Всеволод Иванов - Иприт Страница 5

— Амба, — сказал Словохотов, — заклеились. Пропали мы с тобой, Рокамболь.

Медведь проснулся, лизнул Пашку в лицо — изо рта его пахло зловонно.

— Научил бы я тебя на Доброй Надежде зубы чистить, — сказал Словохотов, — а теперь пропадешь зверюгой. Ну, поцелуемся, земляк, на прощание.

Пашка зажег карманный электрический фонарик и поцеловал Рокамболя в его карие глаза.

Воздух в сундуке становился все тяжелее. Хотелось спать.

Пашка потянулся и стукнул каблуком в стенку сундука. Звук был глухой.

Но, охваченный какой-то новой идеей, Словохотов начал выстукивать оклеенные кожей стенки своей тюрьмы, как доктор больного.

Тук… тук… тук… тук… тук…

— Левая сторона свободна, — произнес он наконец. — Конечно, риск есть, может быть, там зазор только в два вершка шириной, но все-таки воздух достанем.

И в то время, когда пассажиры, спокойно лежа на длинных креслах, лениво следили за полетом чаек, Словохотов прилежно, как взломщик, своим карманным ножом начал взрезывать кожу и фанеру сундука.

Надрезав четырехугольник, матрос уперся в противоположную стену сундука плечом, напрягся и прорвал, ругаясь. Затрещала, лопаясь, парусина наружной обивки, воздух трюма, показавшийся Пашке воздухом воли, ворвался в сундук.

Оставалось проверить, куда идет это отверстие. Словохотов затаил дыхание, укусил губу и протянул руку.

Рука встретила стенку другого сундука в четверти аршина расстояния.

Словохотов выругался.

— Плохое дело, Рокамболь, — сказал он, — сдохнем мы с тобой до Доброй Надежды… Не пить нам чай в Трансваале под деревом.

Тут-то он и запел:

Последний нонешний денечекГуляю с вами я, друзья…

А лорду показалась эта песня волчьей. Но каким образом русский матрос вздумал бежать из Союза, да еще с медведем? Для объяснения этого невероятного события мы должны повернуть наше изложение назад и сперва рассказать, что именно произошло несколько дней тому назад под Актюбинском.

ГЛАВА 3

В которой описывается состояние приволжских степей после работ по орошению, и О ПАССАЖИРЕ, КОТОРЫЙ НЕ ХОЧЕТ УСТУПАТЬ МЕСТО. Эта глава и следующая за ней совершенно объясняют начало, не раскрывая, однако, тайны негра

Поезд железной дороги шел легко и без тряски. Он легко брал крутые подъемы, на которые никогда не вошел бы старый поезд прежних железных дорог.

В вагонах спали, и никто не обращал внимания на картины степи, разделенные на правильные полосы и похожие, при слабом освещении, на тщательно сделанный план, закрашенный темной сине-зеленой краской разных оттенков.

Уже давно приволжские степи не знали, что такое неурожай.

Культура засухоустойчивых растений: кукурузы и новой, выведенной в опытных станциях пшеницы — уменьшила потребность полей во влаге.

Среди полей пшеницы, тянущихся до горизонта и прерываемых полосами редкой и высокой кукурузы, темными влажными пятнами, в темноте похожими на впадины, зеленели табачные плантации и огороды. Махали крыльями ветряки, выкачивая воду из глубоких колодцев, и разбитой рябью, серебром сверкали зеркала машин, поглощающих днем солнечную теплоту и приводящих ею в движение насосы.

Окна вагона были спущены.

Несмотря на то что угасший день был жаркий, степь дышала холодом и прохладой.

Вода была повсюду — она бежала из-под земли, стояла в прудах, сбереженных во время снеготаяния, и струилась в трубах из далекой Волги, откуда ее гнали машины, приводимые в действие течением реки.

Но все это количество влаги поглощалось огородами и плантациями ценных культур.

Знаменитая волжская твердая пшеница росла без орошения на тщательно и рано вспаханных полях.

Когда же солнце слишком парило и колос начинал желтеть, не успев налиться, аэропланы Добролета, поднявшись ввысь, рассеивали в воздух тончайшую песчаную пыль, заряженную отрицательным электричеством.

Пылинки сосредоточивали на себе водяные пары, всегда находящиеся в верхних слоях атмосферы, и, покорный повелению труда, дождь проливался на землю.

Два пассажира, одни в целом поезде, смотрели на это море пшеницы и острова огородов.

Один из них был, судя по тщательно разглаженным брюкам и рукавам рубашки (он был без пиджака), аккуратно подобранным особыми приспособлениями, вероятно, немцем. Другой, желтолицый, со спокойным взглядом узких черных глаз, явно был китайцем.

— Как вам нравится эта страна, товарищ? — начал разговор китаец.

— Я экскурсант, — ответил собеседник. — Фамилия моя, разрешите представиться, Рек. Я приехал сюда из Гамбурга с научной целью и, конечно, увидал много нового, но если бы я был комиссионером какого-нибудь торгового дома, то я ответил бы вам: мне не нравится, что эта страна перестала ввозить к себе наши химические продукты и вывозить к нам жмых и сырье. Мы вместо того, чтобы получить в своем соседе обширный рынок, получаем могущественного конкурента на Востоке.

— А я студент, — ответил китаец по-немецки, — фамилия моя Син-Бинь-У. Я учусь в Ипатьевском на химическом факультете, и мне нравится и эта страна, и то, что я делаю в ней, а вам не должна бы быть опасна наша конкуренция, так как вы все равно работаете на американского хозяина.

— Не будем агитировать друг друга, — сухо ответил Рек, — идемте спать.

Но в купе их ожидало происшествие, совершенно не соответствующее культурно-просветительному началу.

Место, обеспеченное Реку и его новому знакомому плацкартами, оказалось занятым женщиной громадного роста, лежащей под пледом. Густой храп показывал, что сон этой женщины был крепок.

Рядом сидел матрос в истерзанном бушлате.

Он был высок, белокур и посмотрел на вошедших с такой улыбкой, как будто они были его лучшие друзья.

— Что это за женщина? — спросил Рек.

— Она мне приходится тетенькой, братишка, — ответил матрос, снова улыбаясь. — Проснется, могу ознакомить. Когда англичане Архангельск оккупировали, тетеньку припугнули при случае, так она с тех пор спит крепко, а разбудишь — орет.

— И долго будет спать?

Матрос взял за цепочку часы Река, поглядел на них и, с сожалением опуская их обратно в карман немца, сказал:

— Золотые… и у меня когда-то серебряные были — при оккупации тоже пришлось пострадать часами.

— Сколько же вам тогда лет было?

— Лет было, положим, пять, однако и трехмесячному дите не стыдно иметь часы.

— Но когда же проснется ваша тетенька? — воскликнул Рек.

— Вот, думаю, доедем до Актюбинска, тогда и проснется.

Но Син-Бинь-У решил прервать разговор, принявший такой затяжной характер.

— Гражданка, подвиньтесь, — закричал он, нагибаясь над цветным платком, плотно покрывающим голову странной пассажирки.

Вдруг платок развернулся, и пять огромных когтей появились среди ткани.

Ватное одеяло и драная шинель полетели в стороны, и громадный медведь с ревом нанес две пощечины корректному немцу и китайцу, не успевшему даже заслонить лицо руками.

— Вечно с тобой волынка, — закричал матрос, — ну, кроем, что ли? — И в одно мгновение мохнатый зверь и его веселый хозяин выпрыгнули через окно и побежали вдоль полотна.

Рек открыл чемодан, достал баночку с йодом и тщательно вымазал свежие шрамы на щеке. Потом достал из кармана маленькую записную книжку и записал в ней взволнованной рукой:

«Несмотря на существующее запрещение, русские, нарушая правила, продолжают возить живность в вагоне. Это доказывает, что порядок страны еще не установлен».

В это время китаец уже остановил сигналом поезд и выбежал из вагона, не успев даже стереть кровь с лица.

За странными пассажирами была организована погоня.

По радио была извещена милиция города Актюбинска, и поле, на котором скрылись беглецы, было оцеплено.

— Вот они, — закричал китаец, увидев в кукурузе темное пятно. притаившегося медведя.

— Сдавайтесь, — закричали милиционеры, направляя пулемет.

— Сдаюсь, — ответил матрос, вставая с земли и поднимая руки. — Рокамболь, ша.

Медведь рявкнул и тоже поднял передние лапы.

ГЛАВА 4

Рассказывающая УДИВИТЕЛЬНУЮ ИСТОРИЮ МАТРОСА и его дальнейшие приключения в Актюбинской районной милиции

Толпа ломилась в двери милиции посмотреть на удивительных путешественников.

Старший милиционер, составляющий протокол, нетерпеливо поднял перо — оттеснить посторонних.

— Гражданин, как ваша фамилия?

Матрос, широко облокотясь об стол, подмигнул:

— Отставной боцман Байкальского, Балтийского, Каспийского, Белого, Черного и проч. красных морей Союза Республик Павел Егорович Словохотов.

Он достал папироску.

— Пашка, — раздалось в толпе.

Пашка закурил, кивнул на медведя: