Евгения Изюмова - Дорога неровная Страница 47

Ишим — деревянный город, однако многие дома, хоть и сложены из крепких кондовых бревен, стояли на каменном цоколе. И расположены они были не так, как в их селе — к улице торцом, с парадным крылечком, защищенным от непогоды навесом, который опирался на резные столбики. Да и карнизы, наличники окон были украшены резьбой. А все хозяйственные постройки прятались за домами внутри дворов, оттого улицы казались опрятными и красивыми.

Побывал Егор и на железнодорожной станции, долго смотрел на чудные машины — паровозы, которые пыхтели, фыркали, время от времени окутываясь паром.

Словом, Ишим Егору понравился, и теперь парень хотел здесь найти своё счастье. Он рассчитывал найти там работу, но охочих найти работу было и без него немало. И решил Егор податься в Тюмень. Вот и пошел прямиком к «железке».

У станции на путях пыхтел паровоз, за ним тянулись товарные вагоны. Егор подошел к машинисту, вислоусому и чумазому, робко спросил:

— Дядь, а дядь, а вы куда поедете? Не в Тюмень?

— А тебе зачем? — машинист смотрел сердито, но в глазах таилась хитроватая искорка.

Егор совсем оробел: вдруг куда подальше турнёт, да это еще полбеды, а то сдаст в дорожную полицию, и он глянул по сторонам, прикидывая, куда бежать, если вдруг такое случится.

— Да мне, дядя, в Тюмень бы… Далеко до нее?

Машинист спустился вниз из паровозной будки, вытер руки ветошью.

— До Тюмени путь не близкий. А тебе, паренек, зачем туда? — глаза вроде, потеплели у машиниста, а усы уже не так топорщатся.

— Работу ищу. Из Викулова я. А в Ишиме ничего не нашел.

— Ну, купи билет до Тюмени, через час пассажир пойдет, а мы за ним — следом.

— Денег нет, дяденька, — опустил голову Егор.

Тут со станции подошел парень молодой, чуть постарше Егора, такой же чумазый, как машинист. В руках у него был чайник с кипятком.

— Матвеич! — крикнул парень. — Давай шабашь, да перекусим, я вот кипяточку принес.

Матвеич молча поднялся по лесенке на паровоз и спустился обратно с кожаной сумкой в руках и тремя жестяными кружками в руках. Егор сглотнул голодную слюну и пошел прочь — все запасы, что положила ему в сумку Агафья, уже кончились.

— Эй, паренек! — услышал он голос Матвеича. — Поешь и ты с нами.

— Не, я сытый… — замотал Егор головой и вновь сглотнул слюну от вида кусков сала и хлеба, что разложил Матвеич на чистой тряпице на камнях возле путей.

— Да уж… Сытый! — усмехнулся машинист. — А то по тебе не видно, какой ты сытый.

Так Егор познакомился с Лукой Матвеичем и его помощником Сашей. Рассказал обо всём. Новые знакомые решили довезти его до Тюмени, тем более что ушли в рейс без кочегара, а двоим трудно. О заболевшем кочегаре Матвеич не доложил начальству: кочегара могли уволить, а у мужика трое детей.

— Мы тебя выручим, а ты — нас, — сказал Матвеич, и Егор с радостью согласился стать на время кочегаром.

Матвеич с Сашей в дороге честно делили еду с Егором, который не остался в долгу — никого до топки не допускал. Сам орудовал всю дорогу. И радовался, что свет не без добрых людей. Матвеич же и посоветовал Егору поначалу найти работу на пристани:

— Парень ты здоровый, поработаешь грузчиком, оглядишься, может, и на завод какой устроишься.

— А к вам бы, паровозником, нельзя? Здорово — едешь, на мир глядишь. Интересно!

— Ну-у! — усмехнулся Матвеич. — К нам трудно. Учиться сначала надо. И документов у тебя никаких. Да ты не робей! Держись бедного люда. Бедняк бедняку завсегда поможет. А с шарамыгами пристанскими не связывайся — оберут до нитки. К подрядчикам тоже не ходи. Это, брат, совсем худые люди для бедняка.

И Матвеич рассказал, что безработный люд собирался в поисках работы на площади у Старого кладбища — та площадь была вроде биржи труда. Вот их тут и захватывали в свои руки подрядчики-посредники, которым заводчики поручали набрать рабочих. Подрядчики «сколачивали» артель, и для артельщиков подрядчик становился полновластным хозяином, настолько кабальными были условия найма. Подрядчики же производили расчет с рабочими, при этом часть зарплаты утаивали. Но люди безропотно терпели, потому что заводчики сами не набирали рабочих, а семьи кормить надо.

— Так что к кладбищу не ходи, — посоветовал еще раз Матвеич Егору, — лучше сам поговори на пристани с артельным старшиной. Парень ты здоровый, глядишь, примут тебя в грузчики.

В Тюмени Егор тепло попрощался с новыми друзьями, и, следуя совету Матвеича, направился на пристань, сговорился с одним артельным старшиной, чтобы он его принял к себе. Старшине парень приглянулся не только силой, но и спокойным уважительным обращением, он даже пустил Егора к себе на квартиру — был у него неподалеку от пристани небольшой домишко, где жил с женой и дочерью Настенькой.

Из парнишки-подростка Егор скоро превратился в крепкого ладного парня. Работал наравне со всеми и долю за работу получал равную со всеми. А жил по-прежнему в семье старшины. И все чаще его взгляды встречались со смущенными взорами Настеньки, тоже подросшей, высокой, крепкой и смешливой девушкой, такой же, как и Егор, на работу охочей и расторопной. Скоро и свадьбу сыграли, а посажёнными отцом и матерью у Егора были Лука Матвеич и жена его Аграфена Мироновна.

По правому берегу Туры шли пристани, кожевенные, мукомольный и многочисленные лесопильные заводы. На левом — судостоительный завод, спичечная и фанерная фабрики Логинова. Лес, главное богатство Сибири, сплавлялся реками, разделывался в Тюмени и шел дальше в Россию уже по железной дороге. Потому-то берега Туры изобиловали лесообрабатывающими заводами.

Пристанские грузчики, бывало, «стакивались» по пьяному делу с рабочими лесопилок, но всё-таки не враждовали. В один из таких «мирных» периодов Егор познакомился с Иннокентием, рабочим лесопилки Ромашева, которая была неподалеку от их пристани.

Иннокентий был из ссыльных студентов. Через Тюмень лежала дорога в сибирскую каторгу, и если удавалось, то некоторые ссыльные, кому не устанавливалось конкретное место ссылки, оседали в Тюмени. Вот Иннокентий и остался здесь: хоть и кличут город — «Тюмень, столица деревень», а всё-таки Тюмень имела немалое значение для Сибири.

Иннокентий познакомил Егора и со своим другом, тоже ссыльным студентом, тихим вежливым парнем, и фамилия у него была подстать — Тихов. Оба студента иногда устраивали вечеринки с пельменями, приглашали к себе и Егора с Настасьей. Но Настя не любила многочисленное общество, потому чаще всего Егор бывал у студентов один. Иннокентий Егору посоветовал устроиться на какой-либо завод, Егор, дескать, человек молодой, не век же ему спину ломать на пристани, надо приобрести хорошую специальность. Вот Егор и устроился на лесопилку Кноха подсобником к пилорамщику.

Шел уже 1904 год, Россия вела войну с Японией. Война забирала все новые и новые жизни, вот-вот должны были объявить о мобилизации мужчин возраста Егора. Настя, обливаясь слезами, уже и котомку-сидор сшила, положила туда жестяную кружку да деревянную ложку…

На квартире у Иннокентия часто говорили о том, что война с Японией нужна только богатым — идут выгодные заказы, а бедных забирают на фронт, и гибнут они в далеком Порт-Артуре или в горах Ляодунского полуостора. Несколько раз Егору поручали расклеивать листовки, он делал это из озорства — нравилось дурачить полицейских. А ещё будоражило кровь то, что жил на нелегальном положении — по совету Иннокентия он прятался от мобилизации в Угрюмовских сарях. Работал опять грузчиком в артели тестя: полицейские опасались соваться к пристанским — мало того, что мужики там силачи, да еще и нрав имели буйный.

Может, и переждал бы Егор лихое военное время, но опять подвело его озорство, и лишь случай спас от тюрьмы, зато угодил в далекий Порт-Артур, дослужился до фельдфебеля, стал Георгиевским кавалером — три солдатские Георгиевские медали получил, а после падения Порт-Артура попал в плен…

Ермолаев задумчиво чистил тряпочкой наган, мыслями находясь все еще там, в начале века.

— Папа, а ты больше того дядю не встречал? — раздался вдруг тоненький голосок Павлушки.

— Какого дядю? — очнулся Егор. — А-а… Дядю Гришу? Нет, дочушка, не встречал. А хотелось бы увидеть. А ты спи, милая, спи, вишь, мамка с Васяткой да Никитушкой давно уже спят. Спи и ты, набирайся сил.

Он встал, поправил на девочке одеяло, легко коснулся ее лба губами и задул лампу, чтобы свет не мешал ей спать, а сам вышел во двор покурить и продолжить свои невеселые воспоминания — ему нравилось сидеть в тишине и думать, смотреть на звездное небо.

Где-то там, если попы правду говорят, обитают души умерших. Видят ли души матери и отца, как тяжко живется Егору, встретились ли они с душой Агафьи и племянника Филиппа? Наверное, если и впрямь есть рай, все они обитают в раю, да и его погибшие друзья, наверное, тоже там, а вот Пантюха с Захаркой наверняка в аду. И вдруг вспомнилась детская присказка, как он, мальцом, ловил божьих коровок, усаживал на ладошку и приговаривал: «Божья коровка, улети на небо, там твои детки кушают конфетки…» — сам-то Егорашка тогда и знать не знал, что такое — конфетки. Егор стёр неожиданную слезу и прошептал: «Маменька, тятя, сестричка родненькая, браты-солдаты, пусть вам там, на небе, достанется побольше конфет!» Подумал немного и совсем тихо попросил того, кто властен над людскими душами: «Господи, прости, что не верю в то, что ты есть — уж слишком много ты людям горя отсыпаешь, но если есть — дай моим детям легкую долю, пусть они будут честными и справедливыми, пусть станут учеными людьми, — и добавил: — Не оставь милостью своей и Паню. Не родная дочь, а для меня — роднее родных. Она добрая, честная, душа у неё открытая, ты помоги ей, пожалуйста».