Александр Виноградов - В конце аллеи... Страница 9

Пока еще голод терзал только города, там по урезавшимся ежемесячно карточкам выдавали разные «эрзацы». Но война не покачнула крепкие хозяйства, в любви к которым постоянно клялся фюрер. По ночам страна проваливалась в безглазую темень светомаскировки; на слепых улицах завывали санитарные машины, собирая убитых и раненых, — все ужесточались удары союзной авиации.

В панической неразберихе, в ожидании надвигавшейся развязки рабочие руки предлагались за бесценок, и потому фрау Шульц торопливо увеличивала поголовье свиней, надеясь в это обреченное, но подходящее для смышленых хозяев время быстро нарастить капитал, создать для будущих дней надежный задел. На выданье ходила Эрна, в солидных женихах крутился штабной офицер, за которым маячили нужные связи и высокий семейный титул. Нельзя было зевать и предаваться унынию, которое параличом сковало всю страну. С завидной энергией фрау Шульц завертела и Эрну, оторвав ее от пустых мечтаний и неуместных сейчас вздохов по редко наезжавшему жениху, — они мотались по хуторам, что-то продавали, чем-то запасались впрок. Быть может, тогда-то и уловила Эрна крепкую материнскую хватку, ее хладнокровную, начисто лишенную ненужных сантиментов расчетливость.

Свиньи хрюкали теперь во всех пристройках, где хоть мало-мальски держалась крыша, на кухне день и ночь булькало и пузырилось вонючее варево, стремглав носились батраки с полными ведрами, без устали набивая утробы ненасытно орущих животных.

В какой-то вечер заявился изнуренный жених и о чем-то долго шептался с матерью. Жадно уплетал зажаренную свинину, шумно припивал черное, густое пиво. Неприязнь металась в глазах Эрны, и зоркий материнский глаз встревоженно поймал эту реакцию дочери. Она всерьез заволновалась, провожая молодых на второй этаж, но все же успела шепнуть Эрне, чтобы та не валяла дурака и была поласковее с Отто, не строила из себя благочестивую монашенку. Слишком привлекательная партия этот прелестный Отто и такую услугу оказывает их хозяйству. Она завтра сама поймет, какой ласковой нужно быть с будущим мужем, как крепко держаться за него в смутные дни.

Жених, как всегда, был верен своему слову. К полудню на хутор привезли двух русских. Лицо матери полыхало пунцовой радостью — какой же бескорыстный человек ее будущий зять, если подарил им восточных батраков, ничего не потребовав взамен.

И как придирчиво разглядывала фрау Шульц привезенных к ней рабов, то одобрительно смеясь, то недовольно чертыхаясь, углядев какой-то изъян в понурившихся людях. Ей безоговорочно понравилась женщина: ширококостная, с крепкими рабочими руками, с грузной поступью ходившего всю жизнь в труде человека. Зато она скептически отнеслась к заморенному парню в замызганном, порванном френче. Русский насторожил фрау Шульц полной изнуренностью, худыми, непомерно длинными руками, цыплячьей шеей, просторно вертевшейся в засаленном вороте чужой одежды. Она разочарованно смекнула, что немало еды надо будет перевести на такого доходягу, чтобы налить его ослабевшее тело гудящей и неуставаемой силой. Но скупиться не было смысла, когда еще подвернется такой случай? Кости у парня есть, а мясо нарастет.

Эрна насупленно смотрела на бессловесных работников, и никаких чувств это зрелище не вызывало в ее душе. Просто некстати вспоминалось вчерашнее, каким-то боком причастное к этим людям. Она не ослушалась матери и с женихом была уступчива и ласкова, но он уклонился от ее стыдливой отчаянности. Отто пребывал в какой-то пустоте, вроде печаль, а не жадно выпитое пиво разлилась по всему его телу… Эрна обиженно погасила свои стеснительные порывы и принялась выпытывать у жениха, что омрачает его в такой счастливый и долгожданный для них день?

— К гибели катимся, — зло отрезал Отто. — Ты запомнила глаза этого русского?

— Вот еще, — возмутилась Эрна. — Надо мне помнить.

И оттого, что слукавила, соврала жениху, опустила взгляд. Ей приглянулся ненакормленный русский. Даже в костлявой изможденности парня проглядывала мужская стать. Он обжег Эрну карими глазами, огонь которых не погасили и лагерные мытарства. Она ужаснулась, что ей понравились глаза врага. И сейчас она очень стыдилась.

— Скоро насмотришься на русские лица. Теперь некому остановить большевиков.

— Но доктор Геббельс говорит, что каждый немецкий дом — неприступная крепость. Враг будет остановлен и позорно разбит…

— Слушай, слушай… Мы поляжем за фюрера, а вы к новой жизни приспособитесь. Каждому свое.

Наверное, просто хандра вцепилась тогда в Отто — его мрачные прогнозы не оправдались. Хуторская жизнь по-прежнему катилась по отлаженной и привычной колее. Под жилье пленникам отгородили угол в конюшне, и работниками они оказались сноровистыми. Только фрау Шульц иногда срывалась и в сердцах отвешивала звонкие затрещины не вошедшему еще в полную силу батраку. Эрна робко осуждала досадное рукоприкладство матери, но на громкий протест не отваживалась, хотя за парня так и подмывало вступиться… Вот только никак не могла запомнить Эрна чудовищные имена этих русских — язык сломать можно.

Но к апрелю что-то расклеилось в налаженном распорядке хутора. Бои полыхали в самом центре страны, неведомая карающая сила надвигалась с Востока. Страх подменил фрау Шульц: не гремел больше ее повелительный голос, он растекся на заискивающие и спокойные ручейки. Эрна удивленно наблюдала, как мать помогает русской рабыне выскребать навоз из свинарника, потчует парным молоком измочаленного адской работой старательного парня. Мать торопливо замаливала грехи, подлаживалась к своим батракам — пришло время предстать в безобидном обличье трудолюбивой крестьянки, которой, как и горемычным русским, безумная война принесла одни страдания. Пленников из конюшни перевели на кухню, допустили к котлу, из которого столовались немецкие батраки, перестали доглядывать за ними и стеречь каждый шаг.

Апрельской ночью хуторской покой надсадными моторами взорвала тыловая часть, судорожными бросками уходившая от железных клещей наступающих советских войск. Такого свинячьего визга Эрне не доводилось слышать в своей жизни. Солдаты нагло шныряли по сонным хлевам, в факельных отсветах забивали животных, выволакивали теплые туши на улицу и под досмотром пожилого унтера забрасывали мясо в кузова тупорылых машин. Фрау Шульц, побелевшая, бормотавшая в бессильной злобе проклятия, пыталась преградить дорогу бесновавшимся солдатам, и тучный полковник крепко держал ее, граммофонно вскрикивая одно и то же: «Для победы, фрау, для победы!»

В этом шумном разбое Эрна увидела очерченную дрожащим светом, застывшую, словно неминуемая судьба, бесстрастную фигуру русского. По его бесцветным губам блуждала довольная усмешка, он наслаждался сценой, которая разыгрывалась сейчас на тихом немецком хуторе. Неудержимый ужас сковал Эрну, и суеверно шептала она молитву, взывая к заступничеству, выпрашивая снисхождения у всевышнего, который, видимо, спокойно посматривал на вконец обезумевшую землю.

Фрау Шульц впала в неуправляемую истерику, она визжала, царапалась, норовя отпихнуть раздраженного полковника и ринуться в самую гущу свалки. Она укусила ему руку и оскорбила фюрера. Он властно прокричал приказание солдатам, и те мигом откликнулись на командный зов начальника. Эрна еще не успела осознать случившееся, когда связанную, кричащую проклятия хозяйку хутора исполнительные солдаты уже затаскивали в штабную машину.

Налетчики исчезли так же стремительно, как незвано и нагло ворвались. Уцелевший поросенок с визгом носился вокруг разграбленного хлева, пахло горячей кровью, разворошенным навозом, пролитым молоком. Потрясенные батраки неприкаянно бродили по опустевшему хутору, не зная, к чему приложить руки, но дисциплинированно поглядывали на оглушенную и растерянную Эрну, которую сумасшедшая ночь нежданно сделала хозяйкой хутора.

Только русский отрешенно наблюдал за бессмысленной толчеей перепуганных, с трудом приходящих в себя людей. Куда-то далеко уплыли его мысли, и ровным счетом, ему, видно, было наплевать на опозоренный и разграбленный хутор. Демонстративная безучастность русского, его довольная улыбка круто задели Эрну и мигом вывели ее из безвольного оцепенения. Дальновидная, чуть шальная мысль осветила ее сознание. Она интуитивно сообразила, что непременно должна сделать сейчас авантюрный, но самый мудрый шаг в своей новой жизни.

Работники и батраки столпились вокруг молодой хозяйки, ожидая распоряжений. Эрна же обрела кое-какую надежду, радостно подметив, что мародеры не добрались до дальних дворов, а там как-никак шестьдесят откормленных кабанчиков. И если взяться с умом за хозяйство да мудро распорядиться людьми, то дело еще можно поправить, несмотря на светопреставление, которое творится на их греховной земле.