Александр Аборский - Год веселых речек Страница 7

Завидев Тагана, мать начала наливать из котла суп. Впервые за эти дни остались вдвоем. Она все та же, неторопливые движения рук, крепко сжатые губы, только глубже бороздки морщин на смуглом лбу, и в глазах нет прежней яркости. Как ей живется, спросил он. С такими сыновьями да плохо жить! Джемал-эдже улыбнулась, и Таган воспринял ее слова как упрек.

Конечно, он плохой сын: редко и лишь на короткий срок появляется дома. Копит знания, куда-то рвется, а мать здесь плачь по ночам и молись о его счастье. Часто ли навещает их Меред? Каждый месяц, но у него, говорят, опасная работа. Совсем мальчишка — и такая работа! Прошлой осенью Таганова тетя, Говель, сына женила, поехали к ним в Байрам-Али на арбе. У переезда остановились, ждут, а по железной дороге поезд мчится. Тепловоз темно-синий, как платье дорогое. Глядят — ах господи! — в окне Меред, волосы по ветру развеваются. Увидел своих, рукой махнул да как загудит на всю степь — и улетел! Вот он какой, Меред, а ведь совсем еще мальчишка.

— У него прекрасная профессия, — сказал Таган, с удовольствием выслушав рассказ матери. — Пойми, мама, твой Меред уже взрослый человек, и он на верном пути.

— Все завидуют, а я завидую матерям, у кого дети рядом. Почета иные достигают и в своем селе. Вон Айнабат — какая девушка!.. А мои дети все куда-то из дому…

Сын ел вкусный пирог с бараниной; мать еще рассказывала про свекра, а потом, собирая посуду, опять вздохнула:

— Ох, доживу ли до внучат, не знаю. Соседи и те интересуются: с детьми, говорят, базар, без детей — мазар[4].

В душе по-прежнему была Ольга, а слова о внучатах лишь очень отдаленно относились к ней. Не отвечая матери, сын лег на ковер и слушал, как она под окном заклинала ребятишек не лазить в комнату; потом раскрыл оранжевую папку, достал оттуда тетрадь, чтоб внести уточнения по джару и тщательно записать сообщения пастухов о подземных водах. Занимался долго, не отрываясь. Но вот послышался шорох, Таган поднял голову и увидел в окне сосредоточенные лица мальчишек, странным образом стороживших его покой. Они испуганно пригнулись под окном, и Таган позвал их в комнату. Ребята упирались; наконец, толкая друг друга, вошли. Их было трое, и все его родственники, Самый старший — застенчивый мальчик Нурмурад — оказывается, явился гонцом от Айнабат и ее брата: Тагана звали в гости.

Вечером, кончив свою писанину, Таган вышел в огород. Следом не замедлила появиться Джемал — это был ее день. Вот сын выдернул из грядки розовую редиску, стряхнув землю, обтер платком и сунул в рот. Затем обошел вокруг хауза и, оглянувшись, сказал матери:

— Засыплем.

— Как так? — всполошилась она. — Люди говорят: чтоб небо не задавило, синица ложится кверху лапками… Нам и житья не станет без своего хауза. Гранаты пропадут, грядки засохнут. Дедушка бережет его пуще глаза, с лопатой ходит, кряхтит. Стар он стал и — без помощников.

— Поможем, вот яму засыплем, и разбогатеете.

— Что ты мне сказки рассказываешь!

— Это не сказки, мама.

Почему-то Сувхан задержался на поле; соседи вернулись — его все нет. Таган решил дольше не ждать, идти с матерью к Айнабат, а по дороге прихватить и деда.

В сумеречной тишине пошли мимо Серебряного холма и того участка, где рассчитывали найти Сувхана.

В поле, слышно было, о чем-то спорили, и Сувхан — громче всех. Такое за ним водилось, гнев его нередко опережал рассудок.

— Что правда, то правда, с добрым спутником скоро до места доберешься, а с худым только с пути собьешься, — размахивал руками и нещадно бранил он брата Айнабат. — Ты, Ярнепес, не впервые бригаду подводишь, сколько можно терпеть?

Механик возражал сдержанно; Сувхан же все более распалялся. Джемал, побаивавшаяся свекра, взяла сына за руку: лучше им обождать, пока кончится шум. Но кто-то заметил их и указал Сувхану; тот и ухом не повел — он продолжал воевать с механиком.

В бригаде с утра поливали по трубкам, но трубок и щитков не хватало. Послали за бульдозером, чтоб остановить воду: арык еще не был оснащен регуляторами. Однако мастерская оказалась на замке, механика не нашли, и бульдозер получить не удалось. Закрыли вручную. Сувхан участвовал во всем и с утра копил гнев, а теперь поймал Ярнепеса и отчитывал. Он обещал дойти до райкома, и если Назаров не образумит механика, то Сувхан самолично оторвет ему голову.

— То-то у нас все кувырком! И все из-за тебя!.. А вы куда? — вдруг повернувшись к внуку, спросил старик.

— В гости — к нему, — показал Таган на Ярнепеса. — Мы тебя ждем, чтобы вместе…

— Ну нет, волка с овцой не сосватаешь, — пробормотал Сувхан, несколько обескураженный таким оборотом дела.

С толпой мужчин он двинулся к поселку. Яренепес, улыбнувшись ему вслед, подошел к Тагану и Джемал-эдже и с ними отправился домой.

Глава седьмая

По пути Ярнепес свернул к конторе — позвать башлыка, и почти одновременно к конторе подкатил грузовик из города. В кузове сидел Каратаев, а в кабине русская девушка. Им нужен был инженер Мурадов. Ярнепес сказал, где искать Тагана, и, как водится, пригласил городских на плов.

Теперь в кузове сидели трое, включая Чарыяра, который, хватаясь за борт, осведомлялся, что это у Каратаева за аппаратура под скамейкой. Тот объяснил: для съемки на джаре.

Едва в вечернем сумраке показался Серебряный холм, Каратаев тотчас свесился к окну кабины.

— Ольга, Ольга Ивановна, внимание: Серебряный холм! Потому село и называется Кумыш-Тепе. Здесь остатки крепости. Слушай-ка, башлык, а когда ее строили? — обратился он к Чарыяру, но председатель не знал, и занимало его иное.

Грузовик шел мимо усадьб, и Каратаев заметил на огороде сизобородого рослого старца в белой рубахе навыпуск, с лопатой в руках. Потолковать бы с ним, небось знает кое-что о крепости. Каратаев забарабанил по крыше кабины.

— Стоп! — Неуклюже рухнув на землю, он быстро поднялся. — Поезжайте, я сейчас, сейчас!

Старик с воздушной бородой, привлекший его внимание, был Сувхан. После ссоры на поле он поостыл и теперь бесцельно расхаживал с лопатой. Увидел городского человека в шляпе — тот бодро шагал к нему через грядки. Каратаев, кто его не знает в районе!

В конце двадцатых годов, еще зеленым юнцом, прогремел на всю долину Каратаев — гроза басмаческих банд; затем, после учения в Ашхабаде, прославился как «бог воды», неумолимый и праведный. Жаль, в последние годы потускнела его легенда: болезни, что ли, прихватывают, как это часта бывает у ответственных работников, или другие боги затмили Каратаева, а может, в конторе больше занят и на люди показаться недосуг… Тагана, должно быть, надо ему повидать, а внук — у Ярнепеса, вот досада-то.

Но гость даже не поинтересовался внуком.

— Славные грядки! Я сюда просто так… Иду — дай, думаю, с человеком поздороваюсь, — говорил он, тряся сухую узловатую руку хозяина и дружелюбно глядя на него снизу вверх.

— Добро пожаловать! У меня чай готов, одному скучно пить. — Сувхан повел гостя к дому, усадил под деревом, принес чайник.

— Давно в этих местах? — спросил Каратаев, положив на кошму соломенную шляпу.

— Давно ли? — отозвался старик, чуть сощурив глаза. — Тебя, пожалуй, на свете не было, как мы пригнали свой караван и осели здесь.

— Да, да! — обрадовался Каратаев. Ему показалось, что перед ним именно тот, кто ему нужен. — Не знаешь ли, кем построена ваша крепость? И кто ее разрушил? Не связана ли эта история с судьбой вашей семьи?

Сувхану самому хотелось порасспросить гостя о разных разностях, но Каратаев уставился на старика и ждал ответа.

— Крепость строили против иранцев, когда шах зарился на наш край.

— Когда же он зарился?

— Да вечно были набеги из-за гор… — Сувхан указал кивком на юг. — А когда насыпали крепость — считай: было мне лет десять, и старик, такой же как я сейчас, рассказывал: подростком он сам подвозил на арбе камни и таскал землю.

— Так, ясно… — Затаив дыхание, Каратаев прикидывал в уме сроки. — Пятидесятые годы прошлого века. Стало быть, при Каушут-хане. Его рук дело!

— Руки-то крестьянские, а приказ Каушута, — вставил Сувхан, соображавший про себя, как бы перевести речь на другое.

— Вот если бы раскопать! — мечтательно сказал Каратаев, глядя на холм. — Наверняка получили бы для науки ценнейшие данные. Вы согласны со мной?

— Какая там наука. — Сувхан махнул рукой. — Булыжники да пыль. А наука-то должна пользу приносить. Урожай обеспечивать, плотины ставить — вот наука! А то мы — или спорим из-за пригоршни воды, или уж гоним ее в пески.

— Что ж, вода текуча, ей конца не будет, — попробовал отшутиться Каратаев.

— Конца не будет, а порядок должен быть, — строго возразил Сувхан, совсем озадачив Каратаева и уклоняясь от любезной ему темы. — А то вон один хочет разом все перевернуть, другой твердит: «Не спешите, не гоните, время терпит». Время терпит, да жизнь проходит.