Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари Страница 49

Лицо у Ивана Кузьмича широкое, расплывчатое, книзу расширяющееся. Оно сейчас гневалось, дрожь мускулов переливалась по нему судорожно. Лицо перебирало губами, и хоть и не корректно так говорить о заслуженном ветеране труда, но никуда не денешься, оно, разгневанное лицо Ивана Кузьмича, как бы вроде пускало пузыри. Так в нем клокотало недовольство, несогласие с автором. И он в конце концов пошел к новому директору, к Михал Михалычу.

К концу дня, когда директор возвращался из степи, Иван Кузьмич и появился в приемной. Секретарши еще были на месте, они хорошо помнили Ивана Кузьмича, ведь он был заместителем по хозяйственной части, вроде коменданта центральной усадьбы. И секретарши прямо входили в его непосредственное подчинение. Они встретили Ивана Кузьмича с прежним уважением. Пожалуйста и так далее. Иван Кузьмич прошел в кабинет. Хоть молодой директор и удивился появлению бывшего заместителя бывшего директора, но все же привстал и приветствовал Ивана Кузьмича стоя. Рад вас видеть и так далее.

— Пришел, Михал Михалыч, по серьезному делу.

— Я вас слушаю, Иван Кузьмич.

— Дело в том, что вы в какой-то степени, а может, и в большей степени запутаны в это дело. Не читали сегодня газету московскую, литературную?

— Нет, не успел еще.

— Ну вот видите. А тут, — он потряс газетой, — с вашей помощью один социолог критику наводит на государственные организации. Хотелось обратить ваше внимание и подумать, как выходить из положения.

— Надо познакомиться со статьей, Иван Кузьмич. Может, завтра с утра зайдете, я буду готов к этому разговору.

— Что ж, хорошо. И еще вопрос. Вы знаете, в углу, за старой конторой, кирпича навалено, кирпичной крошки. Это сейчас крошка, а когда-то ж это кирпич был. Кто допустил такую бесхозяйственность? Разберитесь, Михал Михалыч. А также с детсадиком. Я уже сигнализировал в районную газету, обещали напечатать. Разберитесь, Михал Михалыч.

Иван Кузьмич стукнул палкой в пол и поднялся.

— Я предупредил, Михал Михалыч, ваше дело отреагировать. — Встал и ушел.

Спустя какую-то минуту раздался звонок. Михал Михалыч взял трубку. Услышал знакомый голос:

— Ну что, комсомол?! Нажаловался?

— Вас не понял, Виталий Васильевич.

— Ты что, не читал?

— Нет, только что вернулся из степи. Приходил тут один, как раз по этому поводу.

— Тогда читай и ко мне.

— Когда, Виталий Васильевич?

— А прямо как прочитаешь. Можно?

— Есть, Виталий Васильевич, можно.

Ну, стал читать. Взял пачку газет, еще с утра положенных на журнальный столик секретаршей. Шелестел страницами, трогал залысину, читал. Так. Ну что ж, все верно. Верно-то верно, а как-то неловко, что ли, неприятно читать. И меня в дураках вывел, непривлекательная фигура, потому, наверно, что с юмором и сатирой подает все. И я тут сатирическое лицо. «Разводит директор руками» и так далее. Нехорошо. Неудобно будет слушать мнения товарищей, да и Виталия Васильевича. Ну что, скажет Виталий Васильевич, попал в газету? Добился своего? Доби-ился.

Свернул в трубку газету и вышел, сказав секретарше, что вызвали в город. Заседлал свою «Ниву» и подался к Виталию Васильевичу. По дороге думал и не мог понять, в чем же дело. Все вроде правильно, а неприятно. Вроде союзник выступает, а чувство такое, что не союзник, а сторонний человек. И такой, что никого не щадит. Даже задел секретаря горкома, Виталия Васильевича, даже его задействовал в свою сатиру. Вот проблема. Тонкое дело. А небось сам автор ходит там, в Москве, гоголем, поздравления принимает, бороду свою исподнизу распушивает рукой. Да, тонкое дело. И что скажет Виталий Васильевич? Как он все это прочитал? Видно, тоже что-то его задело, раз вызывает. А ведь уже вечер, рабочий день кончился. Да, такое вот дело. Тонкое. Когда беседовал Михал Михалыч с этим социологом, вроде радовался даже, вот, дескать, ученые уже взялись за это дело. А теперь стал думать по-другому. Зачем лезет в эти газетные дела? Раз ученый, сиди в ученом кабинете и выводи свои выводы, нет, едет, выспрашивает, записывает. А может, так и положено теперь? Все перемешалось. Теперь часто ученые выступают в газетах. Все принимают близко к сердцу. Но вот чтобы с юмором да с сатирой, как настоящий писатель, этого как-то не встречал пока.

Не заметил даже, как пролетела знакомая дорога, как оказался на площади, перед зданием городского комитета КПСС. Поставил машину на стоянку; волнуясь и переживая, поднялся по широким маршам лестницы на третий этаж. На втором этаже, у самого окна на площадь, стоял на подставке знакомый бюст Семена Михайловича Буденного. Гипсовая голова, выкрашенная черным лаком, нисколько не похожа на Семена Михайловича, на его портреты. Зачем поставили, если просто узнать нельзя, хотя и усы на месте, правда, кажутся приклеенными к щекам. Совсем не похоже. И, поднимаясь на третий этаж, вспомнил, что спрашивал когда-то Виталия Васильевича. Это местный скульптор подарил горкому КПСС свое произведение безвозмездно, как-то неудобно было отказываться, поставили на втором этаже. Все-таки подарок. И все же Семен Михайлович. Что-то шевельнулось в душе Михал Михалыча, показалось, что есть какая-то связь между статьей социолога и этим бюстом местного скульптора. Какая связь, Михал Михалыч не захотел додумывать. Все равно ни до чего не додумался бы. Мелькнуло в голове, и все, и ушло из головы, не хотелось докапываться. Тем более что, возможно, ничего общего тут и не было. Так просто, наваждение. Поднялся. Секретарши уже не было на месте. Прошел приемную, отворил дверь в кабинет. Сидит. Ждет.

— А-а! — воскликнул Виталий Васильевич. — Проходи, комсомол, проходи, Добчинский и Бобчинский, не стесняйся, Сквозник-Дмухановский.

Виталий Васильевич вышел из-за стола и подошел к Михал Михалычу, приобнял его.

— А знаешь что? Дело это не совсем официальное, пойдем-ка ко мне, там и поговорим, и поужинаем. Ты же только с поля, не успел и домой сходить, так?

Михал Михалыч вздохнул облегченно и подтвердил:

— Так, Виталий Васильевич.

— Вот и пошли.

«Волга» Виталия Васильевича с красными сиденьями казалась как-то выше, богаче, что ли, «Волги» Михал Михалыча. Видно, в сиденьях было дело: красные, мягкого, бархатистого материала, они делали ее не совсем рядовой, обыкновенной. И шофер-водитель был посолидней директорского Володи. Он сидел со строгим лицом, представительно и был очень похож именно на водителя секретаря горкома КПСС.

Михал Михалыч в подробностях не помнил улицы, где жил секретарь в обычном с виду доме, белой стеной и большими окнами выходившем на обычную улицу. Ворота скрытные, местная мода. Отворили калитку, прошли вдоль стены и заборчика соседнего подворья. Вход с крыльцом был со стороны двора, который можно назвать розарием — столько тут было кустов красных, кремовых, розовых и даже черных роз. И аромат стоял головокружительно нежный. Над розами там и сям выступали молодые плодовые деревца. Михал Михалыч, вспомнив свой пустынный двор, остановился перед этим райским уголком и замер от неожиданности.

— Что остановился, понравилось?

Михал Михалыч только головой покрутил. Да, ничего не скажешь.

— Прямо бахчисарайский сад, только без фонтана.

— Все, — сказал Виталий Васильевич, — абсолютно все своими руками.

Жена Виталия Васильевича вышла на крыльцо, приглашая мужчин в комнаты. Она была в домашнем легком платье и в переднике.

— Извините, — сказала, немного смущаясь и показывая руки с засученными рукавами, — я как раз стиркой занялась. Проходите.

Михал Михалыч не так чтобы стеснялся, а все же был несвободен, несколько скован, хотя все тут было просто, безо всяких фанаберии. Лицо жены светилось здоровьем, все на нем было естественным, природным; румяные щеки, атласные брови, густые реснички и никаких следов косметики, ни этой чертовой губной помады, ни синих или зеленых, что особенно отвратительным казалось Михал Михалычу, этих мертвецких подводов век. Чистое лицо с зеленоватыми глазами, открытыми и ясными. Запусти сюда, в этот маленький сад, с этими розами, какую-нибудь очень современную синтетическую мадам, и все пропало. И розы, и молодые деревья, и даже чистое небо над этим двориком — все бы в минуту погибло. В этом был глубоко убежден Михал Михалыч. Он признавал только естественность в женщине и постоянно вступал в конфликт с собственной супругой, с Валей, которая позволяла себе чуть-чуть, самую малость подчернить ресницы. Тут же не было ничего искусственного, и это чистое очарование смущало и немного сковывало директора.

Виталий Васильевич познакомил Михал Михалыча с домом, после чего мужчины прошли в столовую.

— Придется подождать немного, я мигом. — И хозяйка дома исчезла где-то в глубине квартиры.

— Ну так что? Как же ты опростоволосился, Михал Михалыч? А?