Владимир Курочкин - Избранное (сборник) Страница 41

– В следующих пятерках должен быть и я! – шепчет Тимофей, поворачивается и взбегает на крыльцо. Он проходит через опустевшую приемную. Ничему не удивляющийся дежурный говорит:

– Теперь можно!

Тимофей входит к полковнику. Тот как раз кладет на место трубку телефона и тотчас идет из-за стола к нему навстречу. Он взглядывает на Тимофея черными, веселыми глазами и произносит:

– Прекрасно, прекрасно, я видел из окна, как Вы шли к нам. Поправились совсем? Молодцом, – он кладет Тимофею руки на плечи. – Ну, теперь надо семью навестить! Недельки на две можно. У меня здесь народу хватит.

Тимофей молчит, у него дрожат губы. И в носу что-то щиплет, словно в детстве перед тем, как зареветь. Полковник снимает свои руки с его плеч и проходит за свой стол. Он начинает там подбрасывать спичечную коробку.

– Ну, если так… тогда Ваш самолет – СНТ02, можете его принять.

– Есть! – отвечает Тимофей.

И выходит из кабинета полковника.

Бой продолжается…

Повести и рассказы

Наездник из Кастилии

Рассказ

Сударыня, если уж вы хотите слышать от меня что-либо интересное, то я буду говорить только о моем новом друге Хозе Панчо. Он заслуживает этого. Меня свела с ним наша война. И я позволю себе заметить, что о таком парне еще сочинят песни, чтобы распевать их в наших городах. Я расскажу все, что узнал от него самого и от его товарищей, хорошо знающих этот случай.

Видите ли, Панчо утверждает, что он родом из Кастилии, а это уже говорит само за себя. Но, уверяю вас, если бы довелось вам его увидеть, то никогда бы не подумали, что он способен на громкие дела. Я и сам не ожидал ничего подобного. Вот у меня сохранилась его старая фотография. Заметьте, это совсем мальчишка. Он и сейчас выглядит таким же, хотя всячески старается казаться пожившим человеком. Небольшого роста, но очень плотный малый. С его черноволосой головой и смуглым лицом следовало бы идти в тореро. Когда ему ребята об этом иногда говорили, он улыбался и помалкивал. А молчит Хозе частенько; порой даже думаешь, что он просто нем. Но Панчо все же признался мне, что его не волнуют ни быки, ни желтый песок арены. И это правда! Он слишком тих и скромен для всего этого. Жалко, конечно, что публика так и не увидит его в бархатных штанах и куртке, со шпагой в руке, что женщины в первых рядах не будут восторгаться его глазами и прической: он ведь очень ревниво следит за ней, отпустил даже острые бачки!

Я не знаю, как Хозе сделался летчиком. Он об этом не распространяется, – говорит, что возил на пассажирском «Юнкерсе» богачей из Барселоны в Мадрид и потом в Малагу. В общем, когда эта жирная свинья Франко заварил здесь кашу, мой парень был уже тут как тут. Он оставил где-то между Мадридом и Малагой своих толстых путешественников и прилетел с хозяйским «автобусом» прямо в расположение частей, верных нашей республике. С того момента и началась его настоящая работа. Теперь, разрешите, я уже поточнее расскажу вам о деле, за которое Хозе получил орден. Что? Вы желаете знать подробности нашего знакомства с Панчо? А зачем? Это же произошло просто. И, по-моему, это не так интересно, как то, что случилось с Хозе в дальнейшем. Вы настаиваете? Ладно, тогда я расскажу… Только предупреждаю, здесь будет все начистоту. Я хотя и болтун, но не враль. И если уж говорить, так надо все! Правда? Не пеняйте поэтому на меня, сударыня, если перед вами возникнут мужчины в немного обидном виде. Речь пойдет о трусости. Да, о самой заурядной трусости.

Когда мы прибыли со всех концов из провинций сюда, в наш Мадрид, чтобы защищать его от фашистов, то нужно было где-то жить, пока нас не расписали по частям. В казармах не удалось устроиться, там половину зданий испортили бомбы, а в пригодных помещениях расселились бойцы народной милиции. Тогда нам и предоставили вот эту гостиницу, в которой мы сейчас с вами сидим. Расположились мы каждый в отдельном номере. Занялись было разными своими делами. Уже вечерело, на небе – печальный такой закат оранжевого цвета. Я открыл окно – по улице шло много публики, как будто и войны не было и фашистов не существовало. По натертому до блеска шинами асфальту катили спокойно автомобили. Шум – обычный, городской. Только далеко где-то звенела, как летящий жук, какая-то странная, надоедливая нота. Признаюсь, было тоскливо в этот вечерний час. Все мы собрались из разных мест. Ни знакомства, ни дружбы между нами пока не существовало. И у каждого еще в глубине души свое личное было спрятано… Знаете, ведь этот проклятый мятеж разбросал по сторонам всех, оторвав от близких и родных, от жен, от стариков. Ну, и как это всегда бывает: опасность вас настигает именно тогда, когда вы меньше всего к ней приспособлены. Так и здесь. Только взгрустнулось, вдруг как бабахнет на улице. И пошло! Все ближе и ближе к нашему дому стали ложиться разрывы бомб. Точно там, наверху, фашистские коршуны знали, куда бить. Как оказалось потом, они действительно это знали. Еще накануне ночью предатели из-за наших спин передали с крыш световыми сигналами противнику, что, мол, ожидается прибытие подкреплений и, главное, летчиков. Да…

Понимаете, и теперь, после того как эти мерзавцы стали летать сюда на много реже, бомбардировка действует на меня так же, как и в тот первый раз. Это даже странно: здоровый, крепкий человек внезапно превращается в кисель. Сознаешь, что это обидно, стыдно и даже подло, говоришь себе: «Где же твоя воля, самообладание? А ну-ка, я заставлю себя быть молодцом!» – и никаких результатов. Все по-старому. Как ударит, будто земля вздохнет, глухо так, потом завоет, ну и кажется, что в рот помпу приставили и тянут из тебя внутренности. Ничего не поделаешь! Вот почему во время бомбардировки все так и стараются друг к другу прижаться, каждый соседа броней считает. Я тоже! Как началась тогда эта музыка, я тотчас же обалдел. На улице грохот, треск, а рядом, в номере, слышу, стекла посыпались. Не смог больше сидеть в комнате один. Бросился в коридор и дернул дверь соседнего номера. Она распахнулась, а я – в комнату! Влетел и вижу: растопырив руки и прижавшись спиной к стене, у самого окна стоит Хозе Панчо, – я тогда еще не знал его имени. Бледный, вытянув шею, он заглядывал на улицу сквозь разбитое стекло.

– Святая Мария! Они определенно метят в нас! – крикнул я.

Голос мой сорвался. Но Хозе оглянулся не сразу. Медленно повернул голову и ответил:

– Вы думаете?

Губы у него еле шевелились. Да и я был хорош… Мы оба поняли друг друга, и нам стало стыдно. Панчо оттолкнулся от стены и спросил:

– Вы в первый раз на войне?

– Да, – сказал я, – впервые под этим чертовым ливнем… И вы тоже?

Тут снова с потолка посыпалась известка. Мы невежливо замолчали, а потом познакомились. В лица, правда, не особенно поглядывали, но, пока на улице шумело, поговорили охотно. До сих пор вспоминаю с улыбкой об этом. Комично! Вот примерно о чем шла беседа:

– Сидел, читал! – указал Хозе на лежащую на столе книгу.

– Интересно? – не замедлил спросить я.

И дальше пошло так:

– Очень занятно. Нельзя оторваться…

– Неужели? А как называется книга?

– Ласарильо с Тормеса.

– Это наш писатель?

– Да, испанский. Только неизвестна его фамилия. Он написал эти рассказы в шестнадцатом веке.

– Странно, что нет фамилии! Очевидно, боялся?

– Да, ему удобнее было оставаться неизвестным. Это злая книжка. Сатира!..

– Вот как?.. Может, вы будете любезны дать ее потом мне?

– О, пожалуйста! Я уже дочитываю последнюю страницу.

И так далее, сударыня, все в таком же духе. Однако я заметил, что Хозе, разговаривая, нет-нет да и подойдет к окну и взглянет вниз, сжимая кулаки. Вижу – дело нечистое. Тогда я тоже к окну боком подобрался. Разговариваю, а сам глаза на улицу. Тут я понял кое-что. Внизу было все разбито. Ну, уж понимаете, как полагается в этих случаях. Мостовая в ямах. Дома изуродованы. Напротив нашего окна лежала женщина. Она была мертва и прижимала к себе ребенка, тоже убитого. Туда-то и глядел Панчо. А в пяти шагах от женщины виднелась девочка. Мы ее сначала не заметили. Она лежала очень тихо. Потом приподнялась и потянулась к матери. Но не смогла встать, очевидно, ей задело ноги. Хозе так и застыл! Бомбардировка кончилась, и неожиданно со всех сторон появились люди. Они бросились к убитым. В воздухе еще оседала белая пыль от взрывов. Мужчина в клетчатой, красной с черным, рубашке бросился к девочке. Подхватил ее на руки и помчался по улице, прижимая к себе свою ношу. У девочки раскачивались израненные ноги. Он прижимал ее к себе и бежал. Нам был виден острый, бледный подбородок малютки, запрокинувшей голову.

– А вы читали… – начал тогда внезапно, как бы продолжая разговор, Хозе и произнес какую-то неизвестную для меня фамилию писателя.