Обрывок реки - Геннадий Самойлович Гор Страница 50

Христофор пил чай. Вежливо расспрашивал Соколова и рассматривал всё. У купца стояли городские, нездешние, заграничные вещи.

– Это для чего? – трогал тунгус какую-нибудь вещь.

– Это граммофон, – отвечал купец и тут же заводил его. Граммофон тихо напевал. Тунгус слышал и смотрел на вещи купца с уважением. Но это только казалось.

– На граммофон не смотри, – говорил купец заученным тоном. – Я тебе его не продам.

– Куда мне его? – усмехался Христофор.

Купец сообразил, что он совершил оплошность.

– Подарить я еще мог бы дорогую вещь. Но продать – не продал бы.

– Все равно не надо.

Старик Христофор смотрел на купца настороженно, враждебно, точно ожидал подвоха. Но Соколов был не глуп. Купец сказал Христофору:

– Нет, пожалуй, я тебе не отдам. Такого не купишь. И скучно без него. Это вещь для души.

А тунгус, спокойный, трогал вещи купца и спрашивал. Каждая вещь его интересовала.

– А это для чего? – спрашивал Христофор.

– Это ночной сосуд. Как тебе объяснить его употребление… – Купец посмотрел на Христофора и смутился.

Глаза Христофора, умные, смеялись над купцом и над его вещами.

Соколов рассердился на старика, но не показал виду. Единственный человек, с которым он чувствовал себя неловко. У него обычно разговаривали покупатели, он говорил мало, отвешивал каждое слово. А тут приходилось расходовать слова, тратить. Купец чувствовал пустоту и терял к себе уважение.

Христофор молчал. Пил много. Смотрел на купца и, казалось, смеялся.

– Так, так, – сказал он наконец. – А зверя мало стало. Исчезает соболь. Что будет делать ваш брат-купец через двадцать лет?

– А ваш брат? – Купец обрадовался этому вопросу. – Тунгус?

– Помирать, – сказал Христофор спокойно.

Они начали разговор, говорили долго и откровенно. И купцу стало ясно, что тунгус понимает его и, может, даже презирает и что тунгус, наверное, счастлив своим занятием и своими сыновьями, а вот у него, у Соколова, богатство, но вещи лежат чужие и ненужные ему, и счастья у него нет.

Старик Христофор, прощаясь с купцом, приглашал и его в гости к себе в Чилиры.

– Тихий человек, – сказал он. – Православный. Приезжай. Чаем напою.

Соколову показалось, что старик его передразнил.

Ушел, но дела не сделал. И кредит не взял, да и продать ничего не продал, только разбередил разговором. Лучшая пушнина уходила мимо.

Соколов взгрустнул.

– Обидел ты меня, тунгус, – прошептал он, – не обижайся. Придется тебе принять обиду и от меня.

Но обидеть Христофора было трудно. Старику везло. Жил он в тайге, выезжал редко, но слухи о его удаче доходили до купца. Рассказывали Соколову, что Христофор напромышлял в этом году много белок. На лодке плыл старик, лодка перевернулась, но старик остался невредим. Легкие сыновья были у тунгуса – сильные. У Соколова не было сыновей. Дочь у него была, старая дева. Завидовал купец Христофору или другое – он сам не мог понять. Но старик его интересовал. А слухи всё приходили. Рассказывали уже, что Христофор женил сыновей и сыграл в тайге большую свадьбу. И то, что Христофор сыграл свадьбу и устроил сыновей, Соколов счел за личную обиду. И он смотрел на свою неустроенную дочь и неуютную жизнь в своем доме, смотрел на свои товары, и товары не радовали его. И под влиянием дум и раздражения изменился его характер. Во дворе он протянул железный канат, и вдоль каната стала греметь цепью, бегать злая собака. Завел ружье. Стал осторожным. И на всякого, кто рассказывал ему о тунгусе, он смотрел с раздражением. И теперь уже не один расчет, а самолюбие его торопило, и ему хотелось увидеть Христофора взволнованным и униженным, должником.

Старик Христофор жил неторопливой речной, десной жизнью, городскими событиями и людьми интересовался мало. Началась война. И везде говорили это слово. Были обеспокоены все. И у многих уже не было сыновей.

Как-то приехал Христофор в город вместе с сыновьями. И сыновья, высокие, ходили по улицам. И многие жители смотрели на сыновей Христофора со злобой: тунгусов не брали на войну. И когда говорили старику, когда шутливо упрекали его за его здоровых и молодых сыновей, он подталкивал их вперед и отвечал всем.

– Николай нас не хочет, – говорил он, – мы зверей стрелять умеем. Человека мы не промышляем.

– Он тебе не Николай, – поправил его строгий Соколов, – а государь наш, император. Царь.

Тунгус посмотрел на Соколова, осунувшегося и бледного, с удивлением.

– Не здоров, брат? – спросил он и сочувственно улыбнулся. – Что с тобой, купец?

Купец отчего-то растерялся и не нашел слов.

– Война, – пробормотал он.

– Война, – повторил старик и рассмеялся. – У тебя дочь. Дочерей не берут.

И то, что старик сказал «дочь», показалось купцу насмешкой. Он посмотрел на Христофора. Тунгус был легкий, здоровый, и никто бы не сказал, что ему много лет. Он шел, окруженный сыновьями, – невыносимый. Его бы самого следовало отправить на войну.

– Обидел ты меня, тунгус, – прошептал купец.

Он пришел домой, закрыл дверь и накричал на дочь. Он сказал ей, что она голодранка, только и делает, что смотрит на парней, не может даже подмести пол, и что ее, наверное, будет не выдать замуж, и что она сама принесет ему в подоле; и хотя на улице было еще светло, он закричал, чтоб она ложилась спать и что он знает, когда он уснет, она убежит к «своему». Дочь заплакала тоскливым голосом, жалостливо, купцу стало жалко ее и себя, и он прошептал:

– Оскорбил ты меня, тунгус.

С дедом мы приезжали к старику Христофору. Весь поселок встречал нас – старики с красными глазами и дети. Мы пили чай, пахнувший дымом, и ели хлеб, купленный Христофором у крестьян. Старик, казалось, не замечал своей нищеты. Он был счастлив своей рекой и небом, всем своим краем. Его край стоял на берегу реки, как птица. Легкие, синие деревья улетали в небо. Родовые утренние горы, казалось, двигались в тумане. Горное озеро блестело вверху. Казалось, оно было на верхушке сосен. Облако лежало на горе. Река открывалась и неслась прямо на нас, падала на нас с горы. У меня кружилась голова. Я заметил птицу. Птица сидела посередине реки. Ее несло и кидало. Вдруг она взлетела и поднялась. Христофор приложился и выстрелил. Птица – подарок старика – упала к нашим ногам. Старик шел и трогал деревья. Это были большие, богатые деревья.

– Но ведь это не твое, – говорил дед. – Начальству понадобятся Чилиры. Вас отодвинут в тайгу, как отодвинули от Баргузина.

Христофор сел на траву, приглашая сесть и нас.

– Тайга – она большая, –