Илья Штемлер - Уйти, чтобы остаться Страница 5

Вадим откинулся на спину. Он расслабил тело и свесил руки с кровати.

Когда-то Киреев сам предлагал включить его работу в план. Но Вадим отказался. Он не был уверен в успехе. Непростительная глупость. Мало разрабатывают тем, будучи неуверенными в успехе… Кокетничал, болван… И доигрался. Упустил момент.

А может быть, обратиться к Ковалевскому?! Непосредственно к Ковалевскому, минуя Киреева. Вадим знал, что и это игра. Он никуда и ни к кому не обратится. Во-первых, Ковалевский может подумать, что причина всему честолюбие.

Во-вторых… Что во-вторых? Вадим не знал точно, что «во-вторых». Но это было настолько важно, настолько неподвластно его воле, что он не мог объяснить. Тут было все — и его личное отношение к теме исследования, и уважение к Кирееву как к ученому. Он любил Киреева. Он привык к нему. Он не мог его предать… Это называется предательством? Ведь Киреев сам признал его работу. Этой теме отдано столько лет. С четвертого курса университета. И главное, осталось так немного…

Вадим зажмурился.

Колонны мышей спутались, перемешались, проплывая в радужных искристых ореолах. Как изображения на иконах. Но ни одна из этих серых тварей не нарушила конфигурацию колонны, так напоминающую очертаниями… Ах, вот кого! Киреева! Чепуха какая-то…

Вадим подобрал руки и смиренно вытянул их вдоль кровати. Укрыться бы с головой и надышать в подушку тепла. И думать… хотя бы о девушке с прекрасными волосами. Эта глупая история на бульваре. Ну да ладно… Он вспомнил Ирину. А ведь она ревнует его к Ипполиту. Смешная… А вообще-то в ее рассуждениях есть логика. Почему Ипполит всегда так горячо защищает его гипотезу? Ведь если удастся ее доказать, то не только работа Киреева по Венере, но и диссертация Ипполита окажется пройденным этапом. Однако Киреев перешагнул через это, так почему Ипполит не может поступить, как Киреев? Однажды Ирина сказала: «Обезвредить признанием. Сбить с панталыку…»

Вадим придержал дыхание, прислушался.

Ипполит дышал ровно. Его не тревожили сны.

В простенке между окнами висели часы. И казалось, что секунды, словно маленькие человечки, выскакивают из часов, и маятник ловким пинком загоняет их то в шкаф, то в окно… Маятник отщелкивал цифры 5–32–64. Номер телефона Вероники.

Двадцать минут восьмого. Ипполита уже не было. Вадим решил еще немного полежать, а затем отправиться в библиотеку. Он раскрыл тетрадь Савицкого. Интересно, что бы сказали графологи о характере человека, обладавшего таким мелким кривым почерком? Неуживчивый, склонный к подозрениям. Но способный, очень способный человек…

Вадим вспомнил темы, которые Савицкий так и не заканчивал, остывая к ним, теряя интерес. Их завершали другие. Дорабатывали. Защищали по ним диссертации. Вадим понимал Савицкого, это не чудачество. Просто наступал момент, когда работа становилась неинтересной, ясной. Какой-то необъяснимый поворот, и все. Так, наверно, работают хирурги, когда, совершив операцию, отходят от стола, предоставляя помощникам накладывать швы…

Вадим положил в карман спички, взял чайник и пошел на кухню. Расположенная в углу кухня была пробита солнечным светом. Из окна в окно. Тетя Женя мыла раковину. Она только что очистила плиту от жирных пятен в надежде, что сдаст дежурство без всяких придирок. Заметив в руках Вадима чайник, а не сковородку, она успокоилась и отодвинулась.

Вадим набрал воду и разжег конфорку.

Он, кажется, не поздоровался с тетей Женей.

— Противно, когда много солнца, — произнес Вадим.

— Все противно, когда много.

— А любовь? — усмехнулся Вадим.

— Любви не бывает много. — Тетя Женя расправила тряпку на радиаторе.

Вадим удивленно посмотрел на худенькую старушку. Категоричность ответа его озадачила и рассмешила.

— А вы, Евгения Михайловна, эксперт?

Все знали, что тетя Женя когда-то жила за границей. Ее муж, астроном, стажировался на математических курсах и спился. Вернувшись в Россию, он скоро умер, а тетя Женя так и осталась в обсерватории. К старости она надумала пойти работать вахтером. Семьи у нее не было, и гостиничная сутолока вполне ее устраивала.

— Кстати, передайте Ипполиту, что выход на балкон — не лучший выход из положения, — произнесла тетя Жена, оглядывая кухню.

«Удачно скаламбурила», — подумал Вадим и сделал вид, что ничего не понял. Тетя Женя не обратила на эту уловку внимания и добавила, что заявит коменданту и Ипполиту влетит «по первое число». И добавила, что она не ханжа, она в свое время бывала в Сохо,[1] с мужем конечно, да откуда Вадиму знать о Сохо, но ее возмущают вытоптанные у балкона цветочные клумбы. Кстати, она знает ту, что провела вечер у Ипполита, а их конспирация лишь вызывает смех, да-да, смех. А клумбу жаль! И пусть Вадим не делает вид, будто не имеет понятия, о чем речь…

Тетя Женя вышла.

Вадим выключил газ. Пар обессилено стелился, нехотя отделяясь от помятого горлышка. Вадим решил позвонить до завтрака. В самом деле, какая разница — до или после. Главное, прекратится эта глупая борьба с самим собой. К тому же тетя Женя занята своими делами и не сидит у телефона.

— Здравствуйте, это я… Вы узнали?

— Кто это говорит?

— Я был… В кино мы были вместе…

— Ах вы… Да-да. Здравствуйте, молодой ученый.

— Вероника. У меня сегодня свободный вечер…

— К сожалению… у меня свои планы. И я…

— А завтра?

— Завтра, завтра… Что у нас завтра? Четверг? У меня семинар.

— Мне очень хочется вас видеть, Вероника.

— Все дни я очень занята.

— Тогда зачем вы дали свой телефон?

— Скажите, пожалуйста… (Кому-то в сторону: «Сейчас, сейчас…») Простите, Вадим, но я спешу, и меня теребят. До свидания.

Короткие гудки раздавались с сухой официальностью метронома. Сигнал — секунда — сигнал — секунда…

Подошла тетя Женя. По выражению ее лица было ясно, что она может воспроизвести разговор в деталях. Даже за Веронику.

«Подслушивала», — подумал Вадим и положил трубку.

— Хотел встретиться с одной девушкой. Не желает, как ни уговаривал.

Он хотел озадачить тетю Женю откровенностью. Однако сочувствие не появлялось. Наоборот!

— Назначать свидание с утра — значит терпеть фиаско. День большой, и девушка рассчитывает на более лестное предложение. — Она выразительно оглядела чуть свернутый в сторону нос, голубые узкие глаза и выпуклый лоб Вадима.

Он смущенно улыбнулся и зашагал по коридору, подталкиваемый колючим взглядом старухи.

После завтрака Вадим направился в библиотеку. Слабый ветерок скользил по лицу, заползал за рубашку, успокаивал нервы… Пора привыкнуть такому красавцу и остряку, как он. И это не в первый раз. Он не Ипполит, и к этому пора бы привыкнуть… Есть вопросы, требующие чисто философского решения. Холодный анализ и напряжение воли. Последнее необходимо для утверждения первого. Напрасно он унижался и просил о свидании. Надо было сразу же повесить трубку или сказать… Что сказать?! Он знал, что вечером позвонит вновь. Казалось, комбинация из цифр 5–32–64 высечена у него в мозгу… Надо думать о другом, иначе он не дождется вечера, ведь и в библиотеке есть телефон.

О другом? О чем? Ну, допустим, о более важном…

— Чем закончился фильм? — спросила Ирина.

— Всеобщим благополучием, — ответил Вадим…

Он зашел в лабораторию. Ирина ставила карандашом вопросы на ленте.

— Ночью звонил Устинович.

— Вернулся с курорта? — Вадим взглянул на ленту.

— Он звонил из Москвы. В час ночи. Хорошо, я задержалась в павильоне.

— Ему не спится. Месяц как поднялся после инфаркта.

— Это же Устинович… Интересовался последними наблюдениями. Спешу обработать материал.

У Ирины худая шея в мелких рыжеватых пятнышках. Такие же пятнышки налетели на лицо и руки. Вадим посмотрел на острые лопатки, выпирающие под легким цветным сарафаном, и подумал, что рыжинки покрывают и эту длинную узкую спину.

Она окончила университет на год позже Вадима. И с тех пор числилась в группе Устиновича. Факт сам по себе выдающийся — с Устиновичем больше года не работали. Он предпочитал работать в одиночку, но проходил по планам как «группа Устиновича». Это его мало смущало.

На фоне академической респектабельности отдела астрофизики Устинович выглядел чужеродным телом. Его не любили. За что? Многие и не знали за что, но делали вид, что знают. Быть приверженцем идей Устиновича считалось дурным тоном. И так из года в год. Он не обращал и на это внимания. Запирал лабораторию своим ключом, здоровался корректным кивком, бывал на Ученом совете, если считал интересным для себя; когда чье-то сообщение его не увлекало, он уходил. «Он все знает, а об остальном догадывается», — шептали в зале, провожая взглядом высокую спортивную фигуру в моднейшем костюме.