Евгения Изюмова - Дорога неровная Страница 81

Впрочем, к заключению Пакта косвенное отношение имел и Лаврентий Павлович Берия — самая зловещая фигура в предвоенное время, который возглавлял наркомат внутренних дел. После войны стало известно, что одним из резидентов нашей разведки в Германии был некто Амаяк Кабулов, его брат работал в ведомстве Берии и был близок к нему. Донесения Кабулова напрямую поступали на стол Сталина, часто минуя Центр контразведки — Кабулов считал, что в Центре к нему относятся как к мальчишке (ему было 32 года, он имел звание майора ГПУ), нередко игнорировал указания Центра. А между тем, немецкая контразведка быстро «расшифровала» амбициозного карьериста Кабулова и «подсунула» ему своего агента, бывшего латвийского журналиста Петерса, настроенного профашистски, но Кабулову он представился убежденным антифашистом.

Центр, естественно, проверил по многим каналам, что за «птица», которую поймал в свои «сети» Амаяк Кабулов, и предупредил его о двуличности Петерса, выдал свои рекомендации относительно работы с ним. Но Кабулов не счел нужным последовать рекомендациям, поскольку считал, что Центр завидует ему, как приближенному к Сталину. Мало того, зазнайка Кабулов «засветил» другого нашего разведчика — пресс-атташе Федорова, которому было поручено проинформировать Кабулова еще раз о том, что латыш — двойной агент.

Когда гестапо доложило Гитлеру о Кабулове, он приказал использовать его для передачи дезинформации Сталину, что с успехом и было сделано. Сталин же особо доверял Кабулову лишь потому, что ему доверял Берия. Не раз Кабулов доносил о дружественности Гитлера к СССР. Он писал, как трудно живется немцам — продукты по карточкам, мяса нет, и лишь оккупация Франции помогла поправить положение с продовольствием; писал о бомбежке Берлина английской авиацией, о праздновании 1 мая в 1941 году — в Германии этот день считался государственным праздником. Естественно, что Сталин еще больше уверился: в такой ситуации Гитлер не решится воевать на два фронта, и потому 14 июня 1941 года вышел указ, согласно которому разговоры о близкой войне будут считаться провокационными. И вот наступил день, когда Петерс по приказу гестапо пришел, нарушая все правила конспирации, домой к Кабулову и передал точную дату нападения Германии на СССР. Кабулова информация латыша буквально ошарашила, ведь он-то усердно доказывал, что Германия не собирается нападать на Советский Союз, по крайней мере, в 1941 году. Кабулов принял слова Петерса за «дезу», но все-таки передал его сообщение Сталину, который тоже посчитал донесение Петерса дезинформацией, собственно, Гитлер на это и рассчитывал.

В день начала войны, когда Кабулов понял о своей ошибке, вокруг советского посольства установили усиленный караул полиции, который намеренно стрелял по голубям, чтобы помешать связи посольства с СССР. Вот так амбиции одного человека, его стремление подняться над другими, нежелание прислушиваться к мнению компетентных людей, хвастовство и уверенность в собственной непогрешимости могут повлиять на судьбы миллионов людей.

Впрочем, судьбы Петерса и Кабулова оказались тоже нерадостными. Петерса гестапо арестовало с началом войны за связь с советским разведчиком, ведь «мавр сделал свое дело», кроме того, он являлся представителем низшей расы. Кабулов вместе с посольством вернулся в Советский Союз через Болгарию. В 1955 году его расстреляли как врага народа.

Внезапность удара повлияла на боеспособность наших войск, однако, немцы столкнулись с ожесточенным сопротивлением русских солдат — при всех видимых победах фашистская машина войны забуксовала. Немецкие штабисты быстро поняли, что война с СССР — это не штабная игра, где вводные задачи практически решаются теоретически. Генерал Курт Типпельскирх позднее писал: «Русские держались с неожиданной твердостью, даже когда их обходили и окружали. Этим они выигрывали время и стягивали для контрударов из глубины страны всё новые резервы, которые к тому же были сильнее, чем предполагалось… противник показал совершенно невероятную способность к сопротивлению…»

Но потери Красной армии в течение первых месяцев были ужасными, особенно там, где до последней минуты верили, что Германия не осмелится напасть на страну, а потому практически бездействовали, не принимая никаких мер для обеспечения боеспособности войск. На Западном фронте, которым руководил Павлов, в одну ночь агрессоры своими авианалетами уничтожили 528 самолетов, многие из них так и не взлетели — горючее не было доставлено на аэродромы.

Командующий авиационными силами Западного округа генерал Копец, оставшись без самолетов, счел нужным смыть с себя позор и ответственность за гибель 11 авиадивизий ценой собственной жизни и застрелился. Не таков оказался генерал Павлов, который так и не учел советов Жукова, поэтому именно в его округе немцы так стремительно двигались вперед. У него была не столь ранимая совесть, поэтому Павлов не собирался кончать жизнь самоубийством, как Копец. Наоборот, он заявил, что сможет противостоять стратегически своему противнику фон Боку, так как тот будет действовать, как Жуков, а как действовал бы Жуков, ему, Павлову, хорошо известно по прошедшим командным играм. Но все аргументы Павлова в свою защиту оказались блеклыми по сравнению с теми потерями, какие были в его округе, поэтому по решению трибунала генерал Павлов был расстрелян.

Бездеятельность Павлова, его бездарность как командующего, а, может, даже и трусость сказались после войны на судьбах тысяч солдат, служивших в Западном округе. Многие, попавшие при отступлении в плен, погибли в фашистских концлагерях или же после возвращения на Родину оказались в лагерях ГУЛАГа, если их дело проверял недалекий следователь наркомата внутренних дел: среди сотрудников НКВД тоже ведь были разные люди — умные и не очень.

Вышедшие из окружения тоже оказывались в сложной обстановке недоверия. Тут уж все зависело от порядочности командира части: поверит, что солдат не предатель и не трус — обмундирует и поставит в строй, не поверит — отправит на дознание в СМЕРШ, откуда дорога чаще всего вела в штрафбат либо на лесоповал.

И все-таки не все военачальники были подобны Павлову.

Месяц держался Брест. Мужество защитников Брестской крепости вызвало у немцев неподдельное восхищение и к майору Гаврилову, который возглавил оборону и раненым попал в плен, было приказано отнестись с должным уважением. Под Могилевом, где командовал войсками генерал-майор Романов, наступление немцев было сковано на 22 дня, уничтожено более тридцати тысяч вражеских солдат. И Гудериан с Готом вынуждены были обойти с флангов Могилев, чтобы, согласно разработанному ранее плану, следовать к Смоленску. Но на подступах к Смоленску их встретили части 63-го мехкорпуса Петровского, бывшего репрессированного комдива, которые форсировали Днепр и отсекли пехоту от танков Гудериана. И хотя наши войска все-таки оставили Смоленск, а Гитлер назвал битву под Смоленском «победой в войне», многие немцы осознали: блиц-криг не получился, ибо каждый город становился для них «главной крепостью» на пути к Москве. Русские же поняли: немецкую армию очень даже можно бить, и даже нужно, ибо воевали советские солдаты за свою землю, за своих родных, которые остались или на оккупированной территории, или голодали в тылу, чтобы ни в чем не нуждались войска на фронте.

Не зря Павлов сравнил фон Бока с Жуковым, который и впрямь быстро разобрался в тактике ведения войны немцами, поэтому предупредил Сталина, что у нас самым уязвимым участком является центральный фронт — его надо укрепить. А Юго-западному фронту следует отойти, как ни прискорбно, но придется оставить Киев. Зато можно нанести контрудар под Ельней. Рассуждения Жукова Сталин назвал чепухой, и тогда Жуков твердо заявил: «Если вы считаете, что начальник Генерального штаба способен молоть чепуху, то освободите меня от этой должности. Куда прикажете направиться? Могу командовать фронтом, армией, корпусом, дивизией!»

— Не горячитесь, — ответил Сталин, — впрочем, вы говорили о контрударе под Ельней, вот и организуйте его.

Так Жуков стал командующим Резервного фронта. Его место в Генеральном штабе занял Шапошников. Но это было самое начало войны, лето сорок первого. Будут впереди еще у Жукова и поражения, и победы. Будет оборона Москвы, блокада Ленинграда, битва под Сталинградом, четыре года самой кровавой, самой тяжелой и страшной войны двадцатого столетия, которая унесла в небытие десятки миллионов жизней землян, но тогда, летом сорокового, еще о том не знали. Только предполагали, что война может оказаться затяжной.

На склоне лет почти каждый человек задумывается, как прожил он свою жизнь — хорошо или плохо, как будут вспоминать его люди после смерти — худом или добром. Иные берутся за перо, чтобы оставить на бумаге свои воспоминания для детей и внуков, чтобы прочли они, как жилось в то или иное время, что выпало на долю предков — радость или горе, потому что каждое поколение свое время считает самым лучшим. Такое желание однажды возникло и у Павлы. Она взялась за перо, итожа свою жизнь спустя тридцать лет, и вновь по своей давней привычке проводила бессонные ночи у окна, всматривалась в темень за ним, вспоминая тяжкие сороковые годы: они запали в память сильнее всего, потому что стали великим испытанием советского народа на прочность, на любовь к своей Родине.