Итало Кальвино - Невидимые города Страница 10

Заблудиться в этом городе легко, но, вглядываясь в ковер, ты узнаешь нужную дорогу в индиговой, багряной или кармазинной нити, долгим обходным путем проводящей тебя за пурпурную ограду, куда на самом деле ты и должен был прийти. Каждый горожанин соотносит с неизменным орнаментом ковра свой образ города, свою тревогу, каждый может отыскать меж арабесками ответ на свой вопрос, рассказ о своей жизни, повороты собственной судьбы.

О таинственной взаимосвязи столь несхожих меж собой явлений, как ковер и город, спрошен был оракул.

— Один из них имеет форму, данную богами звездному небу и орбитам, по которым движутся миры,— ответил он,— другой же — приблизительное его отражение, как все рукотворное.

Авгуры давно были уверены: исполненный гармонии узор ковра имеет божественное происхождение; в этом смысле и был однозначно истолкован полученный ответ. Но точно так же можно сделать и противоположный вывод: истинная картина мироздания — город Евдоксия как он есть, бесформенное расплывающееся пятно с изломанными улицами, с рушащимися, вздымая тучи пыли, друг на друга зданиями, с пожарами и криками во тьме.

...

— ...Так ты и в самом деле путешествуешь в воспоминаниях!— Великий Хан, весь обращенный в слух, подхватывался в гамаке, едва в рассказе Марко ему слышалась тоска.— Ты уезжал в такую даль, чтобы облегчить бремя ностальгии! — восклицал он, или: — Ты возвращаешься из экспедиций с полным трюмом сожалений!— и с сарказмом добавлял: — Скудные приобретения для негоцианта из Светлейшей!

К этому сводились все вопросы Хана о прошлом и о будущем; он целый час играл с купцом как кошка с мышкой и наконец припер венецианца к стенке, застав его врасплох, схватив за бороду и надавив на грудь коленом:

— Признайся, что ты возишь контрабандой,— настроения, благодать, печаль?

Но, может быть, они лишь представляли и слова эти, и действия, недвижно и безмолвно наблюдая, как медленно струится из их трубок дым. Облачка этого дыма то рассеивались ветерком, то застывали в воздухе, и в них был заключен ответ. Когда воздушные потоки уносили их, венецианец представлял, как дымка, застлавшая морские просторы и цепи гор, рассеивается и сквозь сухой прозрачный воздух прозревает он далекие города. Он силился проникнуть взором за завесу преходящей мглы: взгляд издали — острей.

Но, бывало, облачко — густое, медленное — замирало у самых губ, и тогда Марко виделось иное — пары, зависшие над крышами крупных городов, застаивающийся мутный дым, колпак из вредных выделений над асфальтовыми улицами. Не подвижное марево воспоминаний, не сухость и прозрачность, а головни истлевших жизней, губка, пропитанная застоявшимися жизненными соками, затор былого, нынешнего и грядущего, мешающий течению жизней, закосневших в иллюзии движения,— вот что виделось в конце пути.

VII

...

КУБЛАЙ: — Не понимаю, когда ты побывал во всех описанных тобой краях. Мне кажется, что ты все время был в этом саду.

ПОЛО: — Все, что я вижу и делаю, обретает смысл в пространстве мысли, где царит такое же спокойствие, как здесь, такой же полумрак, такое же безмолвие, нарушаемое разве шелестением листьев. Стоит мне погрузиться в размышления — и я оказываюсь в этом саду в этот вечерний час перед твоими августейшими очами, ни на миг не прекращая двигаться вверх по реке, зеленой от обилия крокодилов, или пересчитывать бочонки с соленой рыбой, отправляемые в трюм.

КУБЛАЙ: — Я тоже не уверен, что я здесь, прогуливаюсь средь порфировых фонтанов, слушая журчание струй, а не скачу верхом, покрытый коркой из кровавого пота, во главе своего войска, завладевая странами, которые ты будешь мне потом описывать, или не отсекаю пальцы вражеских солдат, карабкающихся по стенам осажденной крепости.

ПОЛО: — Быть может, этот сад и существует лишь под сенью наших век, и мы с тобой не прекращали: ты — скакать, вздымая клубы пыли, по полям сражений, а я — сговариваться о цене на перец на заморских торгах, но стоит нам средь шумных толп прикрыть глаза — и вот мы здесь, одетые в шелковые кимоно, можем поразмыслить обо всем, что видим и переживаем, подвести итоги и вглядеться в даль.

КУБЛАЙ: — Возможно, этот разговор ведут два оборванца по прозванию Кублай-хан и Марко Поло, роющиеся в отбросах, собирая в кучи ржавый лом, лохмотья и макулатуру, и им, хмельным от нескольких глотков паршивого вина, чудится, будто вокруг сверкают все сокровища Востока.

ПОЛО: — Быть может, в мире остались только свалки и висячий сад ханского дворца и разделяют их наши веки. Только что внутри, а что снаружи ?

Города и глаза. 5.

Перейдя вброд реку и перебравшись через перевал, вдруг видишь пред собою город Мориану, где в солнечных лучах просвечивают алебастровые ворота, на коралловые колонны опираются фронтоны, облицованные серпентином, а в похожих на аквариумы стеклянных виллах под люстрами в виде медуз плавают тени танцовщиц в серебристой чешуе. Опытные путешественники знают: у подобных городов есть и изнанка; достаточно проделать полукруг, чтобы увидеть скрытое обличье Морианы — ржавые железные листы, мешковину, доски с торчащими гвоздями, черные от сажи трубы, груды жести, глухие стены с выцветшими надписями, остовы плетеных стульев и веревки, годные лишь для того, чтобы повеситься на сгнившей балке.

С каждой из сторон город кажется объемным и многообразным, но на самом деле у него нет толщины, лишь лицевая и оборотная стороны, как у бумажного листа, всего два нераздельных лика, коим увидеться друг с другом не дано.

Города и имена. 4.

У славного города Клариче непростая история. Не раз он приходил в упадок и снова расцветал, считая исходную Клариче несравненным образцом во всех возможных отношениях, по сравнению с которым современное состояние города неизменно оставляло желать много лучшего.

Во времена упадка Клариче, опустошенная чумой, более приземистая в результате оползней и обрушения балок и карнизов, заржавевшая, заваленная хламом из-за нерадивости или чрезмерно долгого пребывания в отпусках уборщиков, вновь понемногу заселялась появлявшимися из полуподвалов и всяких дыр стадами выживших, которые кишели точно крысы, обуреваемые жаждой рыться и глодать, а также подбирать что попадется и пускать все в дело как птица, вьющая гнездо. Они хватали все, что можно было взять, унести в другое место и найти ему иное применение: так парчовые портьеры становились простынями, в мраморные погребальные урны сажали базилик, а на кованых решетках с окон гинекеев жарили кошачье мясо, разжигая костры из инкрустированного дерева. Так, слагаясь из отдельных элементов Клариче, для жизни уже непригодной, формировалась уцелевшая Клариче — сплошные развалюхи и лачуги, кроличьи клетушки и зловонные ручьи. При этом из того, что составляло былое великолепие Клариче, почти все сохранялось, лишь размещено было иначе, будучи при этом приспособлено к потребностям живущих в городе не менее, чем прежде.

Полосы нужды сменялись более радостными временами: из Клариче — убогой куколки выпархивала умопомрачительная бабочка; там наблюдалось изобилие новых материалов, зданий и вещей, туда стекалось множество новых людей, и все это ни в коей мере не напоминало ту или те Клариче, что были раньше, и чем торжественнее водворялась новая на месте прежней Клариче под тем же именем, тем делалось заметней, что она все дальше от нее и разрушает ее с не меньшей быстротой, чем крысы или плесень: несмотря на гордость своей новоиспеченной роскошью, в глубине души город чувствовал себя чужим, несообразным, узурпатором.

И тогда осколки того, прежнего, великолепия, уцелевшие, найдя для себя применение поскромней, опять меняли место и теперь хранились под стеклом на бархатных подушках, но уже не потому, что для чего-нибудь могли бы послужить, а потому, что вид их мог зародить желание воссоздать тот город, о котором никто больше ничего не знал.

Так следовали друг за другом полосы расцвета и упадка. Население и обычаи не раз менялись; остаются имя, местоположение и самые прочные из вещей. Каждая новая Клариче, компактная, как живое тело с его запахами и дыханием, выставляет напоказ как драгоценность то, что сохранилось от стародавних Клариче — мертвых, фрагментарных. В какие времена коринфские капители находились наверху своих колонн, неведомо; известно только, что одной довелось в курятнике много лет служить подставкой для корзины, куда куры несли яйца, после чего она оказалась в собрании Музея капителей, в одном ряду с другими экземплярами коллекции. Очередности сменившихся эпох никто не помнит; факт существования во время оно первой Клариче как будто признается всеми, но доказательств нет, такие капители могли пребывать сперва в курятниках, и только после — в храмах, мраморные урны — быть вместилищем сперва для базилика, а потом уж для костей. Наверняка известно только, что определенное количество предметов перемещается внутри определенного пространства, то растворяясь в массе новых, то отживая век свой без замены; полагается каждый раз их перемешивать и снова пробовать собрать из них единое целое. Возможно, Клариче всегда была лишь мешаниной разбитых безделушек, несочетаемых друг с другом и никчемных.