Индиго - Джойс Грэм Страница 10

— Ты, мам, на это способна, когда к тебе ни придешь. Ну-ка, посмотрим, что тут бабушка приготовила для тебя, какое печенье?

Билли понюхал протянутое ему печенье и нехотя взял одно. Они прошли в гостиную. Дори вытащила игрушки для Билли и убавила давление пара в новой системе отопления, как показали ей мусорщики. Она рассказала Луизе о скандале, который закатила по телефону «бездельнику», как она выразилась, в конторе, которая устанавливала систему. Когда Дори начинала что-то рассказывать, не всегда удавалось вставить словечко, прервав ее монолог, и хотя Луиза посмеялась и поддержала Дори, проехавшись насчет бездельников-в-конторах, ей было трудно сосредоточиться на словах матери. Сегодня она приехала обсудить кое-что серьезное, а не выслушивать ее обычную болтовню.

Дори стала грузной, поседела, хотя всегда ходила в широких брюках и черной майке, чтобы напомнить себе о своей, как она любила говорить, «богемной юности». Она познакомилась с Тимом Чемберсом вскоре после первого приезда «битлов» в Штаты, а год спустя появилась Луиза. «Англичане, — язвительно сказала однажды Дори, — были в большой моде, и я, черт побери, просто обязана была найти себе какого-нибудь англичанина, верно?!» Хотя ей было двадцать четыре, когда она встретила Тима Чемберса, — несколько старовата для того, чтобы до хрипоты визжать на концертах лохматых ливерпульцев. Ее больше влекло к джазу и к поэзии битников, уже сходивших со сцены, к фолк-кафе и художникам.

Теперь она ненавидела всяческие «художества». Сама обладая немалыми способностями, она сумела направить весь свой художественный талант в домашнее русло. Луиза взяла в руки лоскутное одеяло, лежавшее на диване. Это было «одеяло Билли». Дори начала его шить восемнадцать месяцев назад, в день, когда родился Билли, и надеялась закончить, когда ему исполнится три.

— Прекрасная работа, мам, — сказала Луиза, разглядывая квадрат лоскута. — Правда, прекрасная.

— А, все это так, чтобы было чем заняться, когда бессонница мучит.

Излишняя скромность. Одеяло было великолепно.

— Просто произведение искусства. Настоящее произведение искусства.

— К черту искусство! Если одеяльце смотрится и ребенку под ним тепло, то и хорошо.

Но она лукавила. Замысел Дори был в том, чтобы сшить одеяло на тему сказок, какие рассказывают на ночь. На каждом квадрате была вышита сцена из какой-нибудь сказки. Без всякой последовательности тут чередовались библейские сюжеты, греческие мифы, басни Эзопа, легенды американских индейцев, китайские притчи, волшебные сказки, народные сказания и семейные анекдоты. Сперва Дори собрала все эти истории, потом сделала эскиз и принялась вручную сшивать и вышивать все это многоцветное великолепие. Не нужно будет читать ребенку на ночь, сказала она. Достаточно лишь показать ему на отдельный квадрат и рассказать, что на нем изображено. На каждой стороне одеяла было тридцать пять квадратов.

— Всего — тридцать пять, — уточнила она.

Луиза знала, что Дори сидела над одеялом почти каждый божий вечер с рождения Билли, не считая нескольких вечеров, когда неважно себя чувствовала или куда-нибудь уезжала отдохнуть. Если она закончит к третьему дню рождения, то на всю работу у нее уйдет тысяча вечеров. Не одеяло, а утешный шепот Шехерезады и ковер-самолет, колыбельная и уютная пижама. Столько любви было вложено в него, что стоило Луизе только подумать о нем, как ей хотелось разреветься.

— Один лоскут я задумала сделать абстрактным, — сказала Дори.

— Да-а?

— Конечно. Я сейчас работаю над исламским преданием и прочитала о том, как ткачихи-мусульманки намеренно допускают ошибки в работе, потому что лишь Аллах совершенен и пытаться подражать ему — грех. Мне до них далеко, но, я считаю, Билли следует увидеть, что есть истории, которые можно рассказать только словами. Как смотришь на это?

Но Луиза знала: абстрактный — это квадрат Индиго.

— Ты уже сама все обдумала, мам.

— Ты совершенно права. Черт, Луиза, тебя что-то заботит? Ты не слушаешь, что я говорю.

— Конечно, слушаю. Одеяло…

— К черту одеяло! Я слышу, как у тебя в мозгу сверлит, др-р-р. Как те парни, что сверлят дыру там, на дороге.

— Хорошо. Дело в моем брате.

Дори выхватила у нее одеяло, сложила его, чтобы убрать.

— Он тебе брат по отцу.

— Не важно. Ты даже ни разу не видела Джека…

— И не горю желанием.

— Ты не обязана любить его, но…

— Уж это точно, не обязана!

— Ты замолчишь, мам? Не можешь помолчать хотя бы две секунды? Ладно?

Луиза прикусила язык, заметив странное выражение во взгляде матери. Это продолжалось не более секунды-другой, но Луиза безошибочно узнала его. Зрачки Дори повернулись, застыли и остекленели, будто она вдруг увидела что-то в верхнем углу комнаты и увиденное потрясло ее. Всякий раз, замечая у нее этот взгляд, Луиза отступала.

Двое людей могут безмерно любить друг друга, но при этом часто случается, что не проходит и десяти минут, как они повышают голос. По привычке, которую дочь переняла у нее, Дори сжала губы и положила одеяло и шкатулку для рукоделия на пуфик позади дивана. Билли, услышав крик матери, бросил играть и подбежал к ней. Она подхватила его на руки. Луиза мучилась тем, что матери с такой легкостью удается вывести ее из себя. Не было ничего страшного в том, что они повышали голос друг на друга, поскольку это всегда мгновенно забывалось, но поводом для вспышки неизменно была одна и та же тема, стоило ее поднять или хотя бы коснуться намеком.

Дори никогда не заговаривала о Чемберсе и никогда не отвечала на какие бы то ни было вопросы дочери о нем. В свою очередь, она никогда не пыталась узнать — в те времена, когда Чемберс на законных основаниях встречался с дочерью, — где они бывали, что делали или о чем говорили. Отрицать его существование было невозможно, поскольку суд при разводе вынес решение о праве отца навещать ребенка и забирать на выходные. Невозможно было отрицать, что он занимает важное место в жизни Луизы, но Дори не хотела ни видеть его, ни разговаривать с ним, ни иметь с ним дела. Для нее он существовал в параллельном мире, — мире, населенном призраками; в углу ада, где для него было припасено самое горячее место.

— Что бы ты там ни думала, — упорно продолжала Луиза, — он мне брат, и хотя я только теперь познакомилась с ним, считаю, ты должна сделать то же самое.

— В нем слишком много от того типа, убеждена. Иди сюда, Билли. Садись ко мне на колени.

Билли не желал сидеть на коленях у Дори. Начал рваться к Луизе, но Дори не отпускала его.

— Мам, мне кажется, что он хочет попросить меня поехать с ним в Рим и…

— В Рим? Держись подальше от него и от того места, слышишь?

— Я хочу знать, если он все же попросит, ты присмотришь за Билли?

— Черта с два! Говорю тебе: в этом человеке, каким бы он ни был, слишком много от его отца.

— И как я после этого буду выглядеть? Что бы ты ни думала, мне ясно: Джек тоже жертва своего отца. Как ты. Как я.

— Жертва? Никакая я, к черту, не жертва! — Дори посадила Билли себе на плечо и пошла с ним на кухню.

Луиза следовала за ними.

— Именно что жертва. Ты даже не выносишь, когда при тебе произносят его имя. Ни секунды не можешь о нем говорить.

— Потому что даже мысль о нем или звук его имени отравляют мой дом и воздух, которым должны дышать мои дочь и внук. Ну, хватит, можем мы прекратить этот разговор?

С вопящим и вырывающимся Билли на плече она ногой распахнула дверь и двинулась в сад.

— Черт! — крикнула Луиза ей вслед. — Что он тебе такого сделал?

Избавиться от недвижимости Тима Чемберса — по крайней мере, от ее американской части — оказалось проще, чем ожидал Джек. По совету агента он повесил картины на место, чтобы закрыть оставленные ими пыльные пятна на стене. Мешки со старьем вынес, а мебельный перекупщик только ждал разрешения вывезти все. Единственным, что Джек оставил себе из отцовского имущества, были несколько альбомов с фотографиями.