Григорий Федосеев - По Восточному Саяну Страница 52

С отрога была видна и долина Кизира. Выше третьего порога хребет Крыжина как бы отступает на юг, образуя широкую долину, и несколько понижается. Но река неизменно течет близ крутых залесенных отрогов, образующих правый берег. Чтобы продвинуться вперед, нам предстояло снова перебраться через Кизир и проложить проход по высокоствольной дремучей тайге, прикрывающей левобережье долины.

Заночевали мы у кромки леса. Прокопий вскипятил чай, отварил кусок тайменя, и после ужина мы стали укладываться на ночь.

Черня никак не мог подыскать себе места. Сначала он улегся на камнях, потом пришел к огню и примостился у наших постелей. Затем он снова встал, походил вокруг костра и стал рыть лежбище под соседним кедром. Что-то тревожило собаку. Я встал и посмотрел на небо. Тучи прикрывали восточный край хребта. Надвигавшаяся темнота гасила звезды. Ураганом пронесся ветер, оставляя позади себя долго качающиеся деревья. Мы вскочили, пораженные внезапно изменившейся погодой. Вдруг беззвучно и широко распахнулась темная бездна неба и оттуда прорвалось тяжелое рычание грома.

— Дождь… — произнес в испуге Прокопий.

Не было сомнения — надвигался страшный грозовой ливень, какие часто бывают на Саяне. Молния беспорядочно крестила небо, удары грома потрясали голец. Холодным потоком хлынул дождь. Затух костер, куда-то в темноту убежал Черня. Надо было немедленно искать убежище, и пока складывали рюкзаки, основательно промокли.

Жутко бывает ночью в горах, когда над головой бушует гроза и огненной чертой молния крошит свод черного неба. Нужно было спасаться бегством. Мигающий свет освещал крутой спуск, по которому мы сбегали вниз. Над головами взрывались чудовищные разряды грома, непрерывающимися волнами хлестал дождь. Внезапно мы оказались на краю обрыва. Спускаться дальше было опасно, нам ничего не оставалось, как прижаться к стволу кедра с редкой кроной и ждать конца светопреставления.

Буря не унималась. Мокрые, промерзшие, мы стояли под ливнем. Вдруг сквозь шум непогоды снизу до слуха донесся страшный звук — то ли рычанье зверя, то ли просто возня.

— Слышишь? — толкнул меня локтем Прокопий, а сам дрожит, челюсти стучат.

Звук усиливался. В глухой рокот непогоды врывался рев зверя. Не было сомнения, где-то близко, под обрывом в темноте происходила какая-то страшная схватка. Но кого с кем и почему именно в минуты невероятного ливня, это оставалось загадкой.

Наконец буря пронеслась, но еще долго слышались отголоски грозовых разрядов. Прекратилась и возня. Из-за далеких гор показалась запоздалая и ненужная луна. Накинув на плечи котомки, мы спустились ниже. Хорошо, что спички мы, как правило, носили в непромокаемых березовых коробочках, но и со спичками не так просто развести костер после такого ливня. Счастье не покинуло нас в эти минуты: по пути попалось дупляное дерево. Мы срубили его, достали из середины сухой трухи и через несколько минут уже сушили мокрую одежду и сами наслаждались теплом.

На востоке брусничным соком наливалась ранняя зорька. Откуда-то прибежал Черня, мокрый, уставший. Он упал возле костра и мгновенно уснул.

— Кто же мог драться ночью? — спросил я своего спутника.

Тот повел плечами.

— Не знаю. Чаю попьем, сходим посмотрим.

Мы, конечно, не могли оставаться в неведении, не могли не разгадать, что произошло под обрывом.

Мы спустились под обрыв. Поломанный лес, глубоко вдавленные отпечатки лап и не смытая дождем кровь являлись неоспоримыми доказательствами схватки медведей.

— Понять не могу, что тут было. Если звери не поделили добычу, то где она? — рассуждал Прокопий сам с собою.

Но вот взгляд его остановился на кедре со сломанной вершиной, и улыбка расплылась по обветренному лицу охотника.

— Все понятно, — сказал он, рассматривая залохмаченный слом дерева.

Затем, обращаясь ко мне, показал рукою на маленький след медвежонка, очень похожий на тот, что видели мы вчера, поднимаясь на голец.

— Вершина-то эта не сломана, посмотри, — говорил Прокопий. — Ее медведь отгрыз, медвежонка добывал… У этих малышей плохая привычка: чуть какая опасность, сейчас же на дерево! А это и нужно медведю — ведь он большой любитель полакомиться медвежонком.

— Неужели медведь ест медвежат? — удивился я.

— Только попадись на глаза, ни за что не расстанется!

— Так, значит, он съел малыша?

— Наверное, иначе зачем было медведице затевать с ним такую драку? Посмотри, что наделали, — и Прокопий указал взглядом на валявшиеся вокруг вывернутые корни, на ямы, на разбросанные камни, на изломанный кустарник. По ним легко было представить эту ужасную схватку медведицы, защищающей своего детеныша, с матерым медведем. Какой, поистине геркулесовой, силой нужно обладать, чтобы взбить, разметать, изломать все вокруг — на что способен только медведь.

Рассматривая следы драки, мы пришли к выводу, что медвежонок был застигнут медведем на земле и, спасаясь, бросился на молодой кедр. Медведь взобрался на него, насколько позволила ему его ловкость, отгрыз вершину с медвежонком, но тут подоспела медведица. Отбила ли она своего малыша или он был съеден медведем до схватки, этого разгадать нам не удалось.

— Вот потому медведица и щенится через два года, — заключил Прокопий, когда мы уже спустились в долину. — Ведь гон у этих зверей бывает в июне, когда медвежата еще маленькие — сосунки, и если бы в этот же год самка гуляла, то медведь поел бы малышей.

Мы посидели на колоде несколько минут и тронулись в обратный путь к Кизиру. Пройдя всего лишь метров двести, Черня вдруг насторожился и приподнял высоко морду, затяжно глотнул воздух, затем легкой рысцой побежал вперед.

Мы остановились.

— Неужели медведь?

Прокопий сбросил с плеча бердану, и мы бесшумно последовали за собакой. Там, где кончался крутой откос, рубцом огибающий котловину, Черня остановился и стал обнюхивать небольшую кучу, сложенную из мха, содранного кем-то с откоса.

— Странно… кому понадобилось сдирать мох? — сказал Прокопий, разбрасывая ногой кучу.

В ней оказалась похоронка медведя: небольшой кусочек кишки, две лапки, нижняя челюсть медвежонка. Мы удивились, ведь этих остатков зверю было всего лишь на один глоток, зачем же понадобилось ему их прятать? Медведь — своеобразный гастроном, любит притухшее с запахом мясо — иначе незачем было ему оставлять кроху своей трапезы, тем более весною, когда этот зверь ведет полуголодный образ жизни.

Несколько позже, работая с экспедицией по реке Олекме, мы на хребте Илин-Сала нашли аналогичную похоронку и там же недалеко отгрызенную вершину лиственницы. Эти два случая позволили мне сделать вывод, что самым опасным врагом медвежат является прямой их сородич — взрослый самец. Это довольно странное явление в какой-то степени связано с тем, что медведица спаривается через год, после того как медвежата станут способными вести самостоятельную жизнь и уже не следуют по пятам за матерью.

На Фигуристых гольцах

Когда мы возвратились к Тумановке, лагерь уже снялся. На толстой ели товарищи сделали надпись:

Тумановский лагерь

Саянской экспедиции. 1938 г.

У самого пепелища стояла воткнутая в землю палка. В верхнем конце ее была защемлена стрела, обращенная острием на восток.

В этом направлении шла прорубленная просека со свежими конскими следами. Мы пошли по ней и скоро увидели весь отряд на противоположной стороне. Нас поджидала лодка.

Погибшую лошадь и палатку не нашли. Больше всего сожалели о сахаре. Теперь для нас продукты приобрели особую значимость, поскольку от них зависело не только осуществление цели, но и сохранение наших жизней. Лебедев и Околешников вернулись с Чебулака еще утром, и Мошков решил до нашего прихода переправить груз и лошадей на левый берег Кизира. У них все было готово, лошади заседланы. Ждали только нас.

Над обширной уже позеленевшей тайгою заходили тучи. В блеске солнца они были необыкновенного цвета: то, сливаясь, темнели, то, редея, удивляли нас изумительной белизной. Поднимался и бежал по вершинам деревьев холодный ветер. Павел Назарович предупредил:

— Не зря ли торопимся, дождь будет.

— Напрасно, Павел Назарович, стращаешь, — сказал Мошков. — Пока он соберется, мы будем далеко!

Осадки на Саянах выпадают часто, особенно весною, и дожди здесь отличаются внезапностью. Бывает так: небо чистое, ни ветра, ни тумана, а из-за гор вдруг выткнется безобидное на вид облачко, вы даже не заметите его, но через несколько минут оно так вас исхлещет дождем, нитки сухой не оставит. И вы не успеете опомниться, уяснить, откуда все это взялось, как облачко, сбросив свой груз, исчезнет, и опять над вами чистое голубое небо да яркое горное солнце.

Для путешественников дожди на Саяне иногда превращаются в бедствие. Мы за малым исключением почти каждый день были мокрыми. Больше всего страдала одежда: от частой просушки у огня она быстро изнашивалась. Гнили потники под седлами, сырели продукты. Трудно было за всем уследить, да у нас и не было времени держать все в норме.