Пантелеймон Романов - Русь. Том II Страница 94

— Связали нам руки честным словом и сделали из нас дураков!

— Довольно честных слов!..

Председатель Думы Родзянко видел, что ему приходится иметь дело с разбушевавшейся стихией. Но он хорошо знал, что русский человек прежде всего имеет потребность высказаться и излить своё негодование, хотя бы не по адресу или просто в пространство.

Поэтому он всячески задерживал открытие заседания, в котором предстояло объявить о роспуске.

Наконец, — когда все глотки охрипли от крика, а некоторые, разбившись на отдельные группы и пары, уже успели переругаться между собой, — Родзянко решил, что момент настал.

Он потребовал внимания и сказал, что нужно с политической мудростью выдержать это новое испытание, продолжать бороться легально и не поддаваться провокации ослепшей власти, чтобы не лить воду на мельницу левых и не докатиться до революции.

Все, устав и ослабев от крика, приняли это заявление почти без протеста.

Только один сказал:

— Как же мы будем бороться, если нас распустят? Где мы будем бороться?…

Но решение вожаков ещё не дошло до всей массы депутатов, находившихся в зале, и думский зал никогда ещё не имел такого вида, какой он имел в этот день.

Там стоял гул от сотен возмущённых голосов.

Публика на хорах в волнении перешептывалась и, наклоняясь через барьер, приставляя рупором руки к ушам, старалась расслышать отдельные слова в сплошном гуле, который доносился снизу, из зала.

Некоторые слабонервные дамы, предчувствуя возможность чего-то ужасного, может быть, даже кровопролития, намеревались покинуть зал.

Родзянко, объявив заседание открытым, пригласил членов Думы с т о я выслушать указ Правительствующему сенату о роспуске Думы, который предложил прочесть своему товарищу Протопопову.

И когда тот читал, депутаты из кадетов обменивались между собой репликами:

— Сколько самообладания нужно, чтобы удержаться от самых резких выражений протеста против этого «высочайшего» произвола!

— Да. Неужели у нас хватит политической мудрости и выдержки не поддаться провокации и подчиниться этому насилию?

Но выдержки хватило. Все не только подчинились, а по предложению того же Родзянки ещё и прокричали «ура» государю-императору, хотя намеренно без всякого энтузиазма, демонстративно показывая этим, что кричат «ура» только потому, что в такой обстановке неудобно затевать скандал.

XIII

Сентябрь 1915 года был самым горячим месяцем для Родиона Игнатьевича Стожарова. Используя предоставленную правительством возможность участия в деле спасения родины, он переоборудовал свою огромную мебельную фабрику под производство гранат.

Кроме того, Стожаров почувствовал вкус к политике и весь ушёл в дело организации военно-промышленных комитетов.

Но он испытывал большую тревогу за свои дела от участившихся забастовок на почве продовольственного кризиса. Путиловцы выступили уже и с политическими требованиями.

Однажды вечером он сидел в кабинете с пришедшим к нему фабрикантом, близким приятелем Гучкова, избранного председателем военно-промышленного комитета, и они беседовали о делах.

Собеседник его был высокий, бритый, похожий на англичанина промышленник в визитке и с бриллиантовой булавкой в галстуке.

Разговор шёл о привлечении рабочих к участию в военно-промышленных комитетах.

— Но вы знаете, какое положение, — сказал фабрикант. — Александр Иванович Гучков обратился к заводским больничным кассам и к рабочей группе страхового совета за содействием в деле привлечения рабочих к участию в комитетах, и они, знаете, что ему ответили?

— Что?

— Они ответили, что уполномочены рабочими только по вопросам страхования, и рекомендовали обратиться к самим рабочим… Что же мы будем ходить по заводам и подходить к каждому рабочему? — сказал, отклонившись на спинку стула и разведя руками, фабрикант.

У Родиона Игнатьевича засвистело в носу. Фабрикант удивленно взглянул на него.

— А рабочие завода «Новый Лесснер» приняли резолюцию, — Фабрикант, похлопав себя по карманам, достал бумажку.

— Вот, извольте посмотреть…

Родион Игнатьевич, морщась от усилия, надел очки и нерешительно взял бумажку из рук собеседника, точно боялся, что она взорвётся.

В ней было написано, что рабочие считают единственным условием для выхода из создавшегося положения только полное крушение капиталистического строя и требуют созыва Учредительного собрания.

Стожаров молча отдал бумажку и снял очки.

— Работа крайних левых, — сказал он немного погодя.

— Ну да, понятно! — воскликнул фабрикант. — Надежда только на меньшевиков, пока они не потеряли кредита у рабочих. Самый талантливый из них Гвоздев. Он сумеет сколотить рабочую группу. Выборы двадцать седьмого числа покажут, на что можно надеяться.

Вдруг Родион Игнатьевич удивленно поднял голову: в кабинет вошла Марианна.

Этого никогда не бывало. Очевидно, её приход вызвали какие-то серьёзные обстоятельства.

Марианна извинилась и попросила Родиона Игнатьевича выйти к ней на минутку в соседнюю гостиную.

Родион Игнатьевич, с трудом поднявшись из глубокого кресла, вышел и, стараясь не дышать носом, вопросительно посмотрел на свою супругу.

— Я нашла на полу эту записку, — сказала Марианна, — и не хочу, чтобы подобные вещи попадали в руки прислуги. Возьмите её, и прошу вас, будьте в следующий раз аккуратнее.

Родион Игнатьевич с недоумением взял записку, и сейчас же его короткая шея и лицо сначала стали красными, потом лиловыми.

В записке стояло: «Благодарю за подарок. Люблю».

— Не понимаю, откуда это, — сказал он невнятно. — Это не моё. — И поторопился уйти в кабинет.

Беседа продолжалась, но Родион Игнатьевич стал рассеян, отвечал невпопад, а один раз, забывшись, проворчал:

— Что за дурацкая манера совать в карманы записки…

Его собеседник удивленно поднял глаза, но, поняв, что это относится не к нему, промолчал и стал прощаться.

Осень 1915 года была для Марианны самым беспросветным временем её жизни. Гибель от врага с яркой катастрофой, насилиями, кровью и пожарами, о которой так хорошо пел молодой поэт, не пришла и только отравила своим ядом душу.

Марианна не препятствовала мужу в его политической деятельности, но для неё эта деятельность, как и всё земное, более чем когда-нибудь, не имела никакого значения. И когда Родион Игнатьевич принёс ей однажды редкое бриллиантовое колье, она грустно усмехнулась на детскую наивность этого грузного человека.

Что для неё камни?…

Она только со свойственной женщине догадливостью поняла, что её полнокровный супруг, должно быть, чем-нибудь виноват перед ней.

Роковая записка подтвердила эту догадку. А потом ей удалось увидеть и самый предмет её слишком земного мужа. Она оказалась румяной девицей с плотной талией и мещанскими манерами. В обществе с такой показаться было явно неудобно, и опасаться за свои права жены было нечего. Тогда Марианна с выдержкой и мудростью сказала себе, что эта сторона жизни мужа является его частным делом. Она только несколько беспокоилась, не передаст ли он т о й слишком много ценностей и не подарил ли он ей, Марианне, это колье только потому, что той подарил что-нибудь более существенное?

Но Марианна верила в житейскую мудрость мужа и знала, что он на ветер денег не бросит и с надлежащей осторожностью сумеет оградить себя от нежелательных посягательств.

Что же касается колье, то отказываться от него, во всяком случае, не надо, лучше положить его в какое-нибудь сугубо сохранное место.

А когда Родион Игнатьевич со всей силой своего темперамента отдался политической деятельности, она осторожно посоветовала ему часть капитала перевести в лондонский банк.

У Стожарова же, очевидно, зрела какая-то новая мысль. Он в ответ на это сказал:

— На свете всё возможно… возможно и то, что скоро своя рука будет владыка…

Что он подразумевал под этим, так и осталось неизвестным.

Но пока что он со всей свойственной ему энергией отдавался новой для него стихии политической борьбы.

XIV

В средних числах сентября, в одно из воскресений, Шнейдер, Маша и Макс с Черновым отправились под видом загородной прогулки на массовку, которая собиралась в лесу около одной из пригородных станций по вопросу об участии рабочих в военно-промышленных комитетах.

На третьей остановке от города они сошли. Одновременно с ними сошли ещё несколько человек. Перешли через мостик и свернули в чащу, предварительно посидев на опушке, чтобы посмотреть, не следят ли за ними.

На небольшой полянке в версте от станции уже дожидались приехавшие раньше люди в пиджаках и косоворотках. И каждую минуту подходили с разных сторон новые, парами и одиночками.