Олесь Гончар - Юг Страница 5

Аленка, стоявшая за отцом, ласково улыбалась Гасанчуку, освещенная с головы до ног прожектором днипрельстановского трактора.

Анисим Артемович, окончательно успокоившись, с удовлетворением оглядывал днипрельстановские копны, возникшие в синеватых сумерках на фоне звездного неба.

Словно неисчислимые богатырские шеломы, они тянулись до самого горизонта.

МАЯК

…Вот когда прилетает пилот опылять наши плантации, я должна стоять вместо маяка. Чтоб не оставлял огрехов, чтобы посыпал нашу плантацию ровненько. Пускай помрет прожорливый долгоносик, пускай ни единого не останется! Приходите послезавтра на плантацию, сковырните комочек земли — найдете под ним жука дохлого. Хватанул яду — тут ему и конец…

О, уже опять залетает, летит прямо на нас! Не сглазить бы — веселый, проворный попался пилот.

— Ты, — говорит, — Стефания, мой верный ориентир!.. Из-за облака увижу!

Пришлось просить его, чтобы не шутил так, а то муж начинает ревновать.

Даже удивительно — откуда у него столько силы и быстроты? Только что над нами пронесся, а сейчас уже вон там, над самым селом. Оставил за собой белый хвост через все поле и опять, наверное, пошел заряжаться…

Спрашиваете — где кончается мой участок? Да разве есть у него межа? Нынче, куда ни выйду, — всюду передо мной мои поля. Сколько глаз хватает — все мое, все меня радует, все интересует.

Разбогатела я теперь. Считайте, что с тех пор как мы колхозом живем, все эти грунты перешли в мои собственные руки. Не смотрите, что у меня руки маленькие — они на большое способны! Любую работу умеют делать, не боятся ни усталости, ни трудностей.

С малых лет я пошла внаймы: чужих детей качала, чужие поля полола. Вроде и недолго жила при старых порядках, а горя хлебнула по горло… Как в той песне: где сеяла-засевала, слезоньками поливала… С ночи до ночи в поле да все на кого-то, когда же, думаю, на себя?

Как поженились мы с Юхимом, так уже не одна горе хлебала, а вдвоем. Поле наше было только что у порога. Негде ступить, негде тычку для фасоли воткнуть. Всё, помню, тянулись на коня разжиться, чтобы стал Юхим фирманом[1]. Собрали кое-что за лето, идем на ярмарку. Нет на наши деньги путного коня.

Тут цыган один привязался, набивается со своей худой клячей.

— Покупай, брат!

— Да ведь она хромая…

— А что, ей у тебя гопак танцовать?

— И слепая, кажется!

— Что же, она будет газету читать? Бери, хозяином станешь!..

Ломали мы головы, ломали, судили-рядили, и так и сяк прикидывали, и в конце концов купили у цыгана кобылу. Уж очень хотелось свое хозяйство завести!

Вывели ее на шлях, а она бряк! — и дух из нее вон.

Думал ли тогда мой Юхим, что придет время — и будет у него конюшня в двести метров длины, в восемь ширины, а в ней полно лошадей, и все — его! Мог ли он тогда думать, что его Стефания встанет вот так, хозяйкой посреди поля, а из-за облака, по ее требованию, к ней самолет полетит.

Так-то живем нынче.

Пишу сестре Эмилии в Канаду, что уже рассвело у нас. Уже мой муж ест, что ему по вкусу, уже мои дети учатся в семилетней школе, а сама я получила медаль за свои знаменитые бураки. Отовсюду мне и почет, и привет. Где это видано? Прежде надо было графиней быть, чтоб тебя так величали.

Все наши люди сейчас в большой радости. Двадцать хлопцев и девчат из нашего Славучина пошли на высшее образование. Подрастут мои — тоже отдам, нам теперь пути куда хочешь открыты.

Раньше простую крестьянку паны человеком не считали: темнота, рабочее быдло… А нынче чего я стою!

В прошлом году в столице была, правительство пригласило нас на праздник Первого мая.

Когда стали собираться в дорогу, Юхим мой аж загрустил.

— Ты теперь уже знатная, Стефания, скоро от меня уедешь… Наверное, откажешься от меня?

— Нет, — говорю, — поеду и приеду, и буду с тобой.

В самом деле, ведь не могла я не ехать: если уж я что решила, то — все!

А Юхим, думаю, пусть не сохнет, — станет и он со временем знатным, к тому идет.

В Киев мы прибыли в два часа дня. Как только вышли на перрон, нас сходу сфотографировали. В автобусах довезли до гостиницы и дали нам отдохнуть с дороги.

Потом ко мне постучала женщина из газеты и все расспрашивала, как я достигла успеха.

После обеда повели нас в музей. Ходим по залам, как зачарованные смотрим картины. Сколько там картин выставлено, больших и маленьких, и о каждой из них девушка-экскурсовод особо рассказывала. Пожалуй, два часа, не меньше, ходили без перерыва.

На другой день приходим на парад. Не опоздали, пришли как раз во-время. Милиционер вежливо проводил нас, сказал: «Ваше место вон там, на трибуне».

До чего ж ладно все было! Сначала шел большой оркестр из маленьких ребят, потом начали итти войска. Шли и шли: бравые, стройные, в белых перчатках… Знамена несут, музыка играет, радостно на душе от такой нашей силы могучей.

Когда прошли войска, двинулись горожане, и уже весь день бушевало людское море. Колонны за колоннами, конца-краю им нет. Девчата в венках, женщины в шелках, мужчины в новых костюмах… Льются песни, цветы плывут, куда ни глянь… Лица у всех веселые, глаза, как звезды, — видно, что знают люди достаток и счастье. Горы вдоль Крещатика усыпаны праздничным людом, а над нами, в высокой голубизне, воздушный шар сверкает и красный флаг с Лениным и Сталиным на все небо развернут.

Гляжу вверх — не нагляжусь. Хочется мне провозгласить;

«Живите на радость нам долгие годы, товарищ Сталин! Где и кем я была бы сейчас, если б не вы?»

Вечером пошли смотреть… Это когда стреляют… Как это? Ах да, салют! А стрелять начали с четырех мест. Стоим на Владимирской горке, и нам все видно. Грохнуло, как из пушек, и все небо сразу осветилось, расцвело, разукрасилось, как вышивка, разными яркими ниточками, а на тех ниточках вот такие шарики.

— Хватайте, бабоньки, — смеюсь, говорю своим измаильским, — будет на елку!..

Потом нас пригласили на правительственный обед. Входим в большой зал, кругом кресла, а пол как стеклом залит. Надеюсь, что в скором времени настелем и в нашем клубе такой.

На столах все, что хочешь: разная еда, шампанское, пиво, воды. А таких столов сорок.

О нас кто-то уже заранее позаботился, — фамилии наши на карточках написаны и карточки на столах расставлены, чтобы каждая знала, где ей сесть.

Уселись мы и подумали: какая нынче жизнь у нас! Простая колхозница наравне с министрами. Уважают ее, высокими наградами отмечают, стол для нее накрыли. А я и есть не хочу, мне бы только все это видеть.

Вспомнила сестру Эмилию, и сердце у меня сжалось. Какое ей там уважение? Писала как-то оттуда, из Канады:

«Тяжело, сестра… Только вы нам и светите сквозь туманы, как негасимый огонь маяка…»

Известно же, простого человека там ни во что ставят.

Хрустальная люстра горит в зале, мирный разговор течет, позвякивает посуда. Когда рюмки да бокалы налили, встал Никита Сергеевич, поднял рюмку и поздравил всех.

Выпили, и чувствуем себя как дома. Хорошо, приветливо, наши жинки уже с генералами шутят.

Позже, когда подали кофе, Никита Сергеевич обращается ко мне через стол, спрашивает, сладкий ли пью.

— Сладкий, Никита Сергеевич, спасибо…

— Это мы вас должны благодарить, товарищ Шевчук. Из вашей свеклы сахар…

А дальше расспрашивает, сколько планирую взять в этом году с гектара.

— Вписала в соцобязательство четыреста центнеров, — говорю. — А может, выйдет с гаком. Желанье мое такое, чтобы всем нам всегда сладко жилось.

— Как захотим, так и будет, — улыбнулся Никита Сергеевич… — Все в наших руках.

Пообедали, встали из-за столов, — музыка играет, танцуй сколько хочешь… С генералом — два ряда орденов — гопака плясала.

Попраздновали в столице, спешим домой.

Дома хлопоты, тревога. Посеяли свеклу, а дождей нет.

Телефонирую в район агроному:

— Дайте нам дождя!

Приезжает он к нам, а мы в поле. Земля горячая, сухая, свекла моя не всходит. Села я на кочку и плачу. Спрашиваю агронома:

— Ждать нам дождя или нет?

А он посмотрел на тучки, потянул носом воздух и обещает нам:

— Завтра получите дождь.

И верите — на другой день и в самом деле пошел у нас дождь:.

Дружно взошли наши бурачки. Я уж им угождала, я уж их лелеяла, как грудных ребят. Спросите любой корешок — он помнит мою ласку. Коленки ободрала, ползая, пришлось наколенники сшить полотняные. А зато осенью сняла — четыреста тридцать центнеров!

В этом году хочу сама себя обогнать. И опыта у меня больше, и весна лучше: на той неделе славный дождик прошел. А у нас говорят: сухой апрель, мокрый май — будет жито, как Дунай!

Ага, вот он уже зарядился, второй раз залетает… Слыхали мы по радио, американские самолеты забрасывают крестьянам жуков-колорадов на поля. А у наших пилотов другая забота: опыляют наши плантации, чистят их от вредителей. Чтобы нам было легче, чтоб поле родило лучше.