Александр Виноградов - В конце аллеи... Страница 8

— Так хоть бы знать о себе дал, ниточку живую протянул.

— Может, в запретной работе держат и высовываться ему нельзя, — таинственно ухмыльнулся разрумяненный от жаркого чая Ипполит.

— Скажешь тоже. Уж про каких тайных, и то с годами разузнают. Сами не пишут, так начальство за них сообщает, утешает родителей.

Ипполит поскреб лысину, но ничего вразумительного и путного не извлек из трезвой головы и уклончиво развел руками:

— А вдруг дела у него такие, что и начальству язык развязывать не положено? Первейшей важности дела, может быть.

— Не утешай, Ипполит. Со мной тебе петлять не пристало. Кончилась я вся в ожиданьях своих. Выходит, и Родиона где-то успокоила землица. А сны мне только в утешенье дадены. Зарок я свой соблюла. До Ленкиного замужества держалась, а теперь на покой пора…

— Неужто решилась, Матрена? — В вопросе Ипполита горько и беззащитно обнажилась его собственная старость. — Зачахнешь там от тоски. Кругом чужие, каждый свою жизнь проживший… Здесь все родное, ногами протоптанное, слезами политое, в радостях прожитое. Тебя все насквозь знают, да и ты всякого до костей прощупала. Слово есть с кем молвить, в помощь кому прийти. Сунут в одну комнату чужих старух. И в чем тут интерес?

— А сколько куковать одной? Со стенами не наговоришься. Ребята с карточек поглядывают, а, считай, тоже нет их. Зимой холод, пустота ледяная. Только на печке и спасаюсь. Без тебя пропала бы. Дровишек сообразишь, водички принесешь. Обиходить себя еще смогу, но одиночество вконец доконало. А дом престарелых — это тебе не бобыльская доля. Накормлена, одета, согрета — чего мне еще надо? Когда с оказией и ты наведаешься, родной дух принесешь. Недолго мне по земле ходить отведено. Так не все ли равно, где последние дни маячить, здесь ли, там ли? Все едино… Ты лучше разузнай в собесе. Про справки там, про карточки… Мороки, говорят, много…

— Не торопись. Дождемся тепла, там и порешим. Да и зарок свой не рушь, Матрена. Ты уж вроде Ленку замуж отдала, а там целый фронт установился. Сорвется затея у Листопадова. А раз так, то и тебе погодить надо. Не в санаторию едешь, а в дом призрения. Вдруг Родион объявится?

— Не терзай сердце, Ипполит. Пустое все это. И лучше повыспрашивай у людей про будущее мое житье….

Ипполит шумно прихлебывал чай из блюдца и торопливо соображал, какую линию удержать в конце разговора. Неуступчивым петухом наскакивать на Матрену нет смысла, она снует еще думами на нерешенном перепутье, соглашаться покорно тоже не резон, иначе старуха окончательно утвердится в ошибочном своем выборе.

Он рассудил, что стоит на верной тактике, плетя мудрые зигзаги и остужая вовремя бабкины порывы к окончательному слову. Ипполит прикидывал, что не последний сегодня у них разговор, да и в доме Листопадовых разгорелась война, и самое мудрое — незаметно пригасить эту тему.

Он переехал на другую колею и принялся горячо разъяснять Матрене, почему в нынешнюю зиму навалились такие трескучие морозы. Что все дело в спутниках, которых на небе больше, чем звезд, и будто думают теперь придержать их запуски. Увязнул в мудреных словах, но кое-как выполз из них и вдруг раздраженно вспомнил о злополучном червонце, о котором совсем запамятовал у самовара. С Авдотьей шутки плохи. Не отдай сегодня, так раззвонит на всю деревню, введет его в конфуз, жене шепнет, чтоб вызвать семейный раздор. От своей тоже не отвяжешься, хуже следователя вцепится: куда, с кем пропил, глотка луженая… И понесет, покатится… Вертелся, терзался мыслью да и бухнул напрямик.

Матрена изучающе пригляделась к Ипполиту, но к божнице пошла. Старик давно приметил, где держит она свою пенсию. Недоверчиво кинула:

— На выпивку цыганишь?

— Какая там выпивка! С Авдотьей развязаться должен.

И, зажав червонец в запотевшей руке, заторопился, шагнул в белую метель…

5

В последние годы они редко выбирались в гости и потому числились среди соседей необщительными домоседами. Эрна стойко придерживалась своих привычек затворницы, она ликовала, что растет и крепнет ферма, хорошеет и обновляется ухоженный, обставленный с заметным шиком просторный дом, уверенно округляется счет в надежном и респектабельном банке. Устойчивая конъюнктура щедрыми марками венчает их торговые сделки, спрос на первостатейную свинину — а уж где в округе сыщешь такой продукт, как в их хозяйстве, — головокружительно устремляется вверх. У кого не исторгнет слюну парная свиная ножка, обложенная кислой капустой, какой настоящий немец не пожелает отведать это нежное и сказочное блюдо! В прокуренных народных пивных их мясо нарасхват, и от владельцев питейных заведений так и сыплются заявки на новые партии свинины.

Если раньше, в кризисное, неустроенное время, они с Родионом шныряли по разным забегаловкам, выторговывали каждую марку, настырно всучивая прижимистым торговцам свой товар, то теперь оптовики наезжают к ним сами, усердствуют в похвалах и любезностях, норовят первыми урвать контракт, да заодно и облапошить зазевавшихся хозяев.

С Родионом такие номера проходят, до сих пор не проросла в нем хозяйская хватка — уж больно падок он на длинные разговоры и не всегда умеет уловить, когда в комплиментарной велеречивости наступает деловой пик и гость вот-вот вцепится в глотку. Для Эрны подобные визиты — одно удовольствие, она сколько надо пококетничает с ловким агентом, позволит увести себя в лабиринт абстрактных рассуждений, но своего никогда не упустит. Для нее расположить любого оптовика, круто заломить цену, обворожительно почистить его кошелек то же, что благочинно сходить на воскресную мессу: и праздник, и душевное наслаждение. Она умеет, не теряя приветливости на лице, драться за каждый пфенниг, она всей жизнью научена копить марки, выколачивать их из любой ситуации, и за это без устали следует молиться расчетливым предкам, которые подарили ей завидную наследственность.

А то, что болтают в округе о ее скопидомстве и нелюдимости, так это от зависти идет: злословят те, кому фатально не везет в делах, кто показное расточительство возвел в повседневную норму. Конечно, не табунятся в их доме любители вкусно поесть и обильно выпить — все-таки не бар какой-нибудь, а солидная ферма, — но от безлюдья они тоже не страдают, гости не обходят их стороной. Только у Эрны во всем порядок — нельзя же праздновать подряд всю неделю.

В субботу они зовут супругов Блюменталей, Эрна готовит ужин, Родион радостно хлопочет по части выпивки. Она дозирует веселье, но в разумных пределах: мужчины получают малую порцию шнапса, выкуривают по дорогой сигаре, а потом дружная компания усаживается за карты. По такому случаю у Эрны находится бутылочка настоящего «мозеля». Не какого-нибудь ординарного, из стеклянных супермаркетов, а натурального, коллекционного, прибереженного в холодном погребе для таких вот дней.

Утро размахнулось радужное, умытое ночным теплым дождем, отдохнувшее солнце разгулялось по новенькой черепице добротных построек, во дворе ошалело горланил запоздалый петух, озабоченно повизгивали свиньи в кирпичных пристройках.

«Со дня на день пополнения жди», — радостно подумалось Эрне. И если все обернется как загадано и не упадет выручка, то будет не грех порадовать Гизелу. Девочка отбивается от рук, совсем развинтил ее проклятый университет, где больше митингуют, чем учатся. Просит новую машину. Не годится ей вполне приличный «пежо», блестящую игрушку подавай. В голову не возьмет, что не рекой текут к родителям деньги. И не будь ее, Эрниной, строгости, разумной экономии, отдай она все дело в руки мужа — и на биржу труда недолго угодить. С его безразличным отношением к деньгам ферму можно распылить за пару лет.

Раздраженность против мужа поднималась все настойчивее, и Эрна старательно загоняла ее вглубь, чтобы не позволить в такое солнечное утро разрастись сумрачному настроению. Не надо гневить всевышнего, они дружно и небедно живут, все отлажено в хозяйстве и в их отношениях. На что еще можно сетовать?

Она отгоняла сомнения, они отступали неохотно, оборачиваясь новыми тревожными вопросами, терзали Эрну. Что теперь творится с ее мужем? Неужели все эти годы кралась рядом с ними память? Неужели дождалась Эрна неотвратимого рока, которого затаенно и печально страшилась всю жизнь?

…И беспокойные, взволнованные мысли вытащили ее из этого милого, уютного утра, покатились назад, в немыслимо страшные, наполненные бессильным предчувствием неминуемого краха лихорадочные дни весны сорок пятого года.

На их хуторе по первому взгляду все текло размеренно и прочно. Хозяйский руль крепко держала ее мать фрау Шульц, наделенная командным голосом и неимоверной силой, от ее окрика пластались в страхе самые ершистые батраки. В доме держались достаток и комфорт — трудно было представить, что за этим отлаженным распорядком грядет бесповоротная и оглушительная катастрофа.