Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари Страница 48

— Вижу, Виталий Васильевич, не зря вы ездите в свою академию. Мудрено, а все правильно и в общем понятно.

— Как видишь, Михал Михалыч, дело идет по науке, не так, как некоторым кажется: пришел новый человек, а с ним и новые увлечения. Ведь есть и такие понятия. Мол, тот любил одно, этот другое. Не-ет. Идет исторический процесс, закономерный. Здесь не может иметь места никакой произвол. Дескать, был бы другой руководитель, мог предложить и другое. Вместо интенсификации еще что-нибудь. Не-ет. Мы имеем сегодня грамотного и понимающего исторический процесс человека. Интенсификация сегодня выступает как историческая неизбежность. Переломный период, качественно новое общество — привыкли мы к этим словам. Но ведь слова нужны более сильные для определения того, что происходит сегодня, на что настраивает нас ЦК. Возьмем интенсификацию. Тревожно становится, как быстро успели затрепать это слово, не понимая хорошо его сущности. На каждом шагу — от инспектора по заготовкам районного масштаба до министра — все усвоили слово, крестятся им и когда надо, и когда не надо. А ведь я думаю, Михал Михалыч, что мы переживаем сейчас революционный период, сходный по своему значению с Октябрем семнадцатого года, а также со второй революцией, то есть коллективизацией сельского хозяйства. Мы переходим от экстенсификации к интенсификации. А что это такое? А то, что мы совершаем переход в новую историческую эпоху нашего развития. Я себе представляю дело таким образом. Экстенсификация — это такая бацилла, которая сидела в русском народе испокон веков. Подумайте, другие народы, другие племена сидели себе на своем месте, жили, размножались, совершенствовались, ну, воевали между собой, иногда пытались создать мировые империи, завоевывали полмира и вскоре распадались опять на составные части, на отдельные народы и племена. А племя восточных славян, конкретно — русичи, все время расползалось вширь. Нет, идеи мирового господства никогда не было у русского племени, но оно без конца расширялось, осваивая все новые и новые земли. Кавказ, Азия, Сибирь, вплоть до Ледовитого океана, западные племена, нуждавшиеся в защите, — все это складывалось как семья братских народов. Конечно, самодержавие есть самодержавие, царизм есть царизм, но в русском народе никогда не было разбойных колонизаторских намерений, страсти к подчинению и угнетению соседей. Потому-то в наших соседях, почти во всех без исключения, жило ответное желание к присоединению или к воссоединению с Россией. И вот пришел предел этому расширению; там ограничивал океан, здесь сильные, самостоятельные народы с хорошо развитой государственностью, там сильная, самостоятельная Европа, здесь сильная, самостоятельная Азия. Настало время приостановиться. Дальше расширяться некуда. А страсти к мировому господству, повторяю, у нашего народа никогда не было. Дальше экстенсификация пошла по пути освоения своих собственных пространств. Пошло освоение Урала, Сибири, развитие азиатских братских республик, распашка новых земель, которая в конце концов вылилась в последнее экстенсивное стремление, в освоение целинных земель. Рекультивация мертвых пустынь в Азии, осушение заболоченных земель и их распашка, индустриализация страны, продвижение промышленных предприятий во все концы огромной державы. И только в последнюю очередь Россия подумала о себе, в самую последнюю очередь обратилась к себе, к своему Нечерноземью. И наступил момент, когда экстенсификация исчерпала свои возможности, ей больше нечего делать, негде гулять, потребовалась остановка, переход к совершенно новому этапу, к интенсификации. Осваивай свои территории по-новому, богатей за счет внутренних резервов. То есть стоп экстенсификация, даешь интенсификацию. Кончилась тысячелетняя история, началась новая история в развитии нашего народа. Так что мы сегодня вступили в совершенно новую историческую эпоху, а если учесть социальные вопросы, вопросы дальнейшего продвижения социализма, уже качественно нового развития, то нельзя не назвать наше время, наш сегодняшний день этапом новой революции, равной Октябрю и эпохе коллективизации. Вот, Михал Михалыч, мои рассуждения на этот счет. Не из учебника взятые, не от профессоров услышанные, а свои собственные, доморощенные. За научность всех этих понятий не ручаюсь, но так я понимаю нынешний, переживаемый нами отрезок истории.

— Да, Виталий Васильевич, ваши рассуждения вызывают ответные мысли, но так ли все по науке, не могу сказать.

— А ты и не говори. На пленуме, например, я бы не выступил с такой речью, а так, по-комсомольски, в порядке размышлений, вот говорю тебе. Поживем — увидим. Одно только совершенно ясно: экстенсификацию мы исчерпали полностью, теперь дело за интенсификацией. И это бесспорно. Тут другого мнения не может быть. Теперь надо самому, каждому из нас, определиться в этом процессе, в этом новом периоде развития.

21. Опять этот социолог

Бывший заместитель бывшего директора товарищ Пичугин Иван Кузьмич встает рано, завтракает и отправляется в обход. В свое время он был активным и въедливым заместителем, этого характера не утратил и на пенсии, натуру не переделаешь. У товарища Пичугина Ивана Кузьмича свой выверенный маршрут. Сперва он обойдет двор дирекции, собственно, два двора. Один прямо начинается с порога двухэтажной конторы. От порога идет аллея славы, по бокам ее разбит розарий, и розы цветут с ранней весны до поздней осени. Асфальтированную аллею обрамляют два ряда железных кронштейнов, которые держат в своих рамах портреты передовиков. От этого и называется аллеей славы. Другая половина двора находится за складскими помещениями и представляет собой как бы деловую часть. Тут то и дело приезжают и отъезжают машины, тут и гаражик для директорской «Нивы», сюда приезжают на мотоциклах и своих легковиках чабаны, иногда со своими женами и детьми, тут же упоминавшаяся уже артезианская труба. Она слегка поднимается над землей, и из нее без остановки выливается чистая артезианская вода, которая течет отсюда по канавке к роще молоденьких пирамидальных тополей. В глубине стоит одноэтажный домик, вытянутое здание заезжего двора, гостиницы, где и проживал в это время профессор Федько, собирал материал для книги о своих воспитанниках. И от гостиницы, и от артезиана есть выходы на одну и другую улицы. Иван Кузьмич заходит со стороны артезиана, обойдет пирамидальные топольки, заглянет в складские помещения, если есть люди, поговорит с людьми, потом идет в другую часть, к аллее славы, тут глядит, все ли на месте, не свалился ли какой портрет передовика, не поломаны ли кусты роз. Потом начинает обходить углы. Ведь в любом дворе непременно есть и свой угол. Для Ивана Кузьмича ничего неприметного нет, он все замечает и все берет на карандаш. Он сильно напоминает какого-то литературного героя. Нет, нет, упаси бог, никакой это не унтер Пришибеев. Во-первых, Иван Кузьмич коммунист с большим стажем, и, во-вторых, ничего общего Иван Кузьмич с этим героем не имеет. На кого-то он, точно, похож, однако ж вспомнить почти невозможно, очень трудно. Словом, ходит по территории Иван Кузьмич и как бы про себя все время повторяет: все прове-ерю, все-о, от меня ничего не скроешь.

Вот он и ходит и проверяет.

Между новым и старым, деревянным, зданием конторы есть такой тупичок, что ли, этакий аппендикс. Заглянул сюда, а тут в сыром углу навалена куча старого раскрошенного кирпича. Иван Кузьмич подошел к этой красно-коричневой куче, потрогал палкой один, другой ошметок кирпича, заключил тихонько, но вслух:

— Ага, спрятали, думают, не видно. Я все-о увижу, все-о. Безобразие.

Поковырял палкой кучу, повернулся, пошел дальше. Потом идет на площадь, к Дому культуры, к мемориалу и все доглядывает. Увидит знакомого человека, обрадуется, остановит его, поздоровается за руку и с ходу берет быка за рога:

— Вы знаете, какие безобразия! Вот сейчас, только что прохожу по двору, и, знаете, в углу, за старым зданием конторы, навалено кирпича, во-о сколько, целая гора. Просто безобразие. Писал в газету, в нашу районную, обещали напечатать. О строительстве детского сада. Долго строят, затягивают. За всем надо доглядывать. А как же?! Ну, будьте здоровы. Хлопот, знаете, не оберешься.

И пошел палкой постукивать, пошел дальше, на площадь. Цветники осмотрит у Дворца культуры, возле универсама попробует качество кваса, бочку оглядит, не понаписано ли слов нехороших. Потом аж к стадиону пройдет, поправит завалившуюся скамейку, покритикует кого надо, и так до самого обеда. Идет обедать и немного отдыхать после обеда. Потом газеты читает. И вот сегодня в московской газете увидел — про свой совхоз напечатано. И статья большая, на целую полосу. Стал изучать. Ага, этот самый социолог, ученый журналист, что приезжал, у Пашки Курдюка жил. Интересно. Жаль, что не успел поговорить с ним. О чем же тут пишет? Ага, о нахлебниках. И название подходящее: «Один с сошкой, семеро с ложкой». Правильно, в духе подумал Иван Кузьмич, еще не прочитавши статью. Раз критика, значит — правильно. Серьезный сигнал. Но стал читать, и настроение, то есть отношение к статье, стало тихонько меняться. Чем дальше, тем больше. Да, жаль, не поговорил с этим социологом, я бы навел его на настоящее дело. Как стоит нынче вопрос с воспитанием подрастающего поколения? Остро. А новый детсадик строят уже два года. И неизвестно, будет в этом году или нет. Вот бы заострить вопрос, да еще в столичной газете. Это, знаете, не районная, не «Советское Прикумье». Мое упущение, думал Иван Кузьмич. А теперь вот оно что, критикует государственные организации, Сельхозтехнику, Ставропольводстрой и другие организации. Это непорядок, это уже превышение критики. Пишет сильно, конечно, но надо бы побеседовать с ним, навести. А теперь кому-то надо расхлебывать. Иван Кузьмич стал раздумывать, к кому пойти, с кем обсудить этот вопрос и какие принять меры. Был бы старый директор у власти, к нему бы пошел. Теперь просто не придумаешь, куда идти. Вот незадача. А так оставлять тоже нельзя. Как укоротить этому социологу руки, вот в чем вопрос. А укоротить надо. Тут сомнений не должно быть.