Николай Почивалин - Летят наши годы Страница 9

— К столу, к столу! — распорядилась Полина, стараясь шутками разрядить обычную неловкость первых минут, в этот раз еще более затяжных, так как компания собралась слишком разная. Полина хорошо понимала это, но не огорчалась: посидят, выпьют, разговорятся.

Константин Владимирович пригладил белые пушистые волосы, подошел к столу, восхищенно шлепнул ладонями:

— Тысяча и одна ночь! Манюня, садись рядом, удерживай меня!

— Мария Михайловна, тетя! — хлопотала Полина.

Звякнули ножи, вилки. Федор Андреевич разлил вино и развел руками.

— Выручу, — понял Воложский.

Он поднялся с рюмкой в руке, плотный, седоусый, привлекательный той редкой свежестью, которая сопутствует иным старым людям до последнего дня.

— Что же, с праздником, друзья! И с другим праздником — возвращением нашего дорогого Федора Андреевича!

Константин Владимирович выпил, потряс пустой рюмкой. Корнеев благодарно кивнул старому другу.

За столом зашумели, заговорили.

— Нет, так не годится! — протестовал Константин Владимирович, заметив, что Агриппина Семеновна только пригубила вино и отставила почти полную рюмку. Он безошибочно определил, что по части спиртного она заткнет за пояс любого. — До дна, до дна!

Агриппина Семеновна маслено улыбнулась Воложскому и, не жеманясь, допила. «Вот кавалер!» — одобрительно подумала она и тут же с неудовольствием перевела взгляд на сутулого узкоплечего мужа. Под шумок, ловко орудуя длинными цепкими руками, Степан Павлович пил уже третью или четвертую стопку, блаженно помаргивал редкими бесцветными ресницами.

Через час за столом стало совсем весело. Женщины оживленно разговаривали, Корнеев и Воложский переглядывались, слушали расхрабрившегося Степана Павловича. Зажав двумя пальцами потухшую папиросу и покачиваясь, он тыкал Воложского в грудь, тянул:

— Вот ты ученый, я вижу… А почему? Достиг! Понимаешь — достиг! А ты думаешь, я не достиг? Достиг!.. Знаешь, я кто был? Не знаешь? И не узнаешь. Бухгалтером, вот!..

Он тщетно пососал потухшую папиросу, продолжал:

— На руках носили!.. Я!.. А потом она, водка, — все. Аннулировали меня — под корень!.. Теперь я кто, скажи? Свинарь, у бабы под…

— Степан! — грозно окликнула Агриппина Семеновна.

Степан Павлович вздрогнул, съежился, заелозил вилкой по тарелке.

Прислушиваясь к бравурной музыке, несущейся из репродуктора, Воложский негромко говорил:

— Вот так, Федя, двадцать девятую годовщину празднуем. Как время летит! Для тебя это история, а у меня все на глазах проходило. Собрал нас однажды директор гимназии, некто Иерихонов, и объявляет: «Господа, власть в нашем городе захвачена большевиками. Мы, учителя русской гимназии, можем ответить на это только одним: бойкотом. Будем несгибаемы, господа! Больше месяца мужичье не продержится». — Воложский развел руками. — И представь себе: некоторые так и сделали, по году выжидали.

— «А вы?» — написал Корнеев, с интересом ожидая ответа.

— Я? Поднялся и сказал: «Господин Иерихонов, я из мужичья». — Представив, должно быть, памятную сцену, Константин Владимирович засмеялся, снова заговорил негромко и задумчиво: — И вот видишь: почти тридцать лет, такую войну выстояли? Знаешь, и я ведь не все сначала понимал. Не нравилось кое-что, ломки в школе сколько было, и нужной и ненужной… А теперь, — глаза старика засветились гордостью, — вижу, Федя, не зря живем!

В дверь постучали. Не вставая с места, Полина крикнула:

— Да-да!

Вошла соседка Настя. Увидев, что у Корнеевых гости, она растерянно подалась назад.

— Штраф, штраф! — поднялся Воложский, решив, что соседка Корнеевых просто-напросто опоздала. А то, что она соседка, не требовало объяснений: Настя была в сереньком платье, без пальто, и только на голове белел шерстяной платок.

Корнеев выскочил из-за стола, тянул Настю за руку. Смущенно и благодарно кивая, соседка быстро шептала Поле:

— С завода пришли, а у меня ни копейки. Пятнадцатого отдам…

Полина принесла Насте пятьдесят рублей, суховато упрекнула:

— Чего же не подойдешь? Видишь — просят.

Отказавшись от предложенного Марией Михайловной стула, Настя взяла из рук Воложского рюмку вина, выпила и ласково блеснула синими, все еще смущенными глазами.

— Спасибо вам, побегу. Пришли ко мне.

Корнеев попытался удержать ее, но Поля остановила:

— К ней же пришли, слышал?

— Хорошая девушка, — сказал Воложский, когда Настя торопливо вышла.

— У этой девушки дочка с меня! — тяжеловесно пошутила Полина. Федор Андреевич удивленно посмотрел на жену: в ее голосе отчетливо слышались неприязненные нотки. Почему, в чем дело? Ведь раньше они были подругами. Выходит, Поля не пригласила ее.

— Кто она? — поинтересовалась Мария Михайловна, — Очень хорошее лицо, скромное, приятное.

— Работает на часовом заводе. Сборщица, кажется, — ответила Полина.

Включили свет, разговором завладела теперь Агриппина Семеновна, Дань приличиям была отдана в начале вечера, выпила она, пожалуй, побольше своего раскисшего супруга, но не захмелела и была, как говорят, в самом настроении.

— Чудно! — громко и самодовольно говорила она. — Гляжу на эту самую Настю — чевой-то она за свой завод держится? Места потеплее не найдет и мается!

— Разве это плохо — часы делать? — вмешался Воложский.

— Край как интересно: часы делай, а есть нечего. Да еще с дитем!

— А вы где работаете? — поинтересовался Воложский.

— Я-то? — хохотнула Агриппина Семеновна. — В хлеву у себя!

— Непонятно.

— А ты приди ко мне — и поймешь. Ветчину-то вот мою ели. Четыре борова ходят, поздоровше меня! Вона окороков сколько!

— Так вы их продаете? — удивленно спросила Мария Михайловна.

Полина второй раз подтолкнула тетку, но та уже вошла в раж, не могла остановиться. Настал миг ее торжества!

— Нешто такую прорву съешь! — насмешливо взглянула она на учительницу. — Одного зарежу, продам — десять тысяч в кармане! Вот тебе и денежки!

Воложский крякнул, с подчеркнутым вниманием начал крутить ложкой в стакане.

Горячая краска стыда обдала лицо Корнеева. Он зло царапнул в блокноте и швырнул его.

— Чевой-то? — все еще победно улыбаясь, но чуть обеспокоенно спросила Агриппина Семеновна.

Икнув, Степан Павлович поймал блокнот, старательно прочитал:

— «Спекуляция!»

Слово, как камень, тяжело упало в притихшей комнате:

— Чевой-то? — осекшимся голосом переспросила Агриппина Семеновна и, тяжело багровея, зло обрушилась на Корнеева. — Это кто спекулянтка? Я? Зеленый ты мне такие слова говорить! Сопляк!

— Тетя!

— Вот она, моя спекуляция! — Агриппина Семеновна совала красные широкие руки чуть ли не в лицо Корнеева. — Ими вот и сало рощу и дерьмо убираю, ночей не сплю! Хребтиной своей! Спасибо надо сказать — кормлю! А дорого — так не моя вина! Что дешево-то? Ты его дай в магазин, я, может, попрежде тебя в очередь встану — за дешевеньким-то!

Корнеев, проклиная свою немоту, вскочил.

— Тетя! Тетя! — пыталась остановить Полина.

— Что — «тетя»! — бушевала Агриппина Семеновна. — Не правда? Один он блаженненький, ни себе, ни людям. Правильно тот живет, кому попользоваться нечем! Все одним рыском живут!

Агриппина Семеновна махнула рукой, сбила рюмку — на скатерти, растекаясь, заалело пятно.

Поминутно снимая и надевая пенсне, Мария Михайловна мучительно краснела, твердила усмехавшемуся мужу:

— Пойдем, Костя, пора уже. Пойдем.

— Куда же вы, чай еще не пили! — досадовала Полина.

— Со спекулянткой сидеть не хотят, — насмешливо, тяжело дыша, вставила Агриппина Семеновна.

— Да замолчите вы! — крикнула Поля.

Тетка обиженно шмыгнула носом и, трезвея, замолчала. Кажется, и в самом деле зря она тут толковала: народ не тот.

Толкнув в бок клевавшего носом мужа, она зло зашипела:

— Не спи!

Одеваясь, Мария Михайловна успокаивала расстроенную хозяйку:

— Ничего, Поленька, все хорошо. Ну, пошумели немного, бывает. Спасибо вам. Приходите с Федей, обязательно приходите. Вы у нас не помню уж сколько не были.

— Ох, как нехорошо! — огорчалась Полина, прижимая к горящим щекам руки.

— А ты не кипятись, подумаешь! — успокаивал Воложский Корнеева, решившего проводить гостей, и со стороны, должно быть, в другую минуту это выглядело бы смешно: гость подавал хозяину шинель, помогал ему найти рукава. Только усилием воли Корнеев сдерживал себя: ему хотелось в шею вытолкать и тетку и ее нового благоверного. Руки у Федора Андреевича дрожали.

На улице, дохнув свежего воздуха, Константин Владимирович засмеялся:

— Да, развернулась баба! Гони ты ее от себя подальше.

В воздухе потеплело, и, немного успокоившись, Корнеев заметил: шел снег.