Александра Бруштейн - Свет моих очей... Страница 6

В.П. Филатов вернул и Адамченко полное зрение. Поначалу оно дважды начинало слабеть и затемняться. «Думал, кончилось мое счастье», — вспоминает Адамченко. Но потом зрение возвратилось и держится стойко уже много лет. Адамченко работает в своем колхозе, «як уси». Даже лучше, чем «уси»: он бригадир. Люди, говорит он с гордостью, его уважают! Наверно, и любят тоже, — такой он скромный, сердечный, его любишь с первой минуты.

Мы прощаемся, — я хочу еще зайти в женское отделение этого этажа. Касимов прощается приветливо. Адамченко жмет и трясет мне руку обеими руками.

— Так вы ж приходите до нас!

— Приходите! — весело приглашает Толя. — Я вам еще много чего расскажу! И как слепой был — всё!

В женском отделении знакомлюсь с колхозницей из Сальской области — Катюшей Соколенко. Красивая, молодая женщина держится со спокойным достоинством, — ну, королева!

На эти мои слова Катюша отзывается с усмешкой:

— Вы бы на меня поглядели несколько лет назад… Заплаканная была, замученная, с бельмами на обоих глазах… Муж меня бросил… Вот какая была «королева»!

После пересадки роговицы на одном глазу (второй глаз еще слепой, его будут оперировать на днях) Катюша Соколенко поехала на побывку в свой колхоз. Все сбежались к ней смотреть на чудо! Все «экзаменовали» Катюшу: «На, почитай газету», «Подивись, сколько тополей та-а-ам далеко?» Все ахали, восторгались.

Пришел и муж Катюши, тот, что бросил ее, когда она ослепла. Он сидел среди ахающих односельчан, все время молчал. Пересидел всех. И тогда, оставшись с Катюшей наедине, сказал: «Катря! Чему ты меня обвинуешь, тому и сам я себя обвиную… Давай опять вместе жить!»

— А ты что ему ответила?

— Чего ж отвечать? Сказала: «Геть с моей хаты!» И — край!

— И не жалко было тебе?

Катюша отвечает не сразу:

— Жалко…

Что больше всего поражает во всех этих прозревших людях? Спокойная, счастливая уверенность, вновь обретенное чувство собственного достоинства, сознание своей полезности в общей жизни, в общем труде.

Вероятно, от этого здесь, на третьем этаже, хоть и тихо, но не мрачно, не грустно. Даже оперированные слепые, те, что лежат неподвижно, еще не зная, прозрели они или нет, дышат воздухом, в котором есть кислород надежды!

Что же представляет собою замечательное достижение академика В.П. Филатова — операция пересадки роговицы? Для чего и как она делается, в чем ее сущность?

Человеческий глаз покрыт сверху роговицей — роговой оболочкой, — так, как циферблат часов покрыт стеклом.[1] В здоровом глазу роговица прозрачна, как чистое стекло. Но иногда из-за внешней травмы или болезненных явлений роговица мутнеет, становится непрозрачной, заволакивается бельмом, и человек перестает видеть, словно вокруг него выросли сплошные стены без единой щели или просвета. Человек слепнет.

Академик В.П. Филатов был не первый, кто занялся этим едва ли не тягчайшим из человеческих несчастий. Творческая врачебная мысль издревле искала средств для борьбы с бельмами. Ведь найти такое средство — значило на 40 процентов решить вопрос о борьбе со слепотой вообще: 40 процентов всех слепых «а земле составляют люди, ослепшие от бельм.

Казалось бы, не такое уж это хитрое дело. Если в комнате со сплошными стенами прорубить окно, комната перестает быть темным чуланом. Нельзя ли прорубить окошечко в глазу с бельмам? Например, иссечь кусочек помутневшей роговицы и вставить вместо него лоскут иной прозрачной среды?

Однако над этим «нехитрым делом» безуспешно бились врачи, начиная с древних (Эций, Гален) и кончая окулистами двух последних столетий нашего времени. Были попытки вставлять в отверстие «окошечка», прорубленного в помутневшей роговице, кусочки стекла или прозрачного горного хрусталя, но такое инородное тело очень скоро вываливалось. Давно уже делались попытки заменить, помутневшую роговицу слепого человека здоровой прозрачной роговицей, взятой от глаза животных. Не увенчалось успехом и это.

Все же за долгий период сплошных неудач всех попыток пересадить здоровую роговицу вместо помутневшей отстоялось, как золотая крупица истины, одно точно установленное наблюдение: роговица, пересаженная от одного животного к другому, — «роговица-гость» — способна приживаться в «глазу-хозяине», и вместе с тем «роговица-хозяин» обнаруживает способность приживлять пересаженную в нее из другого глаза «роговицу-гостя».

Следующим этапом в истории освоения операции пересадки роговицы при слепоте от бельм совершенно логически было использовать для этого роговицу, взятую уже не от животного, а от человека. Материалом служили при этом здоровые человеческие глаза, удаленные из-за несчастных случаев: нечаянно выколотые, выбитые в драке или при падении. Здесь точно так же оказалось, что при пересадке лоскута здоровой роговицы в отверстие бельма человеческого глаза обнаруживается та же способность роговицы — приживаться и приживлять, — какая уже ранее была подмечена у животных.

Однако большого практического значения не получила в ту пору и пересадка роговицы, взятой от человека!

Причин этому было несколько.

Прежде всего операция пересадки роговицы оказалась трудновыполнимой из-за применявшегося при этом инструмента — так называемого трепана Гиппеля. По своей громоздкости он требовал почти жонглерского мастерства. Врач-окулист должен был оказаться виртуозом, чтобы, работая этим трепаном, не ранить хрусталика, не вызвать выпадения стекловидного тела. Ясно, что операция, доступная лишь единичным врачам-виртуозам, не могла получить широкого распространения.

Но была и другая причина. Очень скоро выяснилось, что пересаженная здоровая роговица в большинстве случаев через некоторое время снова мутнеет, временно просветлевшее бельмо возникает снова, и обретенное с такими трудностями зрение опять пропадает.

По всем этим причинам количество удачных случаев — с сохранившейся стойкой прозрачностью пересаженной роговицы — оказалось ничтожно малым. За 50 лет их было всего шесть.

Но даже если бы успеху операции и не мешали громоздкость инструмента и наступающее снова помутнение пересаженной роговицы, все равно широкого распространения эта операция получить не могла: этому мешала трудность получения материала для пересадки. Откуда брали здоровую роговицу для пересадки ее в бельмастые глаза? Для этого использовали глаза, удаленные из-за какого-либо несчастного случая. Но часты ли такие несчастные случаи? Много ли таких удаляемых глаз? Конечно нет, а с ростам культурного уровня народа число их вовсе сокращается и будет сокращаться. Между тем количество слепых глаз, нуждающихся в пересадке роговицы, чрезвычайно велико. Еще Парижская конференция, проходившая в 1928 году, определила общее количество слепых на земном шаре в шесть миллионов человек. В это число входили только люди с так называемой «медицинской слепотой», то есть слепые на 100 процентов. Но сюда не включались те, кого определяют как «граждански слепых», те, что сохранили по нескольку процентов зрения (от 2 до 4 процентов). Между тем по существу эти «граждански слепые» так же беспомощны и нетрудоспособны, как «медицински слепые», и, конечно, так же нуждаются в лечении. Где же взять те миллионы несчастных случаев, которые позволили бы воспользоваться здоровой роговицей удаляемых при этом глаз?

Все эти причины охладили интерес врачей к пересадке роговицы: операция эта явно не обещала превратиться из интересного эксперимента в повседневное оружие рядового врача-окулиста в борьбе со слепотой от бельм.

Охладел к этой операции и В.П. Филатов, тогда молодой врач. Еще студентом он твердо решил посвятить себя глазным болезням и, по собственному своему выражению, «мечтал» освоить пересадку здоровой роговицы в глаза, ослепшие от бельм. Но операция эта представлялась тогда почти неосуществимой, и В.П. Филатов занялся другими проблемами офтальмологии.

Так бы и пришла она в забвение, эта благодетельная операция, которую ожидало такое замечательное будущее. Однако тут неожиданно помогло то, что называется «счастливым несчастным случаем», из-за которого В.П. Филатов снова вернулся к оставленной было им мечте о пересадке роговицы.

У больного по фамилии Груша один глаз был слеп от бельма, а во втором глазу, пораженном другой болезнью, оставалась ничтожная крупица зрения (2–3 процента). Врач, лечивший больного Грушу, хотел оперировать этот второй — едва зрячий — глаз. Филатов настойчиво отговаривал врача от операции: ведь этот глаз, хотя и почти слепой, все-таки кое-что видел. Стоило ли рисковать единственным глазом? А вдруг операция будет неудачной? Тогда Груша станет слеп на оба глаза.

Врач не послушался совета Филатова. Он оперировал Грушу, оперировал неудачно, и тот потерял последние 2–3 процента зрения. Груша был тихий, мягкий человек. Как у многих слепых, у него выработалась покорность судьбе. Он не жаловался, не упрекал врача. Но отчаяние его было так велико, что В.П. Филатов не мог остаться пассивным созерцателем.