Юрий Слепухин - У черты заката. Ступи за ограду Страница 50

В машине, несмотря на опущенные стекла, было душно. Сладковатый запах новой нитроэмали и пластикатовой обивки сидений — характерный запах автомобиля, не успевшего еще набегать первую тысячу километров, — мог казаться даже приятным в сочетании с речным ветерком или ароматом свежей листвы в Палермо, но здесь, примешиваясь к продымленному воздуху заводского предместья, он делал его положительно непригодным для дыхания.

— Чем заняты эти люди, сеньор Гейм? — спросила Беатрис, указывая на группу пеонов, в выцветших лохмотьях, медленно кативших катушку кабеля вдоль высокой бетонной ограды, во всю длину украшенной надписью черными метровыми буквами: Мендес и Торвальдсен.

Пеоны — загорелые до черноты, с жесткими редкими усами на скуластых лицах — шаг за шагом подталкивали тяжелую поскрипывавшую катушку, переговариваясь между собой на певучем диалекте уроженцев провинции Энтре-Риос.

— Понятия не имею, что-то связанное с электричеством, — отозвался Гейм, взглянув на часы.

— Они проводят свет, — заявила Норма, — я видела, у нас на кинте прошлым летом делали то же самое. Эту штуку разматывают, потом закапывают в землю, и тогда появляется свет. И перестаньте вы называть друг друга «сеньор» и «сеньорита», — капризно добавила она. — Прямо слушать неприятно, имен у вас нет, что ли…

— Если мадемуазель… Если Дора Беатрис разрешит, — тотчас же сказал Гейм.

— Да, конечно… Но, боже, какие они оборванные…

— Ну, я не знаю, я сейчас возьму и лопну! — воскликнула Норма, ударив кулаком по сиденью. — Что он там сидит, этот антропофаг? Говорил — не дольше десяти минут!

Беатрис все не могла оторвать глаз от людей с катушкой. Как можно так жить? Изо дня в день — одно и то же, одно и то же… И им ведь никогда отсюда не уйти, с этих раскаленных солнцем зловонных улиц, от этих тяжестей, от своих лохмотьев… Они докатят куда-то эту штуку, потом станут катить другую, и так без конца. Сизифу, по крайней мере, было известно, за что он страдает. А эти? Право, лучше бы она сюда не приезжала…

— Нет, это немыслимо, — простонала Норма и сердитым толчком распахнула дверцу. — Посидите, я пойду искать своего монстра…

— Действуй решительнее, Норма, волоки его за шиворот. У Доры Беатрис уже совершенно несчастный вид.

— Да-да, сейчас.

Норма выскочила на тротуар и решительным шагом направилась к проходной. Пеоны приостановили работу, провожая взглядом нарядную девушку.

— Так вы разрешите называть вас по имени? — негромко спросил Гейм.

Беатрис кивнула:

— Пожалуйста, сеньор Гейм…

— Ян, — с улыбкой поправил тот, прикоснувшись к ее руке.

— Да, Ян… Называйте меня первым именем или вторым — это все равно. Дома меня называют Дорой, но мне самой больше нравится второе.

— Мне оно тоже нравится гораздо больше. И оно вам подходит… Беатрис — Беатриче… Оно такое же нежное, как и вы сами…

Беатрис отвернулась, искренне ненавидя себя в эту минуту за дурацкую способность краснеть по малейшему поводу.

— Скажите, вам тоже противно жить на свете? — тихо спросила она после недолгого молчания.

— Мне? — удивился он. — Почему, Беатриче?

— Ну… Вы сказали там, на набережной, когда мы садились в машину…

— А, — улыбнулся Ян. — У вас хорошая память!

— Просто мне часто приходит в голову то же самое, — задумчиво сказала Беатрис. — Только я не считаю себя никаким философом, совсем наоборот, я ни в чем не могу разобраться… Вы очень правильно сказали — сейчас нельзя чувствовать себя счастливым, даже если лично у тебя и нет никакого несчастья… Я думаю, это чувствуют не только те, у кого философский склад ума. Для этого, по-моему, важнее иметь сердце, чем голову…

Она застенчиво взглянула на Яна, словно испугавшись, не покажутся ли ее слова слишком уж глупыми.

— Мне приятно, что вы тоже не находите жизнь уютной, — добавила она.

— Н-да, жизнь становится гнусной штукой, — кивнул тот. — Людям нашей касты скоро вообще не останется на земле места, всё захватят плебеи. Мы, Беатриче, римляне пятого столетия, наша догорающая звезда катится к горизонту… Единственное утешение — это то, что до последней минуты ни одна каналья не отнимет у меня права сознавать себя патрицием.

— Это верно… — задумчиво согласилась Беатрис, сняв очки и протирая их перчаткой. — От плебеев уже не знаешь куда деваться…

Она опять вспомнила Мартинеса — его одутловатое лицо и черный бесшумный лимузин, вспомнила других плебеев, из Техаса. Да, скоро они захватят все, это верно…

— Взгляните-ка на них, Беатриче, — усмехнулся Ян.

— На кого?

— На наших милых плебеев, господ завтрашнего дня… — Он кивнул на пеонов, которые докатили катушку до ворот и теперь возвращались обратно, рассыпавшись по тротуару и со смехом перебрасываясь камешками и щепками. — Завтра эти человекоподобные вскарабкаются на Палатинский холм, начнут шнырять по Капитолию. Веселая перспектива, не правда ли?

— Что вы говорите глупости! — вспыхнула Беатрис. — Я имела в виду совсем других, это просто несчастные люди, на которых жалко смотреть. Какой там Капитолий, как вам не стыдно!

— Посмотрите, что делается в России, где чернь подчинила все своей воле и своим вкусам. Нельзя быть такой наивной, Беатриче, — мягко сказал Ян.

— Я ничего не знаю про Россию, какое мне до нее дело! — сердито отозвалась Беатрис. — Я говорю, что мне жалко этих людей…

— Когда вы попадете в их лапы, они вас не пожалеют.

— …И что они не мешают мне жить, — не слушая его, докончила она. — Мне мешают жить все эти нувориши, все эти…

— Беатриче, не будем ссориться из-за пустяков! Простите, если я оскорбил ваши чувства. — Он взял ее руку и заглянул ей в глаза. Беатрис беспомощно пошевелила пальцами, но настойчивый взгляд Гейма на мгновение как-то странно обезволил ее, и она даже не пыталась отдернуть руку, когда тот поднес ее к губам и вдруг повернул ладошкой кверху. Она успела лишь сжать пальцы в кулачок, но он поцеловал запястье у выреза перчатки.

Все это произошло в течение секунды, потом она опомнилась и сердито вырвала руку, отвернувшись к окну.

— Не делайте этого, Ян, — тихо сказала она голосом, который доложен был быть решительным, но прозвучал чуть ли не умоляюще. — Не нужно, я вас прошу…

— Беатриче… Вы сами не знаете, какая вы, — прошептал он над ее ухом. — Таких, как вы, больше нет, и они больше не появятся в этом мире, где не будет места красоте. Вы последняя, Беатриче… Ваша изысканная нежность — это пурпуровая полоса на тоге, наследственный знак вымирающей касты патрициев… Вы сами не понимаете; что означает ваше присутствие на этой обреченной земле…

— Перестаньте, Ян! — воскликнула она, рывком повернув к нему пылающее лицо. — Вы сошли с ума, разве можно говорить такие вещи через час после знакомства!

— Я не сошел с ума, Беатриче, — печально отозвался тот, — не бойтесь. Вам нечего меня бояться, вы для меня не девушка, а символ… символ слишком многого, чтобы это можно было выразить в словах… Такие вещи выражает только музыка…

Беатрис не успела еще сообразить, приятно ли это неожиданное превращение, из девушки в символ, как из двери проходной появилась Норма в сопровождении своего монстра. Монстр был явно не в духе.

— Прошу прощения, ребятишки, — сказал он, подойдя к машине. — Думал освободиться раньше, да вот…

Он сердито развел руками и полез в карман за сигаретами.

— Какой-нибудь очередной конфликт? — лениво спросил Ян.

— Точно, — кивнул Качо, щелкая зажигалкой. — Пришлось ругаться с делегатами, чтоб они все…

Закурив, он с жадностью затянулся и посмотрел на часы.

— История совершенно дурацкая — вчера Берман уволил одного парня, который не проработал месяца, а остальные взбесились. Уволил-то он его напрасно, но что теперь делать, черт побери! Я не могу из-за какого-то пеона дискредитировать перед всей фабрикой моего инженера…

— Ну хватит, Качо, никому это не интересно, ваши фабричные глупости, — капризно перебила Норма. — Я хочу есть, поехали обедать! Ты проголодалась, Би?

— Да нет, не особенно. Но у меня от этом ужасной пыли уже хрустит на зубах, хорошо бы выпить чего-нибудь.

— О’кэй, — сказал Качо, — решайте, куда ехать.

Норма захлопала в ладоши:

— Слушайте! А что, если мы пообедаем где-нибудь здесь? Найдем самое обыкновенное boliche[31] и завалимся туда. Ты представляешь, Би, обед в обществе пеонов, а? Так изысканно!

Качо сказал, что за углом есть итальянская кантона — он часто там закусывает, когда нет времени съездить в центр. Решили идти туда.

— Перес! — крикнул Качо. Из проходной выглянул охранник. — Че, Перес, мы сходим пожевать, ты тут присматривай за коробкой, а то еще свистнут.