Ян Ларри - Грустные и смешные истории о маленьких людях Страница 9

— Работаешь?

— Да, надо, ребятки, надо… Человек сотворен для работы и в ней вся его радость, значит…

Васька толкнул Мишку в бок:

— Ну?.. Спрашивай!

— Спрашивай ты сам!

— О чем это, ребятки? — поинтересовался Сахаров.

Мишка крякнул и с важностью пробурчал:

— Да вот, насчет жизни хотели мы спросить у тебя!

— О какой такой жизни?

— Ну, о большевиках, значат… Интересно знать нам, что есть большевики?

— Большевики-то?.. Гм… Как вам сказать?

— Чьи они?

— Та наши ж!.. Доподлинные — кровь от крови… Наши ж — рабочие.

— Они в кепках?

— Да, разные есть, — не дослышал Сахаров, — есть и крепкие, есть и хлибкие, а только — други они рабочему люду!..

— Так… А чего хотят они?.. Добиваются к чему?

— Чего?.. Вот дурень, ну, а если он рабочий так чего ему хотеть больше, как облегчения жизни. Рабочему — известное дело: дай жизнь человеческую… Вот ты, примерно… Ты и на Юзе и на Боде, что называется, по всем правилам дуешь, в роде как на манер заправского чиновника!.. Так-с!.. Сыпешь, говорю, а тебе чин дают? Н-нет. А дадут его? Тоже — нет! Почему? Да оттого, что ты без образования… В том то и штука, а большевики — они для всех хотят сделать этот чин доступным… Значит и выходит, что ты — дурак…

Почему это выходило именно так, — Мишка никак не мог додуматься, однако с этого дня он начал молить бога дать большевикам победу.

— Господи, Сусе, — крестился Мишка, — помоги ты этим людям одержать верх над врагами…

Наступила осень.

Из дымных харьковских окраин рабочих глянул суровый и строгий Октябрь, глянул задымленным главой и — расцвел в пороховом дыму невиданно красными лозунгами.

Сверкнул солнцетканными прожекторами и гаркнул мощно, взрывчато:

— Да здравствует власть рабочих, крестьянских и солдатских депутатов!

И звонкоголосьем ринулось:

— Да здрав — ству—ет!

В один из октябрьских тревожных дней проснулся Мишка от грозовых выбухов, сотрясающих рамы дома.

Сбросил Мишка с лежанки ноги, вскочил.

— Чего? — забормотал он с просонья.

А мать по комнате прохаживается в беспокойстве, пальто одела, повязалась платком по старушечьи, — в глазах тревога свернулась.

— Ты, Мишенька, сегодня уж не ходи, на телеграф-то!..

— Чего?

— А так, неладно у нас в городе!

— Что неладно-то?

— И сама не знаю что. А только ходить тебе на службу — не след!

— Ерунда, — произнес Мишка и «ерунда» почему-то басом сказал, а потом почувствовал себя большим и серьезным.

Быстро натянув на плечи подбитое ветром пальто и всунув ноги в стоптанные сапоги, Мишка выскочил на улицу и вприпрыжку побежал по гулким и промерзлым тротуарам.

В воздухе носилось что-то особенное, необычайное.

Улицы были пустынные, засоренные. Изредка, с воем и хрипом летели приземистые авто, набитые вооруженными людьми, скакали горбатые грузовики с матросами и пулеметами и следы их поднимались пылью, мусором, лохмотьями вчерашних дней.

Мишка голову до ушей втянул, руки глубоко в карманы засунул, нажал «педали», и закружил в проулках быстрым, скорострельным шагом.

Центр города — стальные трели сыпал, по улицам и крышам лай металла катался и где то глухо и тяжело вздыхала гулкая медь.

— Большевики… большевики… большевика… Стучало в висках у Мишки и почему-то хотелось крикнуть, захохотать, бежать и плакать…

Привокзальную площадь запрудили автомобили. На автомобилях — матросы, пулеметы, красные флаги, с автомобилей — речи — горячие, страстные.

— Да здравствует…

— Не толкайся рыжий!

Толпа, окружившая автомобили, ревела от криков и ругани, вплетая в речи ораторов шум, рев и рукоплескания.

Сунулся Мишка поближе — послушать большевистские речи, — не пролез: тискался, да неудачно. Махнул рукой и двинул в контору.

Двери раскрыты настежь, на полу сорные кучи. В конторе тишина пустыни — мертвая и сонная.

Из аппаратов ленты выползли, упали испещренные на пол и навертели у стульев, белые кружева с фиолетовой вышивкой.

Бумаги беспорядочно раскиданы по столам и пол покрыт синим снегом телеграфных бланков.

В углу настойчивый клопфер выбивает спокойно и методично, точно горохом сыпет, однообразное:

Хрк… Хрк… Хрк… Хрк.

— Харьков зовут, — метнулся было Мишка к аппарату, но, услышав в соседней комнате шум голосов, кинулся туда.

— Что-то будет теперь? — подумал он, протискиваясь в двери комнаты, набитой людьми.

В маленькой дежурной комнате шло экстренное собрание чиновников привокзальной почты и телеграфа. Сквозь сизые туманы табачного дыма можно было различить форменные тужурки юзистов, морзистов и бодистов.

В сизом тумане плавает вздрагивающий голос начальника конторы, распертый колючим бессилием злобы:

— …А до тех пор… Мы не должны приступать к работе… Мы присягали временному правительству. Мятеж поддерживать мы не должны и не можем… Необходима твердость и решительность…

— Как скоро кончится все это?

— Мне думается — неделя, полторы. Вернее всего — несколько дней.

— Значит…?

— Значит, до появления правительственного приказа о начале занятий, мы свободны.

— Что ж, дома недурно посидеть, — сказал кто-то, когда чиновники чинно начали выходить из комнаты. И кто-то засмеялся:

— Ну, вот, слава богу, и мы дожили до забастовки!

Увидев бросающих телеграф чиновников, Мишка остолбенел.

— А как же аппараты? — хотел он крикнуть, но почему то удержался.

— Пусто… Хоть бы Ваську найти! — И где он делся?

Бросился Мишка вниз, но и там никого не было — почтовое отделение щурилось подслеповато пыльными окнами и жутко молчало.

Железные двери наглухо замкнулись засовами и в коридорах вытянулась сухая, молчаливая пустота.

Утром долго раздумывал Мишка — идти или не идти.

Решил пойти:

— Спросить Сахарова и Ваську… Главное узнать — будут ли они работать?..

…Вокзальная почта была открыта.

У распахнутых настежь дверей стояло два матроса с наганами за поясом, с бомбами и с короткими карабинами за плечами.

Шикарные брюки — клеш, казалось, заслонили собою все телеграфное помещение от Мишкиных взглядов.

— Ку — у — да прешь? — заорали вооруженные.

— На службу!.. Куда еще?

— Ишь ты, — улыбнулись матросы — выходит, что ты не саботаж, а форменный братишка революции… Ну, молодец… Нашим будешь!.. Ну, сыпь, братишка, сыпь…

В коридорах — пустота вчерашняя, и только из внутренних комнат доносился слабый и невнятный шум голосов, да слышны где-то в коридорах чьи-то гулкие шаги, — тяжелые, претяжелые…

Мишка кинулся быстро в дежурку:

— Кто то есть!

Влетел, распахнул дверь и —

— Ба-а, Сахаров?!.

Действительно, в комнате за большим столом сидел тот, кого так настойчиво искал в эти дни Мишка.

На столе стоял пузатый чайник, равнодушно пускающий пар пачками, жались одна к другой новенькие жестяные кружки и грудой высились куски хлеба и сала.

И тут же — около: на подоконниках, на стульях, на диванах — ворохами сваленные груды винтовок, а на полу — спящие в повалку незнакомые Мишке вооруженные люди.

Глянул Мишка на Сахарова и обомлел.

Не узнать почтальона Сеньку.

За поясом — два нагана, через плечо лента с патронами.

— Ишь ты… — только и мог прошептать от зависти Мишка..

Сахаров в упор смотрит, чай потихоньку прихлебывает из кружки и улыбается глазами:

— Ну?.. Пришел, говоришь?

— Пришел!

— Будешь работать?

— А ты?

— Что я? — Сахаров взглянул на Машку строго и внушительно, — да знаешь ли ты, кто я теперь такой?

— Кто?

— Начальник привокзальной почты!

— Ты?

— Я!

— Ф-р р-р — брызнул Мишка, надулся до багровости, потом не выдержал и снова забился в припадочном смехе. — Ну, и брякнет же такую несуразицу… А где у тебя мундир, манжеты и глаже?

— Дурак, — обиделся Сахаров, — что ж я шучу что ли?.. Глаже, да крахмале это у человека существует для прикрытия грязноту души, а нам — оно не нужно…

— Да ты ж телеграфного дела не понимаешь! — не сдавался Мишка.

— Вот дурень. Заладила сорока про Якова. Говорю тебе — я начальник почты, значит — точка и тире… Не веришь — спроси у них, когда проснутся, а тебя я назначаю начальником телеграфа и политконтролером.

Мишка подумал и согласился.

— А ты мне наган дашь? — спросил деловито новый начальник телеграфа.

— Наган?… Да я тебе не то что наган, но и даже смитвесона прицеплю. О! Держи!

Мишка нацепил тяжелый Смит-Вессон к поясу — не годится: до самых колен достает, да и тяжел слишком.

— Не подходит. — разочарованно протянул он, возвращая револьвер Сахарову, — ты его лучше возьми себе, а мне наган дай!