. Те и оглянуться не успели, как наши самолеты ворвались в самую гущу разбойников. Началась потасовка! Хозе сразу же кинулся к серому трехмоторному «юнкерсу-52» и атаковал его. Тот лениво стал откалываться от стаи. Он, может быть, и не хотел этого, но Панчо энергично отрывал его, как овчарка непутевую овцу от стада. Он был настолько назойлив и смел, что «юнкерс-52» скользнул вниз, развернулся и полетел к себе домой. Не выдержал! Вы ведь знаете, это у них принято. Панчо кинулся за ним. Жалил его со всех сторон, но и тот тоже отстреливался. Они быстро удалились от места боя, где один из бомбардировщиков уже со свистом сыпался вниз, дымя, как хороший смоляной факел. Хозе неистовствовал. Он подлетал сбоку, снизу, сверху, с хвоста, но серый «юнкерс-52» упрямо уходил к своим. И тогда Панчо принял решение. Его, сударыня, можно принять только один раз в жизни. Он решил лучше умереть, чем дать врагу уйти. Я не видел, какое в этот момент у него было лицо, но то, что у него теперь слегка дергается правое веко, это я знаю наверняка. Большое напряжение сил! Панчо зашел «юнкерсу-52» в лоб, разогнался снизу и, полузакрыв глаза, бросился вперед. Руки побелели, сжимая штурвал, ноги закостенели на педалях. Он решил ударить врага, протаранить его! Потом Хозе мне рассказал про эти минуты, правда, нехотя, словно редкими каплями, падали его слова, но все же ничего не утаил. Только об одном он тогда и думал: как бы руки сами не дернули в сторону штурвал. До слез не хотел этого, кусал себе губы, чуть ли не молился. В этот момент у него была страшная борьба между телом, которое хотело жизни, и волей, которая стремилась к победе. Если вам нужно определение этому, то можете называть это геройством или доблестью, как вам угодно.