Герман Гессе - Книга россказней Страница 11

навистный Альвизе не отказали бы себе в удовольствии поиздеваться надо мной. И свои прекрасные стихотворения я хранил тщательнее, чем скряга оберегает свои дукаты, а когда ларец показался мне недостаточно надежным укрытием, я отнес бумаги в лес и закопал их там, но каждый день ходил проверять, не пропали ли они.

Во время одного из этих кладокопательских походов я случайно приметил кузена на опушке леса. Я тут же изменил направление, поскольку он меня еще не увидел, но не терял его из вида; дело в том, что я то ли из любопытства, то ли из вражды привык постоянно за ним наблюдать. Через некоторое время я увидел нашу служанку, она вышла из зарослей и приблизилась к поджидавшему ее Альвизе. Он обнял ее за талию, привлек к себе и исчез вместе с ней в лесу.

Меня охватило какое-то лихорадочное волнение, а вместе с тем и жгучая зависть к старшему родственнику, срывавшему на моих глазах плоды, до которых сам я не дорос. За ужином я пристально смотрел на него, полагая, что по его глазам или губам должно быть видно, что он целовался и наслаждался любовью. Однако он выглядел как обычно и был так же весел и разговорчив. С этого момента я не мог видеть ни той служанки, ни Альвизе, не ощущая трепет желания, приятного и болезненного.

В эту пору – лето близилось к концу – мой кузен как-то сообщил, что у нас появился сосед. Богатый господин из Болоньи и его молодая красавица жена – Альвизе уже довольно давно был с ними знаком – приехали в свое имение, не более

чем в получасе езды от нашего и расположенное ниже по склону горы.

Господин этот был знаком и с моим отцом, – кажется, он был даже отдаленным родственником моей покойной матери, родом из дома Пеполи, однако я в этом не уверен. Его дом в Болонье находился поблизости от Колледже ди Спанья. Имение же принадлежало его жене. И он, и она, и трое их детей, которые тогда еще даже не родились, сейчас уже покинули этот свет, да и вообще из всех тех, кроме меня, остался лишь мой кузен Альвизе, да и мы оба теперь старики, отчего, правда, лучше друг к другу относиться не стали.

Уже на следующий день во время прогулки верхом мы повстречались с тем болонцем. Мы поздоровались с ним, и отец пригласил его вместе с женой посетить нас в ближайшее время. Господин этот показался мне не старше моего отца, но не могло быть и речи о том, чтобы сравнивать их, потому что отец мой был высок и самого благородного сложения, а тот мал и неказист. Он отнесся к отцу со всей учтивостью, обратил несколько слов ко мне и согласился побывать у нас на следующий день, на что отец тотчас же пообещал угощение. Сосед поблагодарил, и мы любезно расстались, чрезвычайно довольные друг другом.

На следующий день мой отец приказал приготовить хороший обед, а чтобы угодить гостье – украсить стол венком. Мы с большой радостью и нетерпением ожидали прихода гостей, а когда они появились, отец пошел их встречать к самым воротам и сам помог даме спешиться. Затем мы все в превосходном настроении уселись за стол, и

я восхищался во время обеда Альвизе еще больше чем отцом. Он умудрился наговорить гостям, особенно даме, столько всего забавного, лестного и приятного, что все были довольны, а разговоры и смех не смолкали все время. Видя это, я тоже решил овладеть этим ценным искусством.

Однако более всего меня занимала сама молодая дама. Она была исключительно хороша, высока ростом и стройна, изящно одета, а движения ее полны естественности и очарования. Я точно помню, что на ее левой – обращенной ко мне – руке было три золотых кольца с большими камнями, а на шее – тройная золотая цепочка с пластинами флорентийской работы. Когда обед близился к завершению и я вдоволь на нее насмотрелся, я уже до смерти был в нее влюблен и впервые ощутил наяву эту сладостную и пагубную страсть, о которой я столько мечтал и сочинил столько стихов.

После того как стол был убран, мы какое-то время отдыхали. Затем отправились в сад, уселись в тени и предались разного рода беседам, и я продекламировал латинскую оду, за что удостоился некоторой похвалы. Вечером мы перекусили на террасе, а когда начало смеркаться, гости стали собираться в обратный путь. Я тут же вызвался проводить их, но Альвизе, как оказалось, уже велел приготовить свою лошадь. Мы распрощались, их лошади тронулись шагом, а я остался с носом.

Тем вечером и последующей ночью я впервые получил возможность узнать кое-что о сущности любви. Сколь счастлив был я весь день, созерцая даму, столь же и безутешен стал я с той минуты, как она покинула наш дом. С болью и завистью

услышал я час спустя, как вернулся кузен, замкнул ворота и поднялся к себе в спальню. И я всю ночь не мог заснуть, вздыхая и ворочаясь в постели. Я пытался в точности восстановить в памяти облик дамы, ее глаза, ее волосы и губы, ее руки и пальцы, а также вспомнить каждое произнесенное ею слово. Я более ста раз прошептал ее имя – Изабелла – нежно и печально, и удивительно, что на следующий день никто не заметил моего растерзанного состояния. Весь день я только тем и был занят, что выдумывал хитрости и уловки, чтобы вновь увидеть Изабеллу и по возможности добиться от нее какой-либо любезности. Разумеется, потуги мои были тщетны, опыта у меня не было, и в делах любви каждый, даже самый удачливый, неизбежно начинает с поражения.

Днем позже я отважился отправиться пешком к их имению, что очень легко было сделать тайком, потому что вилла их находилась у леса. Я тщательно спрятался у опушки и несколько часов наблюдал, не увидев ничего, кроме жирного ленивого павлина, поющей служанки и летавших вокруг белых голубей. И вот я каждый Божий день стал бегать туда; два или три раза мне посчастливилось подсмотреть, как донна Изабелла прогуливается по саду или стоит у окна.

Мало-помалу я осмелел и несколько раз пробирался в сад, ворота которого почти всегда были открыты и заросли высоким кустарником. В нем-то я и прятался так, чтобы видеть сразу несколько дорожек, к тому же я был при этом совсем рядом с маленькой беседкой, в которой Изабелла любила бывать по утрам. Я проводил там полдня, не чувствуя голода или усталости, и дрожь блаженства и страха охватывала меня всякий раз, едва мне удавалось увидеть красавицу.

Однажды я повстречал болонца в лесу. Это означало, что его не будет дома, и я с удвоенной радостью бросился в свое укрытие. По той же причине я прокрался на этот раз в самую глубину сада, спрятавшись прямо у беседки в темно-зеленых лавровых кустах. Услышав внутри шум, я понял, что Изабелла была там. Однажды мне показалось, что я слышу ее голос, но так тихо, что я не был в том уверен. Терпеливо сидел я в своей засаде, пока не увидел ее, при этом я постоянно боялся, как бы ее супруг не вернулся домой и не обнаружил меня. Обращенная ко мне сторона беседки была, к моему великому сожалению, закрыта занавеской из голубого шелка, так что заглянуть внутрь мне не удавалось. Зато меня немного успокаивало то, что меня нельзя было увидеть из дома.

Прошло более часа, и тут мне стало казаться, что голубой занавес отодвигается, будто кто-то сквозь щелку незаметно осматривает сад. Я тщательно спрятался и ожидал в сильнейшем возбуждении, что же будет, потому что от меня до беседки было не более трех шагов. Пот лил по моему лицу, а сердце билось так сильно, что я боялся, как бы его стук не был услышан.

Случившееся затем поразило мое неискушенное сердце горше стрелы. Занавес рывком распахнулся, и из беседки стремительно, но совсем тихо выпрыгнул мужчина. Едва я оправился от неописуемого изумления, как был изумлен вновь, потому что в следующий момент узнал в смельчаке своего врага и родственника. Меня словно озарило, и я мгновенно все понял. Я дрожал от ярости и ревности и чуть было не выскочил из укрытия и не набросился на него.

Альвизе поднялся, улыбнулся и осторожно огляделся вокруг. Тут же Изабелла, вышедшая из беседки через дверь, улыбаясь подошла к нему и тихо и нежно шепнула: «Иди же, Альвизе, иди! До встречи!»

Она наклонилась к нему, он обнял ее и поцеловал. Это был всего один поцелуй, но такой долгий, жадный и жаркий, что сердце мое в эту минуту успело сделать, наверное, тысячу ударов. Мне еще никогда не доводилось наблюдать страсть, которую я до того знал лишь по стихам и рассказам, в такой близи, а вид моей госпожи, чьи алые губы алчно и ненасытно впились в губы моего кузена, едва не свел меня с ума.

Этот поцелуй, судари мои, был для меня разом и сладостнее и горше любого другого, которого мне когда-либо самому довелось добиться или подарить – за исключением, быть может, одного-единственного, о котором вы тотчас же и услышите.

В тот же самый день, когда душа моя металась как подбитая птица, мы получили приглашение посетить соседа. Я не хотел идти, но отец заставил меня. И я провел еще одну ночь без сна и в мучениях. Наутро мы сели на коней и не торопясь доехали до имения, через ворота мы попали в сад, в котором я так часто бывал тайком. Тогда как на душе у меня было невыносимо боязно и