Илья Штемлер - Уйти, чтобы остаться Страница 6

Ирина его обожала. Сутками она не покидала обсерваторию, деля время между наблюдениями ночью и обработкой материала днем. Она знала рецепт кофе «А-ля Викто́р» — чуточку кофе, чуточку коньяку, чуточку лимонного соку, полторы ложки сахару, семь минут кипячения.

«Ирина, у вас золотые руки». Ирина смущалась. Капельки рыжинок пропадали, стирались на узком большеглазом лице.

«Устинович настоящий современный ученый», — говорила Ирина Ипполиту и Вадиму.

«Прожектер… Настоящий ученый употребляет чистый коньяк», — отвечал Ипполит.

«Ему можно доверять фундаментальные теоретические расчеты, но…» — неопределенно выговаривал Вадим.

«Вы болваны. Жаль, что Устинович о вас хорошего мнения», — завершала Ирина.

Вот уже несколько лет многие статьи, выходящие в СССР и за границей, подписывали вместе Виктор Устинович, Ирина Кон. Без различия рангов и степеней. Хотя роль Ирины во многих работах сводилась к приготовлению кофе. «Читайте Станиславского. Театр начинается с вешалки, — в ответ на протест Ирины приговаривал Устинович. — И выпрямитесь… Мне приятны стройные коллеги». Возможно, отчасти и это являлось причиной неприязни к Устиновичу со стороны кое-кого из сотрудников. И еще то, что итоги некоторых работ, оцененные на Ученом совете как фантастические, в скором времени вдруг подтверждались и у нас, и за границей.

«Сообщите, Ирина, мосье Шарлю Фужерону, в Принстон, что надо читать Вестник Академии…» или: «Молодец тот проныра журналист из газеты „Труд“, как мы его не хотели допускать на Ученый совет, помните, так вот, пусть сэр Колгейт ознакомится с информацией в газете „Труд“», — говорил Устинович Ирине, складывая очередной астрономический бюллетень.

Бывало и наоборот.

«Ирина, запросите редакцию, чтобы вернули нашу статью о далеком ультрафиолете. Передержали, черти. Устарела».

Ирина смотрела на его седую короткую стрижку, на его руки, держащие иностранный журнал, и вспоминала ночные наблюдения «в ультрафиолете», бесчисленные расчеты, модели. Становилось досадно. В такие дни кофе получался горьким, а пластинки были наполовину засвечены. И нужно было время, чтобы все прошло…

— Помоги отрегулировать редуктор. Что-то соскакивает, — Ирина протянула отвертку.

Холодные тонкие пальцы коснулись руки Вадима. У сердца, в этой почти плоской груди, не хватает мощности подогнать кровь к бледным пальцам. Подобная мысль всегда мелькала у Вадима, когда он чувствовал это прикосновение. И каждый раз Ирина улавливала мысль Вадима и отдергивала руку. Точно так, как сейчас. Отдернула и отошла к окну.

Вадим принялся снимать кожух редуктора. Без этого не обходилось — Ирина всегда что-нибудь придумывала и задерживала его в лаборатории…

— А в Доме сегодня вечер… Ты не собираешься? — Ирина видела, как прозрачное облачко стремительно перебегало экран неба от косяка до косяка окна.

Вадим не отвечал. Зачем понадобилось вскрывать кожух, ведь все было в порядке?

— Так ты пойдешь? У меня два пригласительных.

— Куда? Ах, в Дом… Нет. Я занят. Мне надо… — Вадим замолчал. Он ничего не мог придумать. Ему не хотелось придумывать.

Странные между ними отношения. Вот сейчас надо напрягаться, изворачиваться. И она это понимает, но делает вид, что верит.

Вадим вспомнил далекий дождливый вечер. Они стояли на остановке автобуса, возвращаясь из Дома ученых, или, как его коротко называли, Дома. Трое в нетерпеливой промокшей толпе… Ипполит незаметно отозвал его в сторону. «С меня — все… Я больше не вынесу. Хватит с меня интеллектуальных басен. Хочу нормально укомплектованную девочку. Прости, Вадим».

Позже, в автобусе, Ирина получила малоубедительный ответ Вадима, что Ипполит, вероятно, не сумел попасть в переполненную машину и приедет следующим автобусом. И триумвират распался.

«Понимаешь, моя душа не может вынести грусть ее глаз. Хочется рыдать и во всем сознаваться, — оправдывался Ипполит. — Ты — йог, тебе легко…»

И позже пояснил: «Йог не тот, кто может все вынести, а тот, кто может ко всему приспособиться».

Ирина не поворачивала головы от окна. Вадим видел зачесанные назад светлые волосы и острые детские лопатки под цветным, плохо сшитым сарафаном.

— В следующий раз вызывай механика, — голос Вадима нетверд, с нервным визгливым присвистом. — Тем более…

Ирина повернулась. Взгляд узких черных глаз резанул Вадима.

— Тем более что редуктор как редуктор. Нужен профилактический осмотр, — негромко сказал Вадим и вышел.

В коридоре он достал сигарету и закурил. Коронные великолепные кольца дыма теперь выползали бесформенными голубыми плюхами. На стене висел свежий номер газеты. Под рубрикой «В мире науки» Вадим прочел заглавие статьи — «Тайна Венеры. Интервью сотрудника обсерватории Вадима Павловича Родионова».

Что?! Он вспомнил приземистого самоуверенного журналиста, который на прошлой неделе преследовал его в лаборатории. Все-таки написал… Как непривычно и по-чужому выглядит его фамилия на сероватом газетном листе.

«Знание физического состояния Венеры необходимо при решении ряда вопросов, в том числе посылки обитаемого корабля на эту планету, „сестру Земли“; радиусы и масса Земли и Венеры примерно одинаковы. Полеты космических станций прояснили многие вопросы, тем не менее и многое остается пока загадкой. Например, вопрос однородности и глубины ионосферы. Этот вопрос очень важен… (Как звали этого корреспондента? „О. Кривошеев“. Олег, что ли?) Работами нашего отдела утверждается, что ионосфера довольно однородная и неглубокая. Что касается моего мнения — я придерживаюсь другой точки зрения, — ответил Родионов и застенчиво улыбнулся доброй улыбкой. — Надо работать. Тем более что в недалеком будущем люди сами поведут на Венеру свои корабли. Им надо знать по возможности все о далекой планете. О. Кривошеев (наш спец. корр.)».

«Хорошо, не дал себя сфотографировать, — вяло подумал Вадим. — Безобразие… А в общем-то он прав, этот Кривошеев. Хотя в чем-то и мерзко… „Застенчивая добрая улыбка“». Вадим заглянул в огромное стенное зеркало и усмехнулся: «Улыбка самоубийцы». Он докурил и швырнул окурок в мраморную урну.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Новость принес Яся. Он в замочной скважине видел ключ. Эдуард сомневался. Может быть, в кабинете возилась уборщица? Ковалевский обычно о приезде сообщает. Кому-кому, а Эдуарду Ковалевский был нужен. Позарез.

В дверях лаборатории показался Ипполит. Эдуард незамедлительно сообщил новость. Но почему Ковалевский не предупредил о приезде? В таком случае неудобно стучаться в кабинет. И как подобный факт оценивает старший научный сотрудник?! Конечно, ему все равно — приедет Ковалевский через неделю или уже приехал. Бытовые условия его пока не волнуют. А Эдуарда волнуют, и даже очень. Тем более Эдуард твердо знает, что решение о распределении квартир между сотрудниками в горсовет еще не отсылалось…

Ипполит подошел к телефону и набрал номер.

В трубке послышался слегка грассирующий голос Ковалевского.

— Мне бы Мусю, — произнес Ипполит.

— Мусю?! Это обсерватория. Вы ошиблись номером, — ответил Ковалевский.

Раздались короткие гудки.

— Муси нет. Есть Ковалевский, — Ипполит положил трубку. — Действуй, Эдька!

…Под цифрой «5» — латунная дощечка «Зав. отделом радиоастрономии».

Стены кабинета окрашены в густой синий цвет. С непривычки это кажется странным, но с первых же минут появляется впечатление уюта. Особенно когда сидишь в широком красном кресле на тонких ножках. Из двух огромных окон ровным квадратным столбом падает солнечный свет. Он особенно рельефен на фоне темно-синих стен. Свет четко отсекает угол полированного стола, тумбочку с телефоном, часть коричневой доски, правую половину лица Вавилова на большом портрете. У второго окна сидит профессор Киреев. Его мягкая тень на паркете — словно причудливый резиновый коврик. Сегодня теплое неназойливое солнце.

Расслабленно прикрыв глаза, Киреев смотрит на тумбочку с телефоном. Аппарат без трубки выглядит сиротливо и неуверенно. Вот в солнечном квадрате появилась загорелая рука. Коротким движением рука поднесла к аппарату трубку и припечатала рычаги. Телефон приобрел свой обычный глуповато-горделивый вид.

— Муся. Удивительное имя. Тридцатые годы. Челочка… В лаборатории Устиновича работала Муся, помните? Она умерла в эвакуации… А Устиновича я встретил в Москве на пресс-конференции… Просто смешно, работаем в одной обсерватории, а встречаемся в Москве.

Голос принадлежал мужчине с седым ежиком волос и узкими монгольскими глазами. Его темно-синий костюм сливался с цветом стен. «Защитная мимикрия», — вяло подумал Киреев и произнес: