Юрий Слепухин - У черты заката. Ступи за ограду Страница 76

— У меня нет аппетита, сеньор Бюиссонье…

— Он придет во время еды. Голова болит?

— Нет, сеньор Бюиссонье…

— Прошу вас… сюда…

Усадив Беатрис, Жерар придвинул к ней тарелку с холодным мясом и салатницу, нарезал хлеба, включил кофейник и сам сел напротив гостьи.

— Прошу вас, — повторил он. — Попробуйте-ка съесть яйцо с маслом и горчицей… Только осторожно — горчица английская, не увлекайтесь. Попробуйте, это вкусно. К сожалению, не могу накормить вас как полагается, я питаюсь по-холостяцки. Может быть, принести бутылочку вина? Нет? Я понимаю. Ешьте же, сеньорита Альварадо, не стесняйтесь.

Беатрис медленно принялась за еду, не поднимая глаз. Видно было, что от стыда у нее и впрямь пропал всякий аппетит.

— Так вот, — продолжал Жерар тем же тоном. — Я в самых общих чертах напомню вам вчерашние события. Прежде всего — вы помните, как очутились в этом доме?

Беатрис замерла с вилкой в руке.

— Помните? — повторил Жерар.

Она отрицательно качнула головой.

— Я предполагаю, что… что вы меня пригласили… может быть, из-за моего состояния, — робко сказала она.

— Я вас не приглашал, сеньорита Альварадо, — возразил Жерар. — Более того, я отговаривал вас от такой странной затеи — молоденькой девушке ехать ночевать к незнакомому мужчине на загородную виллу…

Беатрис смотрела на него с ужасом, пытаясь что-то сказать.

— Но вы упорно настаивали, заявив, что не видите в этом ничего предосудительного…

— Это неправда! — воскликнула Беатрис, чуть не плача. — Я не могла…

— Минутку! — жестом остановил ее Жерар. — Сеньорита Альварадо, я излагаю факты, прошу или верить, или вообще не слушать. Далее. В авто, пока мы ехали, вы говорили о своих нескромных желаниях…

— О!

— А здесь уже окончательно распоясались — пели, мяукали…

— О-о, нет! — крикнула Беатрис.

Закрыв лицо ладонями, она вскочила из-за стола и выбежала в гостиную. Глянув ей вслед, Жерар опустил голову. С минуту он сидел сгорбившись, разминая в пальцах хлебную крошку, потом встал и прошел за портьеру.

Беатрис, съежившись и судорожно вздрагивая от рыданий, лежала на диване, уткнувшись лицом в кожаную подушку.

— Перестаньте, — сказал Жерар, помолчав. — Я сам привез вас сюда, потому что вам некуда было деваться и вы боялись вернуться домой в таком виде. Из-за мисс Пэйдж, насколько помнится. Ну, Трисс? — Он несмело положил руку ей на плечо.

— Дайте мне слово… — всхлипывая, проговорила Беатрис, — что вы сейчас говорите правду…

— Честное слово, Трисс. А вы дайте слово, что не будете больше злоупотреблять своей самостоятельностью, хотя бы на пари.

— Я никогда, никогда не буду… сеньор Бюиссонье…

— А зачем так официально?

— Я больше не буду… мсье Жерар, — повторила Беатрис, все еще пряча лицо.

— Вот и отлично. А теперь идемте кончать завтрак…

Они вернулись в столовую, и Беатрис уселась на свое место, вытирая кулачком глаза.

— Я куда-то дела свой платок… — пробормотала она все еще вздрагивающим голосом.

— Возьмите этот, — Жерар достал свой.

Беатрис протянула руку и вдруг отдернула ее, смущенно улыбнувшись сквозь не просохшие еще слезы.

— Не нужно, это плохая примета — брать чужой платок… Говорят, с таким человеком обязательно рассоришься…

— Правда? Я этого не знал. Разрешите вашу чашку, Трисс, кофе готов.

— Благодарю вас… Так вы сами меня сюда привезли… Воображаю, в каком я была виде…

— Да, я вас похитил. Вы здорово протестовали, нужно отдать вам справедливость.

— Но что же я собиралась делать?

— Вот этого я никак не мог понять. Вы только повторяли: «Но не могу же я ехать в таком виде домой! Но не могу же я ночевать в комиссарии! Но не могу же я провести ночь в чужом доме!» Логика чисто женская, если учесть, что четвертого варианта не было.

— Ну, мне, наверное, тогда было не до логики, — улыбнулась Трисс, коротко глянув на Жерара из-под ресниц. — Ох, просто не знаю, что бы я сейчас с собой сделала за эту вчерашнюю глупость…

— Ничего, Трисс, нет худа без добра. Хороший урок никогда не бывает лишним.

— Да, но… Если бы не вы, я вообще не знаю, что со мной было бы… Меня ведь и в самом деле могли забрать в полицию, время от времени полиция делает такие облавы — специально ловят молодежь, после определенного часа. Для меня — учитывая папино положение — это было бы настоящей катастрофой… Вы меня спасли, хотелось бы мне когда-нибудь отблагодарить вас за это. К сожалению, вряд ли я смогу что-либо для вас сделать… такое же важное.

— Ладно уж, с моей стороны это не было актом героизма. Да и вообще, в крайнем случае вы все же могли бы вернуться домой.

— Конечно, если выбирать между комиссарией… Но это было бы ужасно, поверьте мне.

— Можно подумать, что эта ваша мисс Пэйдж что-то вроде дракона.

— Хуже, она старая дева и пуританка…

— В самом деле, веселое сочетание. Пожалуй, вы и правы были, что боялись…

— О да, безусловно. Если бы папа был дома, я бы не боялась, но с мисс Пэйдж это совершенно иначе…

После завтрака оба почувствовали какую-то странную неловкость. Беатрис понимала, что сейчас нужно поблагодарить хозяина за гостеприимство и попросить доставить ее на ближайшую остановку автобуса, но что-то удерживало ее, и она сидела с растерянным видом, испытывая отчаянный стыд за вчерашнее и не зная, как вести себя теперь.

Непривычная скованность овладела и Жераром. Он видел смущение своей гостьи, оно передавалось ему самому, но главное — Беатрис не была уже той вчерашней набедокурившей девчонкой, которой можно было прочитать нотацию и на правах старшего пожелать хорошей родительской шлепки; Беатрис Альварадо стала теперь именно тем, кем она невольно представилась ему вчера при первом взгляде: недоступной принцессой, в присутствии которой не осмелишься сесть без разрешения Ее Сказочного Высочества.

Они вышли в сад. Беатрис похвалила кинту, приласкала бросившегося к ним Макбета, — сдержанно, как и подобает принцессе. Разговор не клеился.

— Вы, кажется, говорили, что занимаетесь живописью? — спросила Беатрис, щурясь по сторонам. — Это, наверно, очень приятно… иметь возможность заниматься искусством. Одна моя подруга лепит, у нее получается совсем неплохо. Может быть, вы показали бы мне свои работы?

Жерар помолчал. Вчерашние его слова о том, что ему неприятно говорить о живописи, очевидно, улетучились у нее из памяти.

— Дело в том, — сказал он наконец, — что они до сих пор не распакованы… Все как-то не соберусь. Впрочем… одну вещь я могу вам показать, пойдемте.

«Отъезд из Вокулёра» был повешен наспех и плохо, в темном простенке. Жерар снял полотно — оно было небольшим, тридцатого размера[41] — и поставил на стул, повернув к свету под наиболее выгодным углом.

— Ну что ж, смотрите, — сказал он, отходя в сторону. — Нет, станьте там, возле шкафа. Вот так.

Беатрис застыла на указанном ей месте. Набивая трубку, Жерар покосился на свою работу — нет, этого можно не стыдиться. Он подавил вздох и сунул трубку обратно в карман.

Картина была написана темперой. Он вспомнил вдруг, каких трудов стоило ему тогда, в условиях оккупации, раздобыть эти отличные довоенные краски «Таленс»… Что ж, спекулянт его не надул — за десять лет они сохранили свежесть. Фигура всадницы в белом доспехе, на фоне черного провала ворот и дымно-багрового зарева вокруг, все так же сияла своей необычной окрыленностью, побеждая мрачные краски войны и человеческого отчаяния. Да, если после него останется хоть одна эта вещь — это уже, как говорится, кое-что…

— Нет, я просто… — шепотом сказала Беатрис, обернувшись к Жерару и глядя на него как-то недоверчиво, словно не узнавая. — Я еще никогда в жизни не видела ничего подобного… из современных… Теперь я понимаю — сегодня утром я еще удивилась, что художник может быть таким богатым… Моя подруга знает нескольких, и все они бедны как церковные мыши. Но теперь — о, еще бы вы не были богаты, с таким талантом! Честное слово, если бы у меня был миллион песо, я отдала бы его за эту вещь… Я представляю себе, как приятно зарабатывать много денег собственным талантом, представляю, какое это должно быть моральное удовлетворение…

Лицо Жерара передернулось. Беатрис ничего не заметила, продолжая восхищенно разглядывать картину.

— Вы знаете, в первый момент я даже не сообразила, кто это здесь изображен… А когда поняла — прямо вся похолодела внутри, слово чести! Мне еще никогда не приходилось видеть такого изображения Жанны д’Арк…

— Решение несколько условно, — пробормотал Жерар, — впрочем, я и не стремился к доскональному историзму… Важна идея… Я назвал картину «Отъезд из Вокулёра», в действительности этот момент выглядел иначе… насколько нам известно. Жанна еще не была вооружена, ну и вообще… Зарево — все это условно…