Борис Бурлак - Смена караулов Страница 7

Кое-кому не понравилось такое куцее решение. Кое-кто ушел вовсе недовольным, обвиняя про себя Нечаева в незрелости и либерализме, но самые опытные лишний раз убедились в том, что Воеводин оставил дельного, энергичного преемника.

Горский уходил последним.

— Не торопитесь, Платон Ефремович? — спросил Нечаев, жестом приглашая его в кресло у окна, распахнутого настежь.

— Так вы ведь сэкономили полдня, — сказал Платон, разминая в пальцах тугую сигарету.

— Как, по-вашему, не очень я круто обошелся сегодня?

— За поддержку спасибо, Ярослав Николаевич. А что касается мужей града нашего, то их легко понять: столько денег свалилось прямо с госплановского «неба», вот им и хочется иметь все сразу.

— Ничего, лучше потерпеть еще с годик, чем вечно ковылять без строительной базы. Думаю, что в обкоме нас поддержат. Как ни занят обком хлебом насущным, однако и жилищное строительство требует внимания. Хлеб, хлеб… Конечно, ради хлеба мы всегда поступались чем угодно, любыми коммунальными удобствами. Вы знаете, как оно было до недавнего времени: пшеничная слава области так выросла, что мало кто со стороны догадывался о нашем индустриальном потенциале, во всяком случае, мало кто знал, что у нас есть города более современные, чем сам областной центр. Лишь сейчас, когда буквально рядом с ним начато сооружение уникального промышленного комплекса, дошла наконец очередь и до заглавного города пшеничного края. Будем, Платон Ефремович, догонять наших братьев младших.

— Случай редкий, — улыбаясь, заметил Горский.

— Только нам с вами не будет никакого оправдания, если мы не сумеем с будущего года взять нужный темп.

— Возьмем, Ярослав Николаевич.

— Теперь я должен сказать вам спасибо за поддержку.

Нечаев встал, подошел к плану города, висевшему на солнечном простенке.

— Вы сегодня, Платон Ефремович, подсказали интересную идею. Мы обязательно обсудим генеральный план на заводах, в микрорайонах, устроим публичную выставку проектов.

— Идея не моя, так давно поступают, например, в той же Прибалтике. Говорят, семь раз отмерь…

— Тем более, что основатели нашего города неплохо мерили. Кто бы ни приезжал, все обращают внимание на геометрию старых улиц. Утверждают даже, что наш городок чем-то похож на Ленинград своей общей компоновкой. Самобытные его черты надо непременно уберечь. Высотными домами можно затенить всю историю — с пугачевских времен и до революции.

«Это у него от Воеводина, — подумал Платон. — Хорошо, что Максим Дмитриевич привил ему любовь к городу».

— О промплощадке я меньше беспокоюсь, — продолжал Нечаев. — Там добрая полдюжина трестов, новейшая техника. Город же, особенно объекты соцкультбыта, придется строить вам, Платон Ефремович. Тут важны и осмотрительность, и хватка прорабская, чтобы не упустить время. Оно ведь как бывает: сдадут заводы в эксплуатацию — и тотчас вдвое, втрое уменьшат ассигнования на жилье. Надо ковать железо, пока горячо.

«А это у него свое, нечаевское, — отметил Платон. — Молод, но расчетлив по-хозяйски».

— Двориков вам очень нужен, Платон Ефремович? — вдруг поинтересовался Нечаев.

— Он может потянуть трест в случае моего ухода…

— Ну, Платон Ефремович! Что вы, в самом деле? Максим Дмитриевич ушел, вы собираетесь… Дайте мне осмотреться.

— Воеводин любит говорить, что партийный работник должен быть годным к строевой службе. Однако и на стройке тяжеловато  н е с т р о е в и к а м.

— Поработайте еще.

— Наверное, придется.

— Вот мы и договорились!.. Может быть, поедете в санаторий, отдохнете?

— Нет, нашему брату, строителю, противопоказано валяться на пляжах в самую жаркую пору.

Они весело переглянулись, отлично понимая друг друга, и Платон нехотя поднялся.

Был великолепный день. В небе, чисто прибранном с утра верховым влажным ветром, ни единого облачка, ни ворсинки. Над городом — летящие стрелы башенных кранов, а на востоке и на севере, где возводятся новые кварталы, они точно кавалерийские пики, занесенные целым эскадроном над окрестной степью.

Стоило теперь Платону даже ненадолго остаться наедине со своими неспокойными мыслями о будущем, как он живо вспоминал Ульяну. Вчера написал в Баку, а военкомат, чтобы сообщили ее адрес, но жене, Ксении Андреевне, еще ничего не говорил. Лучше подождать, что ответят из Баку. А вдруг это не его Ульяна? Но если все-таки она, то неужели до сих пор одна-одинешенька? Ждать, терпеливо ждать до конца — это в характере и его Ульяны. В женском бесконечном ожидании заключена непостижимая, стоическая сила. Где же потеряла Уля его след зимой сорок пятого? Началось, видимо, с того, что военная судьба забросила его, Платона, на соседний, Второй Украинский фронт. Как бы там ни было, война развела их на всю жизнь, хотя именно она обвенчала комбата и радистку в сорок четвертом — на государственной границе. Нелегко теперь сказать, кто из них больше виноват. Неужели он поторопился жениться на Ксении? А Уля все еще одна? А почему одна? Наверное, у нее есть сын или дочь (мой сын, моя дочь!) и она живет сыном или дочерью?.. Да-да, вот что могло поддерживать Ульяну все эти годы. Женщина-мать способна на какое угодно самоотречение… И его охватывала при этой мысли такая безудержная тревога, что он готов был немедленно лететь в Баку. Но теперь скоро, совсем скоро, какие-то считанные дни, может, недели — и все станет ясно. Однако он боялся той холодной, морозной ясности, которую уже испытывал, отчаявшись в поисках Ульяны. Только бы она была жива, тогда и ему полегче станет жить на белом свете, даже за тысячи километров от нее…

— О чем задумался, добрый молодец?..

Платон поднял голову: на щербатой бровке подплавленного солнцем тротуара остановился Воеводин. Он был одет по-спортивному: в ладных брюках «молодежного» покроя, в белой рубашке навыпуск. И будто посвежел за последнее время: на крупном лице поубавилось морщин, а в глазах стало побольше света, и не будь этой густой изморози на висках и на прямом зачесе, вряд ли кто принял бы Воеводина за пенсионера.

— Хорошо выглядишь, — сказал Платон.

— Мы, сердечники, умираем стоя! — весело ответил Максим. — Откуда бредешь в жаркий полдень? Ах, да, сегодня бюро! Начинаю забывать свой прежний распорядок дня. Что ж, присядем вот в сквере, что ли, все равно ты не спешишь, как я вижу.

Платон не отказался: он понимал, что Максиму не терпится узнать, как действует его преемник.

Они сели на крайнюю скамейку, нечаянно спугнув милую, ослепительно юную парочку. Не дожидаясь вопросов, Платон стал рассказывать сам. Максим смотрел в глубь сада, изредка покачивая седой красивой головой, когда его собеседник замолкал на несколько секунд, словно ожидая, что скажет на это бывший секретарь горкома. Максим был наделен редкой способностью слушать, которая, кажется, передалась и преемнику. Платон не забыл упомянуть даже об этом. Тогда Воеводин лукаво прищурился и перебил Платона:

— А ты не хвали, у меня теперь нет власти.

И чему-то рассмеялся, — наверное, вспомнил что-то из своего долгого секретарства.

— Что ж, Платон, я давно завидую молодости, — вполне серьезно заговорил он. — К сожалению, молодость и опыт несоединимы — пока наживешь опыт, тебе уже перевалит за пятьдесят. Но у молодых избыток энергии, свежесть взгляда на жизнь, полная свобода от ошибок прошлого. Конечно, молодежь не гарантирована от просчетов, но без них никому не удается обойтись. У Нечаева в запасе два десятка активных лет — успеет развернуться. Ну, а если кому-то подражает, это все пройдет с годами. Кто из нас не подражал? Ты, наверное, когда ходил в прорабах, очень хотел быть похожим на кого-нибудь из знаменитостей первых пятилеток. Я, к примеру, часто ловил себя на том, что, выступая, невольно копирую моих любимцев из довоенных секретарей крайкомов. Подражание — строительные леса характера: оно бывает необходимо до поры до времени, пока человек не станет прочно на ноги.

— Я же ни в чем не упрекаю Ярослава Николаевича, — сказал Платон.

— Нет? Мне показалось… Ладно. Что у тебя-то новенького? Почему ходишь по главной улице, никого не замечая. Что с тобой?..

— Помнишь, я говорил о моей первой жене — батальонной радистке Ульяне Порошиной?

— Помню, помню, она погибла в Венгрии.

— Так вот, друг мой, Ульяна, оказывается, жива… Недавно получила орден за спасение жизни офицера.

— Жива?! Ничего не понимаю! Расскажи-ка все по порядку.

Максим слушал беспокойно, и едва Платон сказал о той заметке, которую на днях прочел в «Известиях», он тотчас поинтересовался:

— Как отнеслась к этому Ксения Андреевна?

— Она еще ничего не знает…

Они помолчали. Максим терпеть не мог утешительных дежурных слов, да в них Платон и не нуждался. Но все-таки он наконец спросил: