Григорий Федосеев - По Восточному Саяну Страница 51

Словно боясь нарушить покой приютившего нас леса, мы долго молчали, сидя у костра. Потом кто-то тихо запел:

Есть на Волге утес. Диким мохом оброс…

Неуверенно вступил второй голос, потом третий… и песня полилась. Павел Назарович оказался прекрасным песельником. И скоро приятная мелодия широкой волной разнеслась по долине. Старик запевал:

На вершине его не растет ничего,Там лишь ветер свободный гуляет,Да могучий орел свой притон там завелИ на нем свои жертвы терзает.Мы дружно подхватили.

Даже Прокопий, не имевший ни голоса, ни музыкального слуха, уселся против Павла Назаровича и, подражая ему, открывал рот, хмурил брови, тужился, но все это делал беззвучно, а лицо было довольное, словно он главный запевала.

Я смотрел на нашу «капеллу» с восхищением. Все было хорошо: и костер, и люди, и старые ели, прикрывавшие нас густой кроной.

С наступлением темноты исчезли звезды. Мы беспечно спали у костра и не заметили, как надвинулся дождь. Слабый, но настойчивый, он погасил огонь. Пришлось подниматься, а пока ставили палатки, все промокли до нитки.

Утром трое товарищей во главе с Курсиновым отправились искать погибшую лошадь, чтобы содрать с нее шкуру для поршней. Я же пошел вместе с Прокопием обследовать Мраморные горы, расположенные с левой стороны Тумановки. С нами увязался и Черня.

Еле заметная тропа, по которой изюбры, дикие олени и лоси совершают переход от Тумановки на Кизиро-Казырский водораздельный хребет, скоро привела нас к бурному потоку, впадающему в реку с левой стороны. Словно разъяренный зверь, мечется он между каменных глыб, ревет, пенится и злится. Летом это, видимо, небольшой горный ручей, через который легко перейти, не замочив ног. Весной, собирая воды тающих снегов со склонов долины, он представляет собой уже грозный поток.

Выискивая брод, мы с полчаса ходили вдоль берега, пока не оказались у самого устья. Неожиданно с высоты донесся легкий шум крыльев. Пролетела скопа [11].

Летела она тихо, лениво покачивая огромными крыльями. Казалось, ничто ее не интересует. Скопа — большой хищник, почти со степного орла. Размах крыльев у крупных особей достигает ста семидесяти сантиметров. Хотя скопа и считается речной птицей, но плавать она не умеет. Зато вряд ли какая другая птица может поспорить с ней в ловкости по ловле рыбы. У скопы очень острое зрение. Например, она замечает в воде хариуса с высоты более ста метров, да еще сквозь речную волну.

Увидев птицу, мы затаились у края чащи. Через толстый слой воды скопа несомненно видела все, что творилось там, на дне быстрого потока. Рыбу не спасет даже защитная окраска. Вот птица у самого слива. Вдруг на мгновенье она замерла на месте и, свернув крылья, камнем упала вниз. У самой воды скопа далеко выбросила вперед свои лапы. Раздался громкий всплеск; еще секунда — и хищник, шумно хлопая крыльями, поднялся в воздух. В его когтях трепетал большой хариус.

Из всех птиц, питающихся рыбой, пожалуй, только скопа ловит добычу когтями. Как мне приходилось неоднократно наблюдать, бросается она в воду против течения, а пойманная ею рыба всегда обращена головою в сторону полета, то есть вперед. Последнее свидетельствует о той поразительной быстроте и ловкости, с какими хищник нападает на рыбу. Проворный хариус не успевает даже отскочить или повернуться, как уже оказывается пойманным.

Мы свалили кедр и по нему перебрались на правый берег ручья. Солнце стояло высоко. После холодного утра ростки зелени жадно потянулись к теплу. Береза, черемуха и бузина уже выбросили нежные листочки; пройдет еще несколько дней, и они оденут долину в летний наряд.

Ближе к горам смешанный лес уступал место кедровому. Словно поясом, кедровник опоясал склоны Мраморных гор.

Трудно вообразить, какое огромное количество ореха рождает он ежегодно.

Осенью, во время сбора урожая, шумно бывает в кедровом лесу. Накапливая жир, бродят по лесу медведи. Бурундуки, делая запасы на зиму, суетятся от зари до зари. Они шелушат шишку, таскают орехи в свои подземные кладовые и там укладывают в строгом порядке этот ценнейший продукт. Даже хищники — росомаха и соболь — лакомятся кедровыми орехами. Выискивая чужие запасы, они шарят по кедровнику, оставляя на зеленом мху отпечатки своих лапок. Одной кедровке не впрок идут орехи. Ест она их жадно и много, но никогда не жиреет. Зато в кедровых лесах она выполняет благородную роль садовника. Сорвав шишку и набив зоб орехами, кедровка уносит их иногда очень далеко: на вершины гор, на дно цирков, в ущелье. Там она прячет орехи в мох, под валежник, между камней — словом, куда попало, и возвращается в лес за новой порцией. Так всю осень, пока тайгу не покроет глубокий снег, птица очень много запасает орехов. И не все свои кладовые потом использует. Многие из них и являются посевным материалом. Кедровый лес, растущий в подгольцовой зоне, обязан своим появлением птицам, главным образом кедровкам, и другим обитателям тайги, имеющим обыкновение прятать орехи.

Однажды, поднимаясь на высоченный голец Типтур (Олекминский хребет), нам пришлось наблюдать, как кедровка шелушила шишку и прятала орехи. Миновав границу леса, мы по россыпи подбирались к вершине. Неожиданно нас опередил легкий шум крыльев — пролетела кедровка с шишкой в клюве. Она уселась на камень и, не обращая внимания на нас, стала ловко отрывать шелуху, глотая орех за орехом. Работала быстро, и скоро ее переполненный зоб так раздулся, что птица потеряла свою стройную форму. А мы все ждали, что будет дальше. Покончив с шишкой, кедровка сделала несколько прыжков, удивленно посмотрела на нас и, срыгнув орехи, неумело прикрыла их мхом. Затем птица заботливо почистила клюв о камень, взбила перышки и с хвастливым криком пронеслась над нами — дескать, вот какие хитрые кедровки!

Мы подошли к ее похоронкам. Оказывается, орехи она запрятала в старый след сокжоя, глубоко вдавленный в сухую почву. Поднимаясь выше, нам попалось еще две кладовых, наскоро прикрытых ягелем. Крик птиц весь день был слышен на гольце.

Вряд ли кедровки помнят все свои многочисленные похоронки, какая-то часть заготовленных ими орехов остается забытой или неиспользованной. Весною эти орехи дадут ростки и при наличии почвы начнут развиваться, а затем вступят в тяжелую борьбу с холодной россыпью, чтобы отвоевать у ней для себя клочок земли. Так птицы рассаживают по каменистым склонам гольцов кедровые леса и стланиковые заросли.

В полдень мы поднимались по крутому откосу на верх Мраморного хребта. Шли тихо, рассчитывая где-нибудь на склоне увидеть марала. Эти звери любят весною жить в залесенных скалах. Днем они обычно нежатся на солнце, примостившись где-нибудь на верху обрыва, а вечерами пасутся, лазают по карнизам, расщелинам и открытым солнцепекам.

Черня держался настороженно: часто останавливался, натягивая поводок, тянул носом воздух, обнюхивал кусты, камни. В одном месте, переходя разложину, Прокопий вдруг остановился и, показывая на перевернутый камень, сказал:

— Утром медведь ходил, маралов тут не будет.

И действительно, мы нигде не видели их следов, Зато все чаще попадались перевернутые колоды, взбитый мох, а в одном месте мы увидели крошечные отпечатки лапок медвежат. На залесенном склоне жила медведица с малышами, и маралы, конечно, ушли отсюда. Они не терпят такого соседства.

Медленно взбирались мы по каменистому отрогу, и чем выше, тем положе становился подъем. Ветер, стужа и вода достаточно потрудились, чтобы пригладить вершины Мраморных гор. Но еще много незаконченной работы: всюду лежат, чудом удерживаясь на крутизне, руины давно развалившихся гребней, торчат останицы некогда возвышавшихся скал. Склоны гор прикрыты россыпью, украшены сложными рисунками разноцветных лишайников. Под ногами мялся мягкий ягель. Всюду пятнами виднелись заросли рододендронов, только что освободившихся из-под снега.

Уже вечером мы достигли вершины южного отрога. С него открывался почти весь горизонт. Нужно было торопиться до темноты изучить рельеф местности и рассмотреть долину Кизира, по которой лежал наш путь к Фигуристым белкам.

Сквозь прозрачный воздух хорошо виднелась заманчивая даль. Густые тени прикрывали провалы. На их фоне резче выступали освещенные закатом гребни гор. На севере по горизонту тянулось однообразное, плоское Пезинское белогорье с одинокой вершиной — Зародом, господствующей над белогорьем. Ее мы и наметили под пункт. А дальше за Зародом — хаос нагромождений, в котором издали разобраться было трудно. Там начинается Канское белогорье, а от него правее, в вечерней синеве, виднелась Кинзимокская гряда и Фигуристые белки, пожалуй, самая длинная и труднодоступная часть этого горного района Саяна. Много раз я с тревогой всматривался в пугающие вершины этих великанов, пытаясь угадать, что ждет нас там?